Это, конечно, бегство, но всё лучше, чем ошарашенно торчать посреди гостиной и пялиться на гавайскую фотографию идиота с курицей на руках.
В горах неподалеку от Гонолулу оказалось чудесно, сочно и соблазнительно – будто реклама авиаперелетов, что уносит в доподлинный и предсказуемый рай.
На свободе бегала толпа куриц, выбирай любую, и вскоре я прижимал одну курицу к себе, а фотограф щелкал как сумасшедший. Мы боялись, что света будет мало, однако выяснилось, что со светом все в порядке.
Курица сидела у меня на руках очень смирно – видимо, удивлялась, что́ это такое происходит. Позирование для фотографий явно не фигурировало в ее обычном распорядке дня. Не всякий турист желает сфотографироваться на Гавайях с курицей.
Курица сидела смирно и серьезно. Ох господи, до чего она была серьезная курица! Когда фотограф нащелкал снимков, я опустил курицу на землю. Курица в замешательстве медленно побрела прочь от нас, потупив перья.
На той неделе, сойдя в Беркли с поезда, по пути домой, в дом, где повесилась женщина, я увидел, как впереди дорогу переходит кошка.
От нечего делать – к тому же я и сам млекопитающее – я с кошкой поздоровался.
– Привет, киска, – сказал я, а потом, чтобы приветствие наверняка дошло, прибавил: – Мяу.
Кошка, торопливо бежавшая через дорогу, притормозила, услышав мое приветствие: медленнее, медленнее, наконец замерла и посмотрела на меня.
– Мяу, – повторил я кошке, смотревшей на меня.
Завернув за угол, я скрылся с кошкиных глаз и направился в горку к дому, где около года назад повесилась женщина.
После того как она повесилась, ее муж оставил все, как было в день самоубийства, и с тех пор мало что изменилось. Рождественские открытки 1980-го – по-прежнему на каминной полке, но больше всего меня поразила кухня, я потом расскажу подробно. Кухня мертвой женщины требует времени и внимания, а сейчас не время.
Я поднимался на холм и думал про кошку, которой сказал приветственное «мяу», и вообще про кошек, и мой разум вскоре четко сфокусировался.
Кошки не знают, что люди пишут о них книжки, забившие списки бестселлеров под завязку, и что миллионы людей хохочут над комиксами про кошек.
Покажи кошке комикс про кошек, и, если честно, ей будет наплевать.
1 февраля 1982 года закончилось.
В Кетчикане я швырнул через дорогу бутыль текилы, и молодой аляскинский законотворец поймал ее, не медля ни секунды, с легкостью – вероятно, любил текилу.
Замечательная была пьяная ночь на Аляске.
Перед тем как запустить в него бутыль, я сказал:
– Эй, дикий законотворец, лови. – Так я его стал называть, хотя мы лишь в тот вечер познакомились.
Мы, веселясь и хохоча, целой компанией бродили по улицам Кетчикана, одного из чудеснейших городов, что я только видел.
Кетчикан грезой деревянных домов и построек течет вдоль подножия Оленьей горы, чьи весьма лесистые склоны выходят прямо к городу, грациозно подталкивая его локтями елей.
Население – 7000 человек, и цельность Кетчикана практически не нарушена стилем и архитектурой, которые описываются словом «Лос-Анджелес».
Никаких бесконечных улиц с конторами специально для автомобилей и сетевыми кафе. Никакие торговые центры оголтело не дробят простодушие торговли. Когда человеку нужно что-нибудь купить, он пешком идет в магазин, и все.
Столько Америки, даже чудесные городишки, которые некогда ни за что не испортились бы, выглядит так, будто «Лос-Анджелес» их затопил, точно унитаз, чье выпростанное содержимое сплошь связано с образом жизни автомобиля.
Пожалуй, худший образец «лос-анджелесского» автомобильного урона культуре я наблюдал в Гонолулу. С точки зрения практического выживания в Гонолулу проще помереть, чем остаться без автомобиля.
Я говорю не о туристах с Вайкики, не о пляжной лежке почтовыми марками, вымазанными лосьоном для загара, подле тысяч других таких же экземпляров из альбома, который листает солнце-филателист.
Я о житье в Гонолулу.
