В следующие две недели Таня оставляла Асю у голубом домике уже без страха. Та привязалась к Клавдии Тимофеевне, даже стала называть ее «баба», чем почти до слез тронула старушку. Таня шла на работу, а вечером спешила за дочкой, зная, что ее обязательно напоят чаем и участливо расспросят обо всем, что произошло за день. Порой ей даже не хотелось уходить в свое общежитие, мечталось, что однажды Клавдия Тимофеевна предложит:

– Да куда вы пойдете на ночь глядя? Оставайтесь, места всем хватит.

Через две недели Тане заплатили аванс. Деньги по тем голодным временам были очень приличные, Таня даже опешила, получив их в руки. Так много… Сколько же всего она теперь сможет купить. Ирке долг отдать, едой запастить и Асе сандалики купить. Ведь впереди лето, а дочка пойдет со дня на день.

В тот вечер Таня не сразу побежала к Клавдии Тимофеевне. Походила по магазинам, отстояла в очередях. Но все-таки закупилась всем необходимым для старушки и даже сумела ухватить в кондитерской бисквитный торт. Очень уж хотелось порадовать женщину, которая отнеслась к ней с таким участием. Да и просто приятно было понимать, что она покупает сладости к чаю для своей… семьи.

Еще издали, ковыляя с тяжелыми сумками, Таня привычно стала выглядывать теплый оранжевый огонек в окошке голубого домика. Но почему-то сегодня его не было видно. Может быть, Клавдия Тимофеевна задернула шторы? Или Асенька ее не дождалась и уже уснула? Ах, неудачно, придется ее будить.

Таня поднялась по ступенькам и тихонько постучала в дверь носком ботинка. Никто не ответил. Сердце захолонуло в груди. Таня постучала еще раз, потом толкнула дверь, и та поддалась. Она вбежала в дом, огляделась и выронила сумки. Круглые румяные яблоки, рассыпавшись, заскакали по деревянным половицам. Дом был темен и пуст.

– Клавдия Тимофеевна! Ася! – испуганно позвала Таня.

По пустынным комнатам прокатилось эхо. Никто ей не ответил. Таня вбежала на кухню, бросилась обратно в комнату. Где же они? Может быть, вышли погулять?

Она вылетела обратно на улицу, заметалась между домами, вглядываясь в сгущавшуюся темноту – не покажется ли где старушка с коляской? У соседнего дома затормозил старенький раздолбанный «Запорожец», и Таня подбежала к нему, дождалась, пока из машины выйдет невысокий мужичок в клетчатой рубашке.

– Извините, – сбивчиво, волнуясь, заговорила она. – Ваша соседка, Клавдия Тимофеевна… Вы не знаете, где она? Не могу найти… Может быть, что-то случилось?

– Какая Тимофеевна? – сощурился на нее мужичок. – Бабка Клавдя? Так она померла уж лет семь тому…

– Как померла… – мгновенно севшим голосом прошептала Таня. – А там… Там кто живет?.. – она махнула рукой в сторону голубого домика.

– Да хрен его знает, – дернул плечами мужик. – То все пустой стоял. С месяц назад народ какой-то начал крутиться, парни молодые, двое иль трое. Стены покрасили, двор расчистили. А нам дело какое? Может, выкупили дом-то, кто их разберет?

Таня слушала его, и паника волной поднималась внутри. Только сейчас она сообразила, что не спросила у старушки никаких документов, не знала даже ее фамилии. Как она могла вот так довериться незнакомой женщине? Как могла оставить с ней дочку, дороже которой у нее ничего не было?

Не дослушав разговорившегося соседа, Таня бросилась обратно в дом. Снова заглянула на кухню, в комнату, побежала дальше по коридору. В задних комнатах она никогда не была и только сейчас, толкнув дверь и влетев в помещение, обнаружила, что они совершенно нежилые. Голые, пустые, с ободранными обоями, с валяющимся по полу мусором. Тут не было ни кровати, на которой могла бы спать Клавдия Тимофеевна, ни шкафа с одеждой, ни стола. Создавалось ощущение, будто в доме уже давным-давно никто не жил. А кухню и следовавшую за ней комнату наскоро привели в порядок, просто чтобы создать декорации, рассчитанные на такую дурочку, как она.

