30 ноября 1874 года. Блэнхеймский дворец, Вудсток, Оксфордшир

– Кажется, вы чем-то обеспокоены, Эмми? – леди Черчилль одарила горничную очаровательной улыбкой.

– Стоит ли дважды в день испытывать судьбу, мадам? – ответила та, с трудом застегивая изумрудный браслет на несколько располневшем запястье хозяйки.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась леди Черчилль. Ее подвижные брови взлетели вверх, изображая искреннее удивление, а в карих глазах заплясали искорки.

– Дважды в день скакать – сначала на лошади, а теперь вот на балу… – начала было Эмми.

– …Вполне приемлемо для меня – Дженни, свободной дочери американских прерий. И если бы я ею на самом деле не была, а была этой скучной английской леди Рэндольф Черчилль, как указано на моей визитке, вы бы не посмели критиковать мои решения. Не так ли, дорогая?

Леди Черчилль резко захлопнула зеленую бархатную крышку шкатулки с серьгами, напуская на себя суровый и разгневанный вид. Но разве обманешь горничную-американку, которая знала свою хозяйку шаловливой девчонкой?

– Что вы, мадам! – подыграла Эмми, изображая испуг. – Мне и в голову не пришло бы вас критиковать! Я бы не решилась! Меня беспокоит ваше положение.

– Меня тоже! Особенно положение моего тела в этом корсете. Он на мне висит – затяните потуже!

Горничная не возражала. Она отлично знала: хоть Дженни именуют леди, бесполезно приводить ей хоть какие-то аргументы – слишком уж она своенравна. Как ей объяснить, что женщина на седьмом месяце беременности должна быть хоть немного осмотрительнее? Вот именно сейчас, после двухчасовой конной прогулки, ее хозяйка собирается танцевать на этом проклятом балу! Что сделает с Эмми лорд Рэндольф, если с его женой произойдет ужасное – еще и когда он был в отлучке? А что скажет мистер Джером, ее бывший американский хозяин и отец леди Черчилль? Кто будет отвечать за туго затянутый корсет? Конечно, Эмми! Та, которая его затянула.

Эмми даже представить не могла, что если бы в этот день она не оказалась рядом с хозяйкой и не действовала быстро и четко, предъявлять претензии ей должно было гораздо больше людей. Уже через три часа на ее слабые плечи ляжет огромная ответственность – за судьбы мира, которую можно сравнить разве что с той, которую когда-то взвалит на себя младенец, чьи слабые движения горничная чувствовала, затягивая корсет своей госпожи. А леди Черчилль все требовала сделать из нее непривычно расплывшейся талии изящные «песочные часы». «Туже, еще туже, – требовала она от уже вспотевшей Эмми. – Еще есть куда затягивать».

Леди Черчилль танцевала. Один кавалер сменялся другим, после вальса была мазурка. Ей было трудно дышать. Не успел зал остановиться перед глазами Дженни после вращения под музыку Штрауса, как зазвучала знаменитая мелодия Шопена. «Как замечательно, что муж уехал! Мне так хорошо, что кажется, будто и не было последнего года жизни. Все как раньше», – подумала она. Но ее взгляд скользнул вниз, по платью…

«Ну, ничего, еще два месяца», – леди Черчилль улыбнулась – и своим мыслям, и кавалеру, что пригласил ее на мазурку. Как и положено своенравной дочери прерий, она почти не взглянула на него – только решительно подала руку.

Однако, сделав несколько резких па, Дженни вдруг побледнела и обмякла в незнакомых руках. Если бы не поддержка ее случайного партнера – она бы упала, прямо здесь, под ноги гостей.

Следующее, что почувствовала леди Черчилль – резкий запах нашатыря, ударивший в нос. Она покрутила головой, пытаясь избавиться от неприятных ощущений. Как сквозь пелену услышала Дженни лязг металлических предметов, плеск воды, жужжание трех женских встревоженных голосов и одного мужского.

Ей было очень холодно. Дженни была уверена, что сейчас она все решит. Надо лишь встать, дойти до своей кровати – и все будет хорошо.

