Собственно говоря, интерпретации могут быть только конструкциями, поскольку то, что рассказывает аналитику пациент – само по себе конструкция. То, что пациент рассказывает о своем прошлом, никогда в точности не соответствует пережитому, но извлекается, а посему и интерпретируется, исходя из актуальной ситуации. И это ситуативное извлечение происходит еще до интерпретации аналитиком, после же интерпретации происходит новое конструирование с новой переменной – интерпретацией, и каждая новая интерпретация создает новую актуальную ситуацию. Если перенос и контрперенос представляют собой повторение в настоящем прежних образцов поведения, но с новым объектом, тогда интерпретативные конструкции имеют отношение к истине, происходящей из прошлого. Благодаря оживлению в аналитическом настоящем под действием стимулов актуальной ситуации прошлые истины претерпевают изменения. Возникающий в аналитической ситуации перенос как минимум является эскизом оригинального переноса, поэтому актуальная констелляция отношений в своей структуре в основном соответствует инфантильной. Здесь Лох ссылается на представление Фрейда об «историческом ядре истины» (Loch, 1988b, S. 67).

Психоаналитические интервенции в соединении с такой проработкой предлагают пациенту новую языковую игру в смысле Виттгенштайна – т. е. новую форму бытия. Психоанализ учит пациента методу аналитического мышления как определенной форме бытия в вышеназванном смысле. В рамках этой языковой игры пациент может отказаться от прежних, патогенно действующих объяснительных схем в отношении своих прежних опытов и травм и вместе с аналитиком создать новую смысловую связь, по сути своей экзистенциальную (Loch, 1988b, S. 71), и определяющую будущее.

Интерпретацию можно считать способствующей обновлению, если она принимается пациентом как истинная. Истина, о которой здесь идет речь, является договорным понятием. Психоанализ стремится найти прагматическое понятие истины, создаваемой посредством обоюдного согласия между аналитиком и пациентом (Loch, 1974, S. 445; также ср.: Eickhoff, 1996, S. 68). Таким образом, интерпретация создает разделяемую двоими реальность – реальность аналитического процесса.

Однако принятие пациентом интерпретации на словах еще ни о чем не говорит. Лишь когда пациент наполняет свои переживания иным смыслом и, соответственно, начинает иначе вести себя, можно сказать, что интерпретация является изменяющей (Strachey, 1934). Решающим моментом является то, будет ли интерпретация определять побудительный мотив, имеющий практические последствия для способа бытия – в таком случае интерпретация становится новым началом, новообретением (Loch, 1988b, S. 60).

Но как возможно конструирование аналитиком смысла еще до возникновения аналитической ситуации? Фрейд заметил, что аналитические отношения основываются на коммуникации бессознательного пациента с бессознательным аналитика. Это приводит в движение совместную игру чувств аналитика и пациента.

Такое понимание аналитических отношений восходит к работам Ференчи и по сей день находит новые теоретические концептуализации. Вспомним некоторые из них: «готовность взять на себя роль» (Сандлер), «сценическая функция бессознательного» (Аргеландер), «действенный диалог» (Клювер), инэктмент (Якобс), а также вовлеченность (Филдман). Подразумевается, что аналитик настраивается на пациента, готов принять его проекции и делегированные им роли, допустить в себя проективную идентификацию. Лох придерживался такого мнения: события, имеющие место в аналитическом процессе, происходят из интеракции между аналитиком и пациентом. Такая интеракция порождает в партнерах психоаналитического диалога эмоциональные реакции и состояния, опосредующие чувство реальности. Это тем более важно, поскольку бессознательные фантазии, проекции или проективные идентификации несут в себе «действенный потенциал», или «интрузивный действенный потенциал» (Loch, 1975, 2001, S. 127), направленный на то, чтобы вынудить объект, партнера, аналитика вести себя в соответствии с бессознательными ожиданиями. На этом пути лежащие в основе интерпретаций психоаналитические элементы обретают у обоих партнеров доступ «к чувствам», вовлекая в процесс органы чувств. Тогда эмоции и аффекты могут быть поименованы, т. е. получить обозначения в актуальной ситуации. Это означает, что посредством эмоционального контакта между аналитиком и пациентом аналитический материал обретает очевидность.

Для Лоха психоаналитический метод определяется тем, что перенос, в свою очередь, понимается как сопротивление. Если анализ продвигается вперед, происходит переключение от поверхностных слоев переноса к более исторически глубоким слоям, которые прежде скрывались под защитой поверхностных слоев. Последовательное разрешение поверхностных слоев переноса посредством интерпретации в конце концов приводит к высвобождению и активации первичного либидинозного объекта. Все защитные процессы Эго направлены на поддержание непрерывности Самости, что, собственно говоря, теснейшим образом связано с первичным либидинозным объектом. Пока защитные механизмы Суперэго, направленные на усмирение влечений, не проанализированы и не сняты, первичная Самость остается неизменной, а Эго продолжает служить поддержанию этой неизменности. Изменение Самости происходит лишь тогда, когда анализ достигает защитных формаций, призванных воспрепятствовать повторному переживанию тяжелой, связанной с первичным объектом и, как правило, кумулятивной травмы.

