«Вот из-за тачки ты сюда и рванул», — ехидно подсказал мне внутренний голос. Что было, конечно же, правдой.

С другой стороны… Он мог генератор купить в том же Белом селе или взять напрокат в магазине. Не всегда же этот Мишка лежал пластом, когда-то ведь был и трезвый. Прикатил Иван тачку, привез на ней генератор, а потом, перед отъездом, отвез бы обратно. Или еще вариант — генератор был Мишкин, и узнал его кто-то из Мишкиных конкурентов по торговле, вот и устроил погром, и не на Ивана был зол, а на Мишку…

А тем временем в замке я так ничего и не понял. То ли вскрывали его, то ли нет.

И тропинка, напомнил я себе, внезапно стала такая странная… Но Иван сказал, что не водит машину по объективным причинам. А еще была карта, в которой я ничего не смыслил, но теперь мне казалось, что и с ней тоже что-то не так.

Я пошел к иконам. Все равно хотел их забрать и сейчас просто снял, сложил стопочкой и вынес. Еще раз вернулся, окинул все хозяйским взглядом, запер дверь. Сел в машину, поехал к дому бабы Лизы и уже по дороге вспомнил, что надо было взглянуть, остались ли следы пожара, но возвращаться не стал. А потом смекнул, что и замок ни с того ни с сего прекрасно закрылся, и решил, что черт с ним, просто у меня руки не оттуда растут.

У калитки меня встретил жирный гусак. В животе заурчало, я вообразил его в качестве аппетитного главного блюда. Времени с моих завтраков, как мне казалось, прошло немного, но проголодаться я успел. Есть мне пока было некогда, поэтому я, шуганув гусака, поставил машину, взял вещи и иконы и зашел в калитку.

Баба Лиза была дома — я слышал, как она возится в огороде. Кое-как я открыл дверь, причем сумку пришлось поставить на пол, потом подобрал все и пошел в свою комнату.

Там было прохладно и очень уютно. Снова накатило ощущение, что в ней кто-то живет, что мне ее уступили на время. А еще баба Лиза поставила в баночку свежие цветы — от их запаха мне подурнело, в хорошем, конечно же, смысле. И я подумал, что деревенские жители этих запахов не замечают: привыкли.

Я устроился основательно: разобрал вещи, сумку засунул под кровать. Там же я обнаружил ночной горшок и улыбнулся: здесь, несмотря на громкую вывеску Мишкиного магазина, многое осталось неизменным, как при царе… Действительно, смысл бежать ночью до туалета? Вот оно, просто и незатейливо. Естественность как она есть.

Потом я достал газету с одной из полок — старую, еще девяностых годов, постелил ее на столе, на нее положил иконы и стал их рассматривать.

Их было четыре. Все старые, века девятнадцатого, хотя я был не эксперт. Лики почти выцвели, дерево пахло ладаном, и было в них что-то такое завораживающее, что сначала я даже подумал — не буду их отдавать. Но потом обругал себя: иконы должны быть у людей верующих, если они произведение искусства — в музее, но точно не в квартире человека, который даже и не крещен.

Иван говорил, что на пропавшей иконе украшен оклад. Такая икона у меня была только одна — Богородица с Младенцем. Я всмотрелся — нет, ничего похожего, да и оклад у нее был…

Когда я ощупал оклад еще раз, то понял, что не ошибся. Он действительно отходил от иконы. Осторожно, стараясь не повредить, я попытался его снять, но он, хоть и сидел неплотно, сниматься отказывался, или я просто неправильно что-то делал.

Повинуясь какому-то странному наитию, я взял иконы и вышел из дома. В Белоселье была церковь. Я решил, что поездку туда откладывать больше не стоит.

Я страшно хотел есть, но азарт и зуд были сильнее голода. Когда я завел двигатель, живот заурчал едва ли не громче, но мне было уже все равно. Я осторожно развернулся, поглядывая в зеркала, и поехал по направлению к дороге. Перед поворотом я немного притормозил и всмотрелся в ту сторону, где был мой дом. Никого, ничего. Тихо. Иван, наверное, обозвал меня дураком и занялся своими делами. Никого не было и возле Мишкиного магазина. И вообще: деревня жила, но за заборами.

У меня были другие заботы.

