– Танюша, будьте добры, подойдите, пожалуйста. Мне не совсем понятно кое-что в вашей работе.

Таня подошла и терпеливо ждала, пока он копался в набитом бумагами портфеле, а потом вдруг взглянул на нее так открыто, по-мальчишески смущенно, и признался:

– Танечка, простите, бога ради, я ее, кажется, потерял. Вы только не сердитесь, я ужасно рассеянный.

И Таня не могла не улыбнуться в ответ на его улыбку. В душе вдруг потеплело и откуда-то родилось слово «милый». Милый, рассеянный, смущенный. Сережа… Как отец…

– Мне так неловко, – продолжал Сергей Викторович. – Вы не сомневайтесь, я, конечно, поставлю вам пятерку, ведь это моя вина. Но мне бы хотелось как-то загладить… Вы сейчас не заняты?

Вот так они оказались в небольшом кафе в нескольких кварталах от училища. За высоким, в мутных разводах, окном падали крупные хлопья снега, опускаясь на торчащую посреди опустевшей к поздней осени клумбы металлическую скульптуру, изображающую припавших друг к другу тонконогих журавлей. За барной стойкой дремала, подперев щеку кулаком, румяная буфетчица. Из динамиков распевала модная группа «Ласковый май».

Таня медленно цедила через соломинку молочный коктейль и думала о том, что она впервые в кафе. Да не одна и не с подружкой, а с мужчиной. Со взрослым, умным и знающим жизнь мужчиной, который прихлебывает черный кофе – без молока, без сахара, надо же! И как только он пьет такую горечь и не морщится? И говорит умное и непонятное.

– Не подумай, что меня всегда интересовала только медицина. Я вообще считаю, что лечить человеческие тела бесполезно, если не врачевать одновременно их души. Только искусство, поэзия, культура могут привести человека к гармонии. Я не согласен с древними, считаю, что здоровый дух первичен – тогда и тело будет здоровым. А вы, Танечка, любите стихи?

– Да… Наверное… – неуверенно отвечала Таня, судорожно вспоминая, что им в детском доме задавали учить наизусть к праздничным концертам.

– Вот послушайте. «Мне на плечи кидается век-волкодав, но не волк я по крови своей…» Это Мандельштам.

У Тани кружилась голова, и в груди становилось тесно – будто хотелось расплакаться и рассмеяться одновременно.

Сергей Викторович проводил ее до общежития, уже на подходе забежал в магазин и вернулся, сжимая за горлышко бутылку вина.

– Так приятно с вами беседовать. Не хочется расставаться, я зайду ненадолго? Танечка, вы любите грузинское?

И Таня снова ответила:

– Да… Наверное…

Не признаваться же было, что она еще ни разу не пробовала вина. Ребята в детском доме, бывало, протаскивали что-то и пили тайком от воспитателей. Тане тоже предлагали, но ее воротило от этого запаха – слишком он напоминал о последних встречах с мамой, о том, что ее погубило.

Но сейчас все было иначе. Даже грозная комендантша на входе в общагу их пропустила. Таня метнулась в общую кухню, утащила два стакана – один граненый, другой – тонкостенный, с нарисованными по краю вишенками. Стаканы были чужими, но она решила, что потом как-нибудь вернет их потихоньку.

Вино оказалось терпким на вкус. Сергей Викторович рассказывал что-то про букет, про разные сорта винограда. Таня же прислушивалась к тому, что происходило с ней. Как по всему телу разлилось тепло, а потом оно вдруг стало легким, почти невесомым. И захотелось вскочить, закружиться по комнате, пуститься в пляс, расхохотаться неизвестно чему.

Она и вскочила. Но сделать ничего не успела, потому что Сергей Викторович тоже поднялся на ноги, шагнул к ней, обнял. Руки у него были крепкие и горячие. И от их прикосновений Тане становилось так спокойно, будто кто-то большой и сильный брал ее под свою защиту, обещал, что отныне она никогда больше не будет одна.

– Танечка, ты чудо! Я с ума схожу от тебя, – шептал Сергей Викторович, жадно целуя ее виски, щеки, губы, шею.

А потом он подхватил ее на руки и опустил на скрипучую общежитскую койку. Но Тане и этот визг разболтанных пружин показался небесной музыкой.

