Неверность в супружестве со стороны женского пола дает право мужу умертвить виновную или, обезобразив глаза, уши или нос, отправить в дом ее родителей и требовать обратно уплаченный за нее выкуп. Никто не может быть посредником, чтобы согласить мужа жить с позорной женщиной, здесь нет примирения: обесславленная жена отчуждается не только мужем, но и своими родителями, родственниками, и участь ее гибельна. Впрочем, такое явление между горским женским полом бывает редко, не по строгости их поведения, но по жестокому последствию: она не только отталкивается от всего общества, но ей предстоит в будущем все варварские мучения или смерть; эта несчастная потеряла право на защиту, и соблазнитель будет преследован со стороны мужа и родственников ее: куда бы ни скрылся он, везде будет найден, и только кровь его смывает нанесенное оскорбление.

Смерть одного из семейства приносит в дом общую печаль. Тело покойного оставляется на том месте, где постиг его смертный час; по обмытии надевают на него чистое двойное белье, голову обертывают через подбородок белым платком, а все тело – тонкой холстиной. Тогда домашняя печаль разносится по всему селению, приглашается хор известных плакальщиц, умеющих исчислять добродетели и воинственную отвагу покойного, в этот дом скорби собираются все родные и знакомые обоего пола, мужчины остаются снаружи при входе в саклю, а женщины входят во внутренность ее и садятся по обеим сторонам скорбящей женщины, которая с растрепанными волосами, открытой грудью и в изорванном платье сидит неподвижно, опустив голову на грудь. Когда весь порядок будет устроен, одна известная импровизаторша начинает куплет плачевной песни речитативом, а прочие присоединяют свои голоса и оканчивают первой напев восклицанием «вовшау!» (увы!), и так продолжается несколько куплетов, в которых исчисляются все подвиги покойного, доброта его сердца, любовь к семейству и оставленной подруге, которой более не видать ясных дней и не ожидать милых ласк возлюбленного. Она осиротела, как ласточка со своими птенцами. Кто защитит бедную от невзгод? Кто даст приют сиротам ее? Кому тяжела печаль бедной страдалицы? Кто утешит горькую? Кто подаст ей руку радости? Того уж нет! Чья грудь так сладостно согревала несчастную, он уснул непробудным сном и оставил другу своему, всем родным и друзьям одну скорбь неутешную. В продолжение этого периода страдалица бьет себя в грудь, раздирает ее и лицо ногтями до ручья крови с неистовым криком «аия, вай!» (ах, ох). После все умолкает, как будто из сострадания, чтобы дать несколько успокоиться несчастной. Потом начинается та же процессия; в продолжение первой процессии мужчины из близких, родных и друзей покойного входят по одному и по два в саклю сетующих, падают перед плачущей на колени и, приклонясь до земли, раздирают ногтями на лбу между глаз кожу до крови, не произнося ни одного утешительного слова, за исключением громкого стенания; когда кровь покажется на лице, тогда встают и с поникшей головой выходят на открытый воздух. Весь этот обряд продолжается до ночи; тогда покойного берут близкие родственники и уносят на одре, без провожатых, на место погребения, где ожидают их рабочие, и тело умершего опускают, или, лучше сказать, кладут в могильный шкаф, сделанный посредине главной ямы сбоку на полдень, головой на запад и лицом к Мекке, так чтобы покойник лежал на правом боку; потом против самых глаз, сквозь небольшую палочку, продевается написанная муллой молитва, содержащая в себе текст из Алкорана, что «душа усопшего, по воскресении, не прежде может достигнуть эдемских ворот, как по прочтении той молитвы». Когда же нишу начнут закладывать досками, духовник начинает вполголоса читать приличную погребению усопшего молитву, в продолжение которой все присутствующие удаляются от могилы на такое расстояние, чтобы не слышно было слов муллы, но с последним, громко произнесенным «Аминь!» все бросаются поспешно засыпать могилу землей; потом ставится у ног покойного памятник, высеченный из камня с приличной надписью. Если умерший духовное лицо или аджи[17], то верхний конец камня обделывается вроде головы, обвитой чалмой. Князья же и первостепенные уздени, смотря по богатству, имеют фамильные склепы, построенные из камня с высокими сводами. Место покоя умерших почитается священным.