Таня вбежала в гостиную, сдернула со стены фотографию дочери Клавдии Тимофеевны, сняла рамку и с ужасом взглянула на оставшийся в руках тонкий листок – вырезанное из журнала цветное фото, на обратной стороне которого был напечатан обрывок какой-то статьи.

Отбросив рамку на диван, Таня вернулась обратно в кухню, тупо уставилась на валявшиеся на полу сумки, на раскатившиеся по углам яблоки. Затем, разом обессилев, села на пол, схватилась руками за голову и тоненько, на одной ноте завыла.

Днем Синана пришел навестить сын Барклай. Семнадцатилетний мальчик, тоненький, гибкий, но еще по-подростковому неловкий, словно подрастающий жеребёнок, очень походил на покойную мать. Те же вдумчивые, серьезные, но всегда готовые вспыхнуть улыбкой, засверкать веселыми искорками темные глаза. Тот же тонкий изящный овал лица, густые волнистые черные волосы. Синан любил единственного сына больше жизни, но из-за этого сходства в отношениях их всегда чувствовалось напряжение. Мальчишка будто бы чувствовал, что одним своим обликом причиняет отцу боль, и дичился.

Жену, Диляру, Синан любил так, как только может мужчина любить женщину. Будучи кадровым военным, человеком, сама жизнь которого – постоянный риск, он вообще не собирался связывать себя узами брака. Знал, что не имеет права позволить какой-то женщине привязаться к нему и в любой момент потерять. Да и сам предпочел бы остаться ни с кем не связанным. Любовь, семья – все это делает тебя слабым. Если тебя захватят враги, ты должен думать о том, как выполнить свою миссию и не предать товарищей, а не о том, что дома остались жена и дети, которым будет больно, если тебя не станет.

Но все эти благие рассуждения рассыпались в прах, когда Синан познакомился с Дилярой. Он и оглянуться не успел, как уже просил руки умной и веселой девушки и умирал от страха, что она или ее родители могут ему отказать. Их недолгая совместная жизнь представляла собой череду встреч и разлук. Может быть, именно потому их любовь не бледнела со временем, чувства не притуплялись, и Синан до последнего с трепетом и волнением влюбленного юноши ждал возвращения в их небольшой уютный дом в окрестностях Чешмы и возможности обнять жену. И Диляра бросалась ему на шею с горячностью и страстью первых недель влюбленности.

Когда родился Барклай, их семья стала еще крепче. Бойкий смышленый мальчишка, похожий на обожаемую жену, – о чем еще Синан мог бы мечтать? В памяти остались те наполненные солнцем и счастьем дни, когда он, получив редкий отпуск, вывозил семью к морю. Подхватывал жену и сына на руки и бежал с ними в воду, вздымая тучи брызг. Как звонко хохотала Диляра, обнимая его за шею тонкими загорелыми руками, как радостно визжал Барклай, вниз головой летя в волны. И неспешные томливые вечера, когда никому не надо спешить и можно бесконечно смотреть, как закат зажигает алые искры во влажных после купания волосах жены. И прохладный хлопок постели, куда так сладко забираться после долгого счастливого дня, и любить друг друга до рассвета.

Все это закончилось слишком быстро. Синан вернулся с очередного задания и по лихорадочной веселости жены сразу понял, что дома что-то неладно. Терпеливыми расспросами удалось выяснить, что Дияра уже некоторое время неважно себя чувствовала, и в его отсутствие решилась сходить к врачу. Приговор медиков был лаконичен: рак, последняя стадия, сделать ничего нельзя, остался месяц, не больше.

Эта новость совершенно перевернула Синана, внесла хаос в мир, бывший до сих пор простым и понятным. Ему, привыкшему всегда полагаться на свою силу, выносливость и здравый рассудок, невыносимо было признать, что не все на свете ему подвластно. Что не с каждой бедой можно справиться, принимая верные решения и прикладывая все силы, чтобы их осуществить. Он был в панике от собственного бессилия, все рушилось, разваливалось на глазах, а Синан не в силах был ничем этому помешать.

Подспудно грызло чувство вины. Ведь он не хотел быть связанным, не хотел никого любить. Считал, что уже не сможет быть таким несгибаемым и эффективным солдатом, если позволит себе такую слабость. Что, если это он виноват в том, что Диляра заболела? Если Вселенная ответила на его невысказанное тайное желание?