Эллис пришел на суд, готовый ко всему. Олд-Бейли, битком набитый полисменами и сотрудниками разведки, – настоящее львиное логово. Искушать судьбу было нельзя. Эллис положил камешек между десной и щекой и ни разу его не вынул.
Толстуха заговорила снова:
– Сколько возни. Что ж они никак не закончат? Ясно ведь, что это за птица. Разве мало того, что голос признали? Так что ж они тянут?
Хмуро глянув на нее, Эллис хотел было отодвинуться, но массивное тело соседки прижимало его к стене, и отодвигаться было некуда.
– На, съешь бутерброд, – расщедрилась толстуха. – Они до вечера провозятся. Сколько болтовни… конечно, оголодаешь тут. К чему дело-то идет? Неужто думают, что он сумеет увильнуть?
Покачав головой, Эллис протянул грязную клешню к бутербродам. Сегодня он не обедал, и в животе у него урчало. Но он желал слышать каждое слово, сказанное в зале суда. Как же хорошо, что он такой предусмотрительный. Иначе запросто оказался бы на той скамье. Атмосфера суда, речи выступающих, их реакция… Эллис был словно под гипнозом. Такое ощущение, что сидит на собственных похоронах. Охотно взяв бутерброд, он отвернулся и выплюнул камешек в руку.
– Так-то лучше. – Женщина улыбнулась. У нее было круглое, красное, дружелюбное лицо и блестящие карие глазки. – Наворачивай. У меня много. Питаться нужно как следует, такое мое мнение. Хотя с едой сейчас плоховато. Пока в очереди отстоишь, замучаешься.
Эллис кивнул. Отныне, что бы ни сказала толстуха, он будет молчать. Надкусив бутерброд, он принялся неторопливо пережевывать свежий хлеб. Сыр, соленый огурчик… Голь на выдумки хитра, с горечью подумал он. Сыр и соленый огурчик, а тем временем человека вот-вот приговорят к смерти.
Судья зачитывал слова подсудимого: «Пользуясь случаем, хочу сделать предварительное заявление касательно причин, по которым я оказался в Германии и стал диктором немецкого радио. Я руководствовался не жаждой наживы, материальной или любой другой, а только лишь собственными политическими убеждениями».
Услышав это, Эллис поморщился. Как ни странно, он почувствовал укол совести.
«Я руководствовался не жаждой наживы…»
Про Эллиса такого не скажешь. Все, что он совершил, было сделано ради наживы. И это нетрудно будет доказать, несмотря на любые оправдания. Ну а чего вы, собственно, ждали? Какие еще варианты могут быть в этой вашей Англии? Чтобы зарабатывать больше десяти фунтов в неделю, нужно окончить дорогую частную школу. Или, по крайней мере, солидно выглядеть. Мозги, способности… все это не в счет. Можешь сидеть в вечерней школе хоть до посинения. Все равно спросят: а чей ты сын? Где учился? Дай-ка рассмотреть твой костюм.
Прежде чем вступить в Британский союз фашистов, он работал секретарем у мелкого риелтора и получал тридцать пять шиллингов в неделю. Пытался найти работу получше, но эти «белые воротнички», вся эта самодовольная кабинетная сволочь, и смотреть на него не желали. Стоило сказать, что его отец мотает двадцать лет за убийство дочери, и шансы получить работу тут же испарялись. Да, его отец убийца, но разве в том есть его вина? В любом случае, если бы сестру не прикончил старик, он сам свернул бы ей шею, этой сучонке поганой! Собственными глазами видел, как она вертит задом на Пикадилли с сигаретой в руке, улыбаясь каждому встречному. А сама-то притворялась, что у нее приличная работа – смотреть за дамской комнатой в ночном клубе! Неудивительно, что у нее водились деньги. Эллис тут же отправился домой и рассказал все старику. Лицо у того стало белое, словно бараний жир, а глаза чисто волчьи. Сказал: пойду сам взгляну. Отследил ее до стильной квартирки на Олд-Берлингтон-стрит. Спустил с лестницы того хряка, что с нею забавлялся, а потом перешиб ей хребет об угол стола. Видно было, что все ему сочувствуют: и судья, и присяжные. Министр внутренних дел его помиловал, заменил смертную казнь на двадцать лет. Но молва все никак не унималась: «А, тот парень, у которого отец убийца… Да, дочку собственную убил. Чтоб мне провалиться! Не ровен час, и этот кого-нибудь укокошит». Да, так все и говорили, пока он не надел черную рубашку[1]. А как только надел, они разом заткнулись. Испугались. Знали, что стоит ему свистнуть, и Висельник будет тут как тут. А уж Висельник с ними разберется.