При этом следует помнить о том, что в прошлом вследствие травмы Эго испытало избыточное возбуждение, превышающее его интегративные возможности, вследствие чего попало в ситуацию беспомощности, характеризующуюся «безобъектностью» (утратой объекта). Локализации и ограничению страха перед травматическим «безобъектным» состоянием служит интенсивный катексис родительской фигуры. Если в процессе проработки переноса как сопротивления достигается этот слой переживаний и в фокусе оказывается базисная потребность в объекте, аналитик начинает катектироваться как первичный объект (Stone, 1961). Таким образом, интерпретация слоев защиты, призванных удерживать это отношение, приводит к устранению первичного объектного переноса. Вследствие этого происходит утрата объекта, которая создает рискованную или даже травматическую ситуацию в аналитическом процессе, поскольку ведет к упразднению объектных отношений, связывающих аналитика и пациента с помощью переноса и контрпереноса.

В качестве иллюстрации реактивации переживания ранней утраты объекта вследствие анализа переноса как сопротивления Лох приводит следующий пример (Loch, 1988c, S. 42).

Пациентка обратилась за психоаналитической терапией в связи с терзающими ее навязчивыми импульсами убить мужа и детей. Ее жизненная история характеризовалась чередой тяжелых травм. Решающая травма произошла на третьем году жизни, когда ее среди ночи забрала машина скорой помощи, после чего она шесть недель провела в клинике, где ей фиксировали руки и ноги. Эта тяжелая травматизация разрушила репрезентацию первичного объекта. В своем весьма длительном анализе пациентка инсценировала в основном садо-мазохистический перенос. Уже во взрослом возрасте пациентке снова потребовалась госпитализация, во время которой к ней также была применена фиксация. В ее сознании всплыла прежняя травма. Ужас и паника, связанные с принудительным обездвиживанием, актуализировались в переносе и были проработаны. Когда симптоматика навязчивостей заметно редуцировалась, она сказала: «Знаете ли, это конечно хорошо, что симптомы стали исчезать, но поверьте, то состояние, в котором я нахожусь сейчас, гораздо хуже, чем былые симптомы». Это было чувство небытия, пустоты, в которое она погружалась (там же). Теперь в аналитической ситуации стояла задача помочь пациентке заполнить эту пустоту небытия.

Способ заполнения этой пустоты небытия (в экзистенциализме оно обозначается как «ничто» – Nichts) затрагивает важный вопрос терапевтической техники: как аналитик может помочь при активации переживания ранней утраты объекта? Лох не сомневался в правильности позиции Балинта (Balint, 1968, S. 210), считавшего объектные отношения таким же действенным терапевтическим средством, как и интерпретация. Если интерпретация ставит перед собой задачу устранения проявляющихся в переносе патогенных объектных отношений (что, собственно, и приводит к переживанию утраты объекта, описанному выше), то работа с объектными отношениями осуществляется посредством объектных отношений особого рода, которые Лох назвал инвариантными (Loch, 1991, S. 23f). Эти инвариантные объектные отношения представлены позицией, манерой держаться, настроем аналитика, которые не устраняются посредством интерпретации, однако определяют невысказываемые интерпретативные перспективы (Vertices в понимании Биона) и находят свое выражение в формулировке интерпретаций. Наряду с сеттингом объектные отношения являются фоном психоаналитической терапии, они включают в себя целый ряд форм отношений, создающих для клиента возможность перенести боль повторной активации ранней утраты объекта. Возможно, здесь неуместно давать детальное описание объектных отношений, названных Лохом инвариантными. Однако необходимо подчеркнуть крайнюю важность реального присутствия аналитика в те фазы, когда вследствие интерпретации пациентом переживается утрата объекта, а также желательность преобладания мягкого эротического переноса (Freud, 1912а, S. 371), поскольку он, вследствие своего невербального характера, поддерживает первичную идентичность. (Кроме того, Лох указывает на то, что эти невербальные объектные отношения могут рассматриваться и использоваться как сопротивление [Loch, 1993, S. 94, сноска 31].) Лох ратует за неинтрузивную, «ненавязчивую» позицию аналитика, который лишь следит за тем, чтобы страх утраты объекта при интерпретации переноса не стал слишком интенсивным. Аналитик также должен быть способен вынести боль утраты объекта, передаваемую ему пациентом посредством проективной идентификации, т. е. уметь переносить одиночество. Пациент также может интериоризировать контейнирующую функцию аналитика (Bion) и, таким образом, увеличить свою способность переносить боль.