Осенью, в октябре, мы опять свиделись, и опять начались наши разговоры. Алексей так ласково на меня смотрел, рассказывал мне такие интимные мысли и чувства свои! Встречаясь со мной в обществе, он не отходил от меня, так что все замечали и дразнили меня им. Но весной он опять уехал, на этот раз путешествовать по Кавказу, а я опять грустно бродила по Царскосельским аллеям, перечитывая письма, которые он присылал мне в изобилии.
Так прошло три года. Тоска всё сильнее и сильнее охватывала меня. Я была молода, мне хотелось любви, я устала от одинокой жизни со старой miss Jane. В течение этого времени я получила несколько предложений, но с негодованием их отвергла: одна мысль выйти замуж за другого, чем Алексей, казалась мне отвратительной. Я даже стала сурово относиться к мужчинам. Мне казалось, что это будет честнее, чем быть любезной, поощрять их, a затем отказывать.
На третий год я не выдержала и решила объясниться с Алексеем. Я написала ему, что люблю его, что хочу быть его женою и просила его перестать бывать у меня, если он меня не любит и не имеет никаких серьезных намерений. Он или сделает мне предложение, или же навсегда уйдет из моей жизни. Это будет очень мучительно, очень тяжело, но я куда-нибудь уеду, переживу это тяжелое время, зато потом опять буду свободна и начну свою жизнь сызнова. Так думала я, но, к великому моему изумленно, Алексей поступил иначе. Он ответил мне длинным, туманным письмом, в котором ничего нельзя было понять. Говорилось о Боге и о будущей жизни, делались какие-то намеки на какие-то обстоятельства и т. д. Я рассчитывала, что больше не увижу его, но Алексей стал бывать у меня по-прежнему. Он никогда не упоминал ни о моем письме, ни о своем ответе. Я не знала, что и думать. Посоветоваться мне было не с кем, так как почти все родные поссорились со мной. Они находили, что Алексей компрометирует меня, говорили, что в обществе ходят про нас дурные слухи. Я с негодованием отвечала им. Что могло быть невиннее нашей любви? Во всё это время Алексей даже руки у меня не поцеловал.
Между тем, здоровье мое портилось. От частых слез и грустных дум у меня расстроились нервы, появились мигрени и бессонницы. Много раз я хотела бросить Петербург и вернуться в Крым, но Алексей приходил такой расстроенный, больной, несчастный, что мне становилось жаль его. Кто пожалеет его, если я уеду? Кто развлечет и успокоит его? И я оставалась.
Прошел год со времени моего письма к Алексею. Стоял сентябрь, хмурый и дождливый. Мы с miss Jane только что переехали из Царского и были заняты устройством квартиры на зиму. Алексей гостил в деревне у товарища, и я ждала его со дня на день. Но он не приехал. Вместо него пришло письмо, в котором Алексей извещал меня, что женился на сестре своего товарища и едет с нею на осень в Ялту.
Не знаю, как провела я следующие дни. Мне кажется, что я куда-то уходила, в какой-то иной мир. Сколько я ни стараюсь, я никак не могу припомнить, что я делала и где была. Точно какой-то занавес закрывает эти дни, и нет возможности его отдернуть…
Очнулась я в воде. Должно быть, блуждая по Петербургу, я зашла на Острова и вошла в Среднюю Невку. Я стояла по пояс в воде и думала: только бы скорее утонуть. Но вода не брала меня, и я чувствовала, что тело мое совсем не хочет тонуть и борется с рекой.