До Белого села я доехал минут за двадцать. Остановился возле церкви, взял иконы, запер машину, уставился на дверь. Надо было креститься, но мне казалось это кощунственным: креститься без веры, поэтому я просто зашел.

Церковь была пустая, гулкая, светлая, но ей определенно требовался хороший ремонт. Недавно ее побелили, и на окнах еще остались следы, но это было, наверное, все, что смогли сделать местные прихожане. Я подошел к иконостасу. Как-то я был в церкви на венчании друзей, и вот там икон было не просто много — очень много, все разные, в разных местах. В этой церкви икон я насчитал всего девять — шесть на иконостасе, еще две по бокам. Возле икон горели тонкие свечи. Девятая икона лежала на столике со скошенным верхом — я не знал, как верно его назвать, — покрытым полотном с крестом. Слева у стены стояло распятие.

Я оглянулся, положил свои иконы на скамью. Почесал голову, пригладил волосы. Несколько раз осторожно кашлянул.

Никого.

В стене за иконостасом была приоткрытая дверь. Там мог кто-то быть, но из памяти всплыло — то ли из интернета, то ли из книг, — что входить туда запрещено. Я вздохнул, потом поднял голову.

Церковь не только побелили. Небольшой кусок потолка под белым куполом был расписан, но сделать успели немного, почему-то бросили и даже леса убрали. Я пожалел — роспись была хоть и современной, но очень красивой, радостной, и в этот момент я понял, почему люди ходят в церковь. Здесь была надежда.

Я услышал шаги и обернулся.

На пороге церкви стоял батюшка. Пожилой, худенький, загорелый, с белой-белой бородой и яркими, как у молодого, синими глазами. Просто Гэндальф, подумал я.

— Здравствуйте… — начал я и осекся. Я не знал, как обращаться к священнослужителям.

Батюшка перекрестил меня и, улыбаясь, подошел ближе.

— Здравствуйте. Вы ко мне?

— Я иконы привез, — смущаясь, сказал я. — Может, они вам пригодятся? Не знаю, конечно, насколько они ценные…

— Ценность иконы — понятие мирское, — ответил батюшка. — Спасибо. — И благодарность его прозвучала искренне. — Многие миряне иконы чуть ли не выбрасывают.

Я подошел к скамье и взял иконы, вопросительно посмотрел на батюшку. Тот кивнул, указал рукой на выход, кивком приглашая проследовать за ним.

Мы прошли в небольшой домик за церковью. Как оказалось, там была церковная лавка, но почти пустая — только свечи, несколько маленьких современных икон — я видел такие в домах у верующих друзей, — и небольшой ящичек для пожертвований.

Батюшка показал мне на стол, я бережно положил иконы. Света в домике было достаточно, но батюшка зажег еще и электрическую лампочку.

— Посмотреть надо, — объяснил он. — Разное бывает, вдруг икона действительно ценная.

— А что тогда? — глупо спросил я.

— Решение принимать вам. Или подарите храму, или музею, или продать решите.

Мне стало совестно.

— Я вам их принес…

Батюшка улыбнулся, прошел за стойку прислужницы, что-то вынул из ящика — оказалось, лупу, вернулся к иконам и долго рассматривал их, потом выпрямился и обернулся ко мне.

— Прошлый век, — сказал он. — Девятнадцатый, конечно. Вы из какой деревни-то?

Я сказал.

— Там храма не было даже до революции.

— Они в доме были, не в храме, — пояснил я. — В углу висели. Сам дом пустой, там никто не жил уже очень давно. А тут вот, — я указал на икону Богоматери, — оклад отходит. Не знаете, почему?

Батюшка с интересом принялся изучать икону, попытался снять оклад. Как и у меня, ничего у него не вышло.

— Дерево рассохлось. Потому оклад неплотно держится. Это наш мастер поправит. Есть у меня хороший человек, сделает. Как вас зовут?

Я запоздало назвался.

— Я отец Сергий. Хорошие иконы. Дерево, липа, но — массовое производство. Да, не удивляйтесь, в девятнадцатом веке уже были иконные фабрики. Вот и метки есть, — он перевернул одну из икон и показал мне клеймо. — Может, вы чаю хотите? У меня хороший, монастырский, брат присылает. — Но тут же вернулся к делу. — Так что, оставляете иконы или подумать хотите?