На другой день похорон собираются до рассвета все те женщины, которые были накануне в доме скорби и с первым лучом зари идут на кладбище; главное лице в этой свите составляет вдова или мать, ее ведут посредине спутниц под руки ближайшие родственницы умершего, хор поет последний прощальный привет потерянному другу, – и утренний воздух, сливаясь с правильной гармонией голосов, невольно ложится на сердце и возобновляет в памяти о прошедших потерях, милых сердцу. Когда вся печальная процессия приближается к месту захоронения умершего, скорбящая особа, вырываясь из рук родственниц, как стрела, летит и падает на могилу, начинает речитативным напевом превозносить похвалу покойному и потом упрекать, зачем он оставил ее сиротою: «Неужели я, несчастная, огорчила твое нежное сердце и не умела усладить твою жизнь, за которую готова отдать свою. Нет! Ты не знал любви подруги твоей, ты не хотел испытать ее. О, как душа моя была тесно соединена с твоею. Что может сравниться с моею горестью и кто в силах утешить меня. Ты один был рай души моей, мое утешение и надежда». – При таком, быть может не всегда искреннем, обряде она бьет себя в грудь, царапает лицо и рвет волосы, под унылый напев хористок, до тех пор, когда ее оторвут родственницы от могилы, и процессия возвращается безмолвно в дом вдовы, где приготовлены уже поминки со всей азиатской роскошью по мере состояния и даже выше средств: здесь нет ни меры, ни снисхождения к состоянию. После трехдневных похоронных угощений через шесть недель повторится посещение к покойному, и последние поминки заключают все хлопоты. Вдова остается в том же платье и белье, которое она надевала при смерти ее мужа, и носит, не переменяя, круглый год. В этом состоит весь траурный обряд у горских женщин-вдов: нет ни черных платьев, ни плерезов, все это заменяется самыми отвратительными лохмотьями. По прошествии годового времени, если вдова не намерена выйти замуж, то достаточные надевают на себя бешмет, сшитый вновь из черной нанки или зонту, и на голове носят белый платок или покрывало.

Но если покойный имел состояние, если бы даже и нераздельное, тогда один из братьев берет в супружество вдову брата своего, чтобы часть, принадлежавшая покойному мужу, не могла выйти из круга общего отцовского состояния, – этот брак допускается только в таком случае, если бы вдова не имела от покойного мужа детей мужского пола, ибо оставшийся сын вступает в полные права отца своего, а дочери наследуют четвертую и седьмую части отцовского достояния, исключая выкуп (калым), полученный при выходе в замужество; это право принадлежит брату, заступившему место отца, хотя бы он был еще малолетен. Если же вдова не соглашается выйти замуж за одного из деверей своих, тогда она, получая законную часть (четырнадцатую и седьмую) и не возвращая полученный ею при браке выкуп, может свободно расстаться с родными мужа своего и жить в родительском доме, располагая замужеством по своей воле. Женщина, вступающая во второй брак, лишена права получать за себя выкуп.

Мужские собрания или беседы происходят на парадной площади или у молитвенного дома (мечеть), где, между прочих разговоров о домашних нуждах, о приобретении или улучшении своих заведений, воспоминают и о прошедших временах, о храбрых подвигах отцов своих и предков. Молодые не участвуют в беседах старших, но слушают с большим вниманием рассказы красноречивой старости и, как завет, передаваемый устами мудрого, сохраняют глубоко в своей памяти. Прочие же, более наклонные к веселости, становятся в кружок, занимаются разными, гимнастическими играми или, в угождение старикам, поют о подвигах, известных по преданию, рыцарей и кончине их; в это время старики прерывают разговор и с поникшими главами слушают певца, поправляют его ошибки. Весь ряд песни расположен по куплетам: запевала проговоривает протяжным и громким голосом один монолог своей повести, хор повторяет последние слова – и так рассказывается по порядку вся биография лица, воспеваемого и давно уже расставшегося с земными заботами. В это время мальчики, от 7 до 12 лет, останавливают свои шалости и серьезно вслушиваются в слова предания, как будто стараясь удержать их в своей памяти.