Помню также, как чья-то собака кружилась по воде вокруг меня и жалобно выла. У нее было совсем человеческое выражение, и в глазах виднелся ужас. На ее вой из-за деревьев выбежали два солдата. Один из них, перекрестившись, бросился в воду и вынес меня на берег. Я сказала ему, что со мной случился обморок, и я упала нечаянно в реку. Оба выслушали с недоверием и ничего не отвечали. Вид у них был чрезвычайно серьезный. Солдат накинул на себя шинель, а я так и пошла мокрая. Скоро мы встретили извозчика. Я достала кошелек, нашла там пять рублей и дала их спасшему меня солдату. Оба сняли шапки и поблагодарили. Я села на извозчика и сказала ему свой адрес. Они тоже что-то шепнули ему, и извозчик поехал так тихо, что солдаты могли идти рядом. На Петровском острове они нашли другого извозчика и поехали вслед за мною до самого дома. Ко мне они, впрочем, не вошли, а остались внизу говорить со швейцаром. Я поднялась к себе, переоделась и села пить чай с коньяком. Я чувствовала большую слабость, и мне хотелось лечь. В это время раздался звонок, и пришел полицейский. То был человек почтенного вида, весь седой. Он спросил меня, та ли я барышня, которую солдаты спасли из воды. Я рассказала ему про обморок. Он слушал недоверчиво. «Так ли это? Обморок ли?» – допрашивал он меня. Он захотел узнать, с кем я живу, выразил желание поговорить с miss Jane и очень огорчился, узнав, что она не понимает по-русски. «Но ведь есть же у вас какие-нибудь родные? Как же это вы, больная девушка, живете совсем одна, безо всякого присмотра?» – допрашивал он меня. Наконец, он ушел, и я легла. У меня был озноб, и мысли мои сбивались. К ночи сделался бред, а к утру я потеряла сознание. У меня начался тиф в очень тяжелой форме, и я пролежала более месяца. Когда я стала поправляться, доктора отправили меня в Италию, и miss Jane перевезла меня в Гардоне[22], на озеро Гарда.
Я медленно поправлялась. Всё, что со мной случилось, казалось мне бесконечно далеким. Точно тысяча лет отделяла меня от прошлого и от Алексея. О нем я редко и думала, да и вообще думать последовательно было мне трудно. Голова моя плохо работала, и мне больше нравилось смотреть на цветы, на озеро и горы. Всё казалось мне удивительно ярким и красивым, все блюда, которыми меня кормили, необычайно вкусными. Но более всего полюбила я остров, живописно выходящий из воды, прямо против нашего отеля. Остров этот принадлежал какой-то итальянской герцогине и весь был занят ее дворцом и парком[23]. Не знаю, кто именно там жил, но я населила его по-своему. В моем воображении там жили молодые муж и жена. У них было двое детей – мальчик и девочка. Все они, и родители, и дети, были очень красивы и изящны. Все они обожали друг друга и никогда не ссорились. Целыми днями гуляли они по очаровательным аллеям, наслаждаясь чудным видом на озеро, а когда шел дождь, то запирались в роскошных залах их мраморного палаццо и занимались музыкой. Она пела (у нее был чудный голос), он играл на виолончели. Когда же проходил дождь, они снова выходили в парк, где никогда не было грязи, так как дождь просачивался через песок. Одеты они все были очень красиво. Туалеты доставлялись им прямо из Парижа и всегда были удачны. Обедали они восхитительно, и повар никогда не бывал пьян. Смущала меня кухня: я долго думала, куда ее деть, чтобы не слышно было запаха. Наконец, кухня была помещена в пещере, на берегу озера, и весь кухонный запах уходил в воду. Нечего прибавлять, что обитатели этого счастливого острова никогда не хворали и не имели понятия о докторах и аптеках. Мечты эти чрезвычайно занимали меня и доставляли мне большое удовольствие.
Между тем, здоровье мое улучшалось. Лечил меня в Гардоне один немец, очень умный врач. Он нашел, что нервы мои очень расстроены и принялся лечить меня белладонной, цинком и мышьяком. Мало-помалу бессонницы мои исчезли, мигрени тоже, но вместе с тем изменились многие мои мысли и даже убеждения. Доктор смеялся, когда я ему об этом говорила, и предсказывал, что сделает из меня совсем другую девушку.
Весной я вполне оправилась и мы с miss Jane поехали путешествовать по Италии. Прежде всего мы посетили Верону, и этот город навсегда останется у меня в памяти. Меня поразила его поэтическая красота и оригинальность. Особенно полюбила я арену, древнеримскую арену, вполне сохранившуюся, где когда-то боролись гладиаторы, a затем, позже, мучили и убивали христиан. Я ходила по темным коридорам, где в пещерах, похожих на клетку, запирали христиан, обреченных на съедение зверя[24].
Я представляла себе те чувства, которые они должны были переживать тогда – их слезы, отчаяние, экстаз и проклятия… Страшно становилось мне, и я спешила на арену, на свет и солнце. Здесь воображала я себе торжественный вход императора, со всей его пышной свитой, пурпуром и весталками. Я становилась перед ложей и восклицала: «Ave, Cesare, moritore te salutant![25]»