– Куда вы собрались? – услышала она над ухом.

– Я замерзла – пойду куда-то в тепло…

Собственный слабый голос показался леди Черчилль чужим. А мужской низкий баритон напомнил ей капитана, отрывисто отдававшего команды. Точь-в-точь как на том корабле, на котором она более года назад приплыла в Англию из родной Америки. «А вдруг мы еще плывем, и это был лишь сон?» – мелькнула у нее мысль. Но боль, накатывшая волной, вернула ее к реальности. Она застонала.

– Мадам, у вас преждевременные стремительные роды. Вы меня понимаете? – обратился к Дженни «капитан».

Она кивнула и услышала испуганный голос Эмми:

– Корсет! Доктор, что делать? Меня руки не слушаются!

– Да режьте уже эти шнурки! И булавки повынимайте – только вы знаете, где они. А мне работать надо… Да из прически, из прически тоже! – раздраженно бросил баритон.

– И браслет? И серьги? – быстро сообразила Эмми и закрутилась вокруг своей госпожи.

Врач обратился к леди Черчилль.

– Вам будет неприятно, но все должно пройти очень быстро. Сейчас вы должны слушаться только меня. Слышите?

Она сделала еще одну попытку подняться. Ее тошнило.

– И без возражений, леди. Я не ваша горничная, а врач… Не беспокойтесь, я хирург, и не такое в Индии видел, – сказал «капитан», постепенно превращаясь в незнакомого человека с рыжими бакенбардами, в жилете и в рубашке с закатанными рукавами.

– Хорошо, – только и смогла выдавить из себя Дженни, закрывая глаза и до крови закусывая губу. – Только бы это ад закончилось быстрее-е-е-е…

Так 30 ноября, под музыку роскошного бала, заглушавшую стоны, в крохотной комнатке родового поместья герцогов Мальборо леди Черчилль, дочь состоятельного американского промышленника и жена лорда Рэндольфа Черчилля, члена партии тори и депутата британского парламента, родила своего первенца.

Это было первое приключение для преждевременно родившегося мальчика, которого век спустя англичане признают «величайшим британцем всех времен». Благодаря Богу, профессионализму военного хирурга, случайно оказавшегося на балу, а также сообразительности трех служанок, этот двухкилограммовый синенький комочек плохо, но самостоятельно дышал! Более того, малыш даже попискивал и похрюкивал – то ли уже репетируя одну из своих знаменитых речей, то ли формулируя первую едкую цитату. «Если вы идете через ад – идите, не останавливаясь», – так он родился, так он и жил.

Но эти слова мир услышит в начале ХХ века! А в 1874 году, пока будущий сэр Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль учился жить, а его мать клялась себе, что больше на детей она не решится, героем дня стал доктор! Он с улыбкой принимал поздравления, не зная, куда девать руки, покрасневшие от частого мытья.

– Вас не было всего полтора часа! Это так удивительно! Вы маг и волшебник, – восторженно воскликнула женщина лет сорока пяти, окруженная пятью дочками возрастом от 15 до 25 лет.

– Думаю, леди в подобных обстоятельствах приходится труднее. Вы это точно знаете! – отшутился доктор.

– Родился семимесячным, как Наполеон, – отметил толстый пожилой джентльмен; кажется, бывший министр.

– Надеюсь, что силой и храбростью этот малыш уподобится «корсиканскому чудовищу». Но пусть потомок герцогов Мальборо принесет миру мир, а не горе и невзгоды, – парировал утомленный хирург.

Тем временем он думал, какой счет выставить лорду Рэндольфу Черчиллю, когда тот вернется. «Какую же цифру туда вписать? Не хотелось бы показаться слишком дерзким, однако не стоит и стеснятся этого напыщенного депутата», – думал доктор, щурясь от яркой люстры. Он не знал и даже предположить не мог, что если бы не попал на этот бал (он совсем не хотел туда ехать, жена уговорила), если бы не сконцентрировался, не вспомнил в нужный момент лекцию о выхаживании недоношенных младенцев – какой счет ему выставила бы история!