Сидя в душном зале, Эллис задумался, где сейчас тот Висельник. Мысли его метались, словно птица в силках. Старый добрый Висельник! Может, он и правда слегка чокнутый, но для друзей был готов на что угодно. «А мы с ним дружили, – подумал Эллис. – Я ему сразу понравился. Наверное, потому, что он был здоровенный болван, а я – умница, хоть и щуплый».
И он переключил внимание на голос судьи.
Тот все еще читал заявление подсудимого:
«Я решил покинуть страну, поскольку не желал выступать в роли человека, который отказывается от военной службы по идейным соображениям, и считал, что в Германии получу возможность высказывать и распространять политические взгляды, которые в военное время будут запрещены в Великобритании. Осознавая, что в этот критический момент я уклонился от службы Короне, я пришел к выводу, что не имею морального права возвращаться на родину и лучшим выходом будет получить немецкое гражданство и обосноваться в Германии. Тем не менее цель моя оставалась неизменной: всеми силами способствовать примирению обеих стран или, по меньшей мере, взаимопониманию между ними».
Эллису было плевать на взаимопонимание между Германией и Англией – пусть обе хоть под землю уйдут. Ему также было плевать на растущую мощь России и поголовье евреев. Он хотел лишь одного: чтобы у него все было в порядке. Чтобы в кармане водились деньги, а в жилище было тепло и сухо. За черную рубашку ему платили пять фунтов в неделю. Поняли, чего он сто́ит. А за деньги можно и поработать – он же не лентяй. Дай ему шанс, трудился бы на кого угодно. Но все, кроме БСФ, попрекали его отцовским преступлением. Здесь же к нему относились беспристрастно. Поощряли тягу к знаниям, обучили ораторскому искусству… Сделали для него гораздо больше, чем проклятые капиталисты.
Война застала его врасплох. Ему советовали покинуть страну, перебраться в Германию. Но почему-то он не хотел уезжать. Был весьма наслышан о нацистах. Одно дело – восхищаться ими с почтительного расстояния, совсем другое – сдуру ринуться в самую гущу событий. В Англии ты можешь встать на дыбы и прилюдно поносить правительство последними словами, а «бобби» у тебя за спиной лишь хохотнет, прикрыв рот ладонью. Можешь даже избить коммуниста. Сам он этого не пробовал, но Висельник однажды устроил себе такое удовольствие. И все сошло ему с рук. А в нацистской Германии стоит только рот открыть, и у тебя тут же начнутся неприятности.
В армию ему тоже не хотелось, но уйти в отказ по идейным соображениям не хватило духу. Так что он отправился в армию как миленький – и снова угодил прямиком в лапы капиталистов. Офицерский чин? Черта с два! («Его отец – убийца. Джордж Кушман, помнишь, старина? Убил собственную дочь, ужас-то какой. Мы же не хотим сидеть за одним столом с отпрыском такого папаши – верно, старина?») Так что шиш ему, а не офицерский чин. Бегом на кухню, будешь картошку чистить. Да, в армии решили, что только на это он и годится: с утра до ночи чистить картошку, стирая руки в кровь и ломая ногти. Позже его – в компании нескольких тысяч мешков с картошкой – отправили во Францию: аккурат к Дюнкеркской эвакуации.
В газетах писали, что при Дюнкерке все без исключения бились до последней капли крови. Предполагалось, что строители, штабные писари и кашевары рвали врага голыми руками. Может, так оно и было, да только не в его случае. Британская армия у него уже в печенках сидела. Дождавшись немцев, он сдался в плен со словами: «Я член Британского союза фашистов». Этого оказалось достаточно.
Перед микрофоном, конечно, приходилось зачитывать сущий вздор. Ну и что с того? Он имел сто марок в день на всем готовом. Кроме того, когда он говорил с миллионами своих соотечественников, на него снисходило ощущение бесконечной власти. Такое не каждому дано. В особенности если ты сын помилованного убийцы.
