– Ну, Персей. Хозяин Тиринфа едет к хозяину Аргоса. Можно сказать иначе: хозяин всей Арголиды едет к своему старому другу. Мало ли у них дел? А эти грызутся, будто Персей везет им телегу с головами Медузы. По одной на каждого дурака.

«Мой муж не отомстил за убийство своего отца, – шепнула из дрожащей тьмы Сфенебея, женщина с белым лицом. – Он сидит на троне, который ему подарил убийца. Подарил? Бросил, как бросают кость псу. Случается, человек зовет собаку другом; так случилось и с моим мужем…»

Владыке Аргоса Персей подарил трон. Дедушке Сизифу он подарил меня. Меня тоже бросили, как кость псу? Нет, дедушка не был похож на собаку. Сочти он подарок неуместным – отказал бы. Не посмотрел бы, что перед ним сын Зевса! Дедушка бога смерти в подвале держал, самого Аида вокруг пальца обвел. Что ему какие-то полубоги?

Значит, я не кость.

Значит, в Аргос едет Персей.

– Как ты думаешь, Кимон, когда он приедет в Аргос?

– Еще один, – странник указал на торговцев, потом на меня. Выразительно покрутил пальцем у виска: – Тебе-то не все ли равно? Да хоть через месяц!

– Все равно, – кивнул я.

Мне было не все равно. Единственный человек, кто знал тайну моего рождения, вскоре будет в Аргосе. Я не доехал до Тиринфа, и вот – Тиринф спешит в Аргос. Не знамение ли? Но как мне переговорить с Персеем? С великим Персеем? Да еще с глазу на глаз, без чужих ушей и языков?!

Я – изгнанник, полный скверны. Персей – герой, правитель, сын Зевса. Да меня к нему и близко не подпустят. Надо поторопить Мегапента с моим очищением. Чистый, я сумею прорваться к Персею, сказать, кто я, привлечь внимание…

Надо поторопить, но опять же – как? Кто я такой, чтобы диктовать сроки ванакту крепкостенного Аргоса?!

Идею действовать через Анаксагора я отверг сразу. Красавчик – не тот человек, к кому можно обратиться с такой просьбой. Да и не знаю я, имеет ли он достаточное влияние на отца. Стоит присмотреться, поспрашивать во дворце. Действовать через Сфенебею? Кажется, она ко мне расположена. Пригласить ее к себе, сделать все, чего она хочет. Мне нетрудно, да и она еще вполне привлекательна. Обойдемся без служанок, останемся наедине…

– Жена ванакта, – я взял очищенное яйцо. Не спеша сунуть его в рот, повернулся к Кимону: – Она белит лицо. Я никогда не видел на женщине столько белил. Она что, уродлива?

– Ликийский обычай, – пояснил Кимон, хлебая из миски. – Там все так белятся. Свинцовые белила, залог красоты. Смуглянки у ликийцев не в чести. Загар? Работаешь в поле, стираешь у реки, весь день под солнцем. Знатная женщина белей снега, понял? И возраст не так заметен.

– Свинцовые белила?

Да, я слышал о них от наставника Агафокла, но без подробностей. А сейчас мне вдруг стало интересно – сам не знаю, с чего.

– Листы свинца помещаешь в горшок, заливаешь уксусом. Ставишь горшок в большую кучу навоза. Навоз гниет, горшок стоит в тепле…

– Фу, гадость!

– Эх, парень! Что ты понимаешь в красоте? Афродита требует жертв, это тебе не ягненка зарезать.

Скажу ей, что она красавица, решил я. И дело не в белилах.

– Стена, – сказал Анаксагор. – Вот.

И указал пальцем для верности:

– Крепостная.

Я промолчал. Я уже привык к его манере пояснять очевидное.

Мы стояли на высокой аргосской стене. Здесь заканчивалась юго-западная лестница, по которой мы только что поднялись. Даже я запыхался, а сын ванакта хрипел так, словно из него душу вытряхивали. На Олимп, и то взойти легче! Отсюда насквозь просматривалась вся галерея, где в беспокойное время дежурили воины, а сейчас не было ни души. Выгибаясь дугой, галерея тянулась на восток, до второй лестницы, скрытой от меня за поворотом.

Про вторую лестницу я узнал по пути, от Анаксагора.

У моих ног лежал камень размером с голову трехлетнего ребенка. Должно быть, отломился от зубца или выпал из кладки. От убийственных обрывов, какими славился холм Ларисса, меня отделяло несколько слоев таких же камней, разве что побольше. Я представил, как эта голова летит вниз, расшибаясь вдребезги, затем представил, как вниз летит моя собственная голова – разумеется, вместе с телом – и поежился.