С того вечера у Тани началась какая-то совсем другая жизнь. Никогда еще она не испытывала столько затаенной радости, надежды, нетерпеливого ожидания. Как сладко было смотреть на Сергея Викторовича (Сережу, как про себя теперь называла его она) во время занятий и понимать, что никто из студентов не догадывается, что их связывает. Как волнующе было поскорее бежать с учебы, торопиться в магазин – купить что-нибудь, чтобы было, чем накормить Сережу, когда он вечером к ней заглянет. Раньше Таня умела готовить только винегрет и борщ – то, чему научили на уроках домоводства. Но теперь одолжила у соседки по общежитию кулинарную книгу и пыталась следовать рецептам. Один раз сумела даже испечь вожделенный яблочный пирог. Он подгорел, конечно, и получился чёрствый, как подошва. Но зато наполнил комнату тем самым запахом.

Стипендия у Тани была небольшая. И все-таки она стала вдруг останавливаться у витрин хозяйственных магазинов, засматриваться на симпатичные тарелки, вазочки, горшочки. Даже купила однажды маленький фарфоровый кувшинчик для компота. Все представляла себе, как однажды, когда они с Сережей поженятся, она будет обставлять их новый общий дом. Как Сережа будет возвращаться с работы, а она станет встречать его в отглаженном фартуке у накрытого стола. И дети… Конечно, у них будут дети. Хорошо бы трое. Интересно, Сережа хочет детей?

– Ты его паспорт видела? – как-то спросила у нее прямолинейная Ирка.

– Нет, – пожала плечами Таня. – А зачем?

– А затем, что твой прекрасный профессор может быть женат. Это тебе в голову не приходило? – хмыкнула Ирка.

– Не говори ерунды, – отмахнулась Таня.

Ирка, разумеется, ничего не понимала и судила по своему приблатненному окружению. А Сергей Викторович, который читал Тане стихи, говорил, что глаза у нее как вода в лесном ручье, и никогда не повышал голоса, был не таким.

Катастрофа разразилась после зимних каникул. В конце февраля Таня зашла за чем-то в деканат. Сидевшая там злобная тетка Екатерина Владимировна глянула на нее и гаркнула на все помещение:

– Соловьева, ты что, с ума сошла?

– А что такое? – удивилась Таня.

– Ты себя в зеркале видела? Ты же беременная!

У Тани похолодело внутри. Она, конечно, замечала, что немного поправилась, но думала, это от пирожных, что всегда приносил ей Сережа. Как студентка медучилища она, конечно, знала признаки беременности. Но цикл у нее всегда был нерегулярный, и Тане не приходило в голову сопоставить длительную задержку и округлившуюся талию. Сережа ей тоже ничего не говорил. Правда, в последнее время они почти совсем не виделись. Вот уже месяца полтора, как он все время был чем-то занят и постоянно откладывал их следующую встречу.

Беременна… Когда первый шок прошел, Таня вдруг поняла, что рада этой новости. Она ведь все равно хотела, чтобы у них с Сережей было много детей. Так почему не сейчас? Конечно, это слишком рано, она еще не успела получить специальность. Но это ничего, времени впереди много. Главное, чтобы ребеночек был здоров.

Теперь нужно найти Сережу и рассказать ему. Вот он обрадуется.

Однако встретить Сергея Викторовича в коридорах училища за весь день Тане так и не удалось. Он как сквозь землю провалился. Таня нарочно слонялась под дверью кафедры и в коридоре возле столовой. Но Сережа так и не появился. Зато к вечеру в училище явилась высокая женщина с ярко-рыжими пышными волосами и губами, вымазанными красной помадой, и объявила, что она Сережина жена.

Скандал разразился невообразимый, гремел весь деканат. Рыжая топала ногами и орала:

– Что у вас тут за рассадник безнравственности? Малолетних шлюх воспитываете? Я привлеку внимание общественности, я буду жаловаться в горком!

Но Екатерину Владимировну тоже не так просто было пронять.

– Да жалуйтесь на здоровье, сейчас не те времена, – огрызалась она. – Мы, что ли, виноваты, что ваш драгоценный хрен в штанах удержать не может? Уже не в первый раз, между прочим.

Таня ни жива ни мертва стояла под дверью. Это был какой-то дурной сон, дикий ночной кошмар. Сережа не мог быть женат – уж точно не на этой вульгарной бабе. Он такой тонкий, такой умный и нежный. Как у него глаза влажнели, когда он читал ей стихи. И пальцы подрагивали. Она за всю свою жизнь не встречала таких мужчин. Не может же быть, чтобы он ей лгал…