Я там встретил, наверное, больше машин, чем людей.
Видя, как человек просто шагает по улице, по-настоящему касаясь земли ногами, без четырех колес и металлической скорлупы, я часто вздрагивал.
Я был почти готов остановить машину, которую вел, и посочувствовать – такое горе у человека, он вынужден ходить.
Одна фолк-певица написала о Гонолулу песню – мол, снесли рай и построили автостоянку[2].
В центре я видел ресторан со столиками на тротуаре. Дождь, в кафе ни души.
– Тут, наверное, интересно посидеть и понаблюдать за людьми, когда погода хорошая, – сказал я женщине, с которой, понятное дело, ехал в машине, потому что ходить по Гонолулу совершенно бессмысленно. Трудности с попаданием оттуда туда поставили бы в тупик самого Эйнштейна. По сравнению с дорожным движением в Гонолулу e = mc2 – дважды два четыре.
– Ты не то слово сказал, – ответила она.
– В смысле?
– За машинами. За машинами понаблюдать, а не за людьми.
Мы поехали дальше, куда нам полагалось ехать, потому что если мы туда не доедем, то не найдем место для парковки, а в Гонолулу это очень важно. Я думаю, автомобили увлекали бы меня чуть больше, вози они свою парковку с собой.
Прилетев с Аляски, я в Международном аэропорту Гонолулу увидел птицу. Я раньше никогда не видел птиц в аэропортах. Она как ни в чем не бывало порхала среди людей, садящихся в самолет, и людей, только что с самолета.
И она не пугалась – не так, будто ее по нечаянности заперли в аэропорту. Ей было вполне уютно. Я думаю, в аэропорту она жила – поэтическая жизнь, которой не коснулся страх полетов. И еще птица, наверное, была знамением, предвестницей фотографии с курицей.
Я вышел из аэропорта, меня ждала японка, и я сел к ней в машину, не зная, во что вляпываюсь, – таков тут стиль жизни с тех пор, как Лос-Анджелес съездил в отпуск на Гавайи и решил не возвращаться домой.
Ах да, забыл сказать: в календаре кое-что переменилось. Я вчера выехал из Беркли и на две недели до Чикаго перебрался через залив в Сан-Франциско.
Я, может, попытаюсь рассказать, что погнало меня из дома, где повесилась женщина, только мне нужно пару дней покопаться в деталях – а может, вообще не стану об этом писать. Пожалуй, все же стоит, потому что это имеет отдаленное отношение к повесившейся женщине.
Но еще не следует забывать, что эта книжка – географический календарь нескольких месяцев жизни одного человека, и, мне кажется, нечестно требовать от нее идеала, если он вообще бывает. Вероятно, ближе всех к идеалу гигантские, абсолютно пустые дыры – их астрономы недавно обнаружили в космосе.
Если там ничего нет, как может что-то разладиться?
1 февраля 1982 года закончилось.
Раз уж зашла речь о нарушенных планах: в то утро, когда я переезжал из странного дома в Беркли назад в Сан-Франциско, автобус, который вез меня в японский квартал, где я сейчас живу в гостинице, изменил маршрут из-за пожара.
Потом шофер остановился и попросил всех нас выйти из автобуса и пересесть в другой, и мы любезно вышли, но тут к автобусу кто-то прибежал, такой официальный и в униформе, и заорал, чтоб водитель его заметил.
Я больше не смотрел, что там с автобусом, я был занят – наблюдал, как сгорает здание. Громадный пожар, с дымом, что клубился туманной башней из путаной сказки, которую в детстве я не смог дочитать, – ну, так выглядел этот дым.
Я отошел от остальных пассажиров, хотел рассмотреть, как расползается этот пожарный архитектурный феномен. Большое здание, из-под крыши рвались языки пламени.
Внезапно, почти инстинктивно, я обернулся и увидел, что автобус, откуда я только что вышел, уезжает со всеми пассажирами на борту. Мы все вышли, когда нам сказали, а потом они все опять вошли – разумеется, за исключением меня. Наверное, постарался этот официальный человек, который бежал к автобусу и орал. Видимо, он сказал водителю, чтобы пассажиры грузились обратно в автобус, как они и поступили, кроме одного пассажира, который был занят – наблюдал за пожаром.