Холодно тут, наверху.

– Надо было копья взять, – сказал Анаксагор. – Забыл, жаль.

– Зачем?

– Затем. Все, проехали. Не возвращаться же?

Он посмотрел на меня:

– Сколько от нас вон дотуда?

Палец сына ванакта тыкал в сторону дальней лестницы.

– Шагов сорок, – прикинул я. – Может, пятьдесят. А что?

Он не ответил. Он думал.

– Далековато, а? – вслух размышлял Анаксагор. – Если копьем?

Я пожал плечами.

Охотиться меня привели, что ли? На воробьев?! Вот, и воздвигнулся с пикою он, и его не напрасно копье из руки полетело: в грудь между крыльев боец поразил воробья… Если так, Анаксагор выбрал неудачное место, а главное, неудачное время. Ночь перевалила за половину, какая охота? Луна, будто лик Сфенебеи, надзирающей за сыном и гостем, не жалела бледного света. Но с моря, со стороны Эвбеи, шла гроза. Звезды в той стороне гасли одна за другой. Утробное громыханье пожирало их, надвигалось все ближе. Скоро будет темно, хоть глаз выколи.

Молний я не видел. Впрочем, молнии вряд ли заставят себя ждать.

– Копье добросишь? – спросил Анаксагор.

Я пожал плечами:

– Тут и калека добросит.

– Прямо таки калека… И в цель попадешь?

– Наверное. Пробовать надо.

Чего от меня хотят? Надо соглашаться, кивать, поддакивать. Если Анаксагор уговорит отца ускорить мое очищение, провести обряд до приезда Персея – я должен из хитона выпрыгнуть, но услужить наследнику.

– Пробовать – это вряд ли, – Анаксагор наморщил лоб, размышляя. – Я имею в виду, тут, на стене. Во дворе можешь попробовать. Скажешь, что упражняешься. Зря ты тогда, с Циклопом, отказался. Сразу бы и попробовал. Если пробовать, ты давай быстрее. Времени, считай, не осталось…

– Зачем ты меня сюда привел?

Прямой вопрос привел его в замешательство. Кажется, он предполагал, что я должен обо всем догадаться сам. Нет, больше того – я обо всем знал заранее, вот и явился в Аргос, а не в Спарту или, к примеру, в Пилос.

– Сам увидишь, – невнятно объяснил Анаксагор. – Ты, главное, держись меня, тогда не пропадешь. Очистим тебя в лучшем виде, вернешься в свою Эфиру. Трон, небось, тебя уже заждался? Я все вижу, все. Братьев у тебя нет. Кто там остался? Один отец? Отец – это ничего, это уже проще…

Он прислушался:

– Тихо! Идут. Не высовывайся, нас не должны заметить. И говори шепотом, понял? Я проверял, там ничего не слышно, если мы шепчемся. И не видно, если не маячить…

– Где – там?

Вместо ответа палец сына ванакта снова указал туда, где скрывалась лестница:

– Слышишь?

Да, я слышал. По лестнице поднимались. Кто бы это ни был, мое дело – говорить шепотом и не маячить. Задача несложная. Еще проще было бы повернуться и уйти, но Анаксагор загораживал мне путь к ступеням.

Не маячить, мысленно повторил я. Выступ кладки надежно скрывал нас от чужих взглядов. Хорошо, стоим, ждем. Если нас заметят – скажу, что меня привел Анаксагор. Во-первых, чистая правда. А во-вторых, стоять ночью на крепостной стене – разве это преступление?!

«Надо было копья взять…»

Терзаясь подозрениями, я уже собрался отстранить Анаксагора и уйти, но опоздал. Мой жест он воспринял как поддержку, согласие на что-то, о чем я и понятия не имел.

– Видишь? – прошипел он. – Мой отец…

Я видел. По дальней лестнице на стену только что поднялся Мегапент, правитель Аргоса. В простых одеждах, сутулясь под тяжестью каких-то невеселых дум, он меньше всего был похож на владыку.

«Далековато, а? Если копьем?»

И эхом от ворот акрополя:

«Жаль, у меня нет братьев. Только отец…»

Я похолодел. Анаксагор, стоявший рядом со мной, из расфуфыренного красавчика вдруг превратился в кого-то другого: подлого, страшного, предусмотрительного. Он что, готовит меня в убийцы своего отца?!