Потом отец отправил меня учиться в США. Я была инженером и магистратуру закончила уже за океаном.

И вот вернулась. Увидела его и поняла, насколько соскучилась. По нему, не по Москве, не по местной элите, не по тому, кто уже три месяца неофициально считал себя моим женихом.

Я пыталась забыться, допустила Женю до себя и уже на следующее утро испытала тошнотворное чувство брезгливости к собственному телу. А сейчас я с удовольствием гладила себя по плечам, там, где касались руки моего любимого, и чуть ли не мурчала от радости!

Не заметив, как заснула, я очнулась от громкого звука сообщения в мессенджере.

Ещё не глядя, я уже знала, кто это.

«Привет, лапуль. Прости за всё, я просто свинья».

«С меня причитается, лапуль. За мной не заржавеет. Целую».

Я усмехнулась. Интересно, куда он собирается меня целовать? Уж не туда ли, куда вчера ударил?

 Впрочем, с Шевкоского станется. Он привык чувствовать себя дамским угодником, перед которым не может устоять ни одна баба. Так и говорил: «бабы меня любят, знают за что».

Одевшись и приведя себя в порядок, я спустилась к завтраку. Отец уже заперся в кабинете и просил его не беспокоить.

Я была даже рада, что позавтракаю в одиночестве. Если вчера я думала, что смогу наступить на горло собственной песни и помирюсь с Шевковичем, то сегодня всё виделось в другом свете.

Да, я не настолько глупа и наивна, чтобы подумать, что одна-единственная ночь, проведённая с Михаилом, может что-то изменить между нами. Но она заставила меня взглянуть на себя с другой стороны.

Я не хочу видеть рядом человека чужого во всех смыслах. Даже если закрыть глаза на пощёчину, всё равно.

Чужой. Нелюбимый.

Я приняла решение. И готова его отстаивать.

Первым делом с утра я позвонил Шевковичу и договорился о встрече. Этот сукин сын не вставал раньше одиннадцати, статус богатого папы позволял многое, в том числе и праздный образ жизни.

Но мне было плевать. Я приехал в его квартиру в районе Хамовников в районе десяти. Он открыл сразу, консьержка позвонила и передала то, что я ей продиктовал. Возразить не посмела.

Я поднялся по лестнице, хотел немного остыть, чтобы добиться своего и не слишком расквасить лицо бывшему Марго.

Я привык всё решать чисто, чтобы не расхлёбывать последствия. Обычно есть специальные люди, которые и помогают в таких делах.

Но здесь случай иной. Надо сделать всё самому, не вмешивая посторонних.

Шевкович пытался бузить, возмущаться, что я лезу в его отношения с невестой и нёс прочую чушь. Кулаки чесались. Со мной такое происходило нечасто.

Я аккуратно прикрыл входную дверь. Соседи могут и полицию вызвать, лишнее внимание нам ни к чему.

–Что ты себе позволяешь? Это моя…

Большего он сказать не успел. Резко развернувшись, я ударил его в челюсть. Несильно, чтобы унизить, а не сломать.

Он отлетел и стукнулся головой о дверцу встроенного шкафа. А потом удивлённо на меня уставился, как рыба, открывал и закрывал рот, не в силах поверить, что кто-то вообще мог поднять на него руку.

– Да я… – начал бы он, но получил второй удар в нос и заткнулся.

Я достал платок, вытер руку и бросил его ему в лицо:

– На, утрись. Это тебе привет от семьи Марго. Не подходи к ней ближе, чем на расстоянии пяти шагов. Понял? Думаю, да.

Я повернулся и вышел. Вот так просто, Шевкович, разумеется, не станет меня останавливать, натура трусоватая. Но стоит выйти за дверь, начнёт названивать папе-бизнесемену и скулить в трубку.

Ну и чёрт с ним! Лишь бы к Марго не подходил!

Теперь мне предстояла задача посложнее: объясниться с её отцом. Скрыть проступок Шевковича не получится, рано или поздно всё это выплывет наружу.

К Старицкому было не принято являться просто так, без звонка. Я набрал его номер для экстренной связи:

– Владимир Викторович, нам надо кое-что обсудить. Это не совсем по работе, хотя напрямую её касается.

– Хорошо, жду тебя вечером в клубе около семи.

Старицкий был немногословен. Так всегда, когда он бывал недоволен, за годы рядом с ним я умел узнавать его настроение по первому слову, сказанному в трубку.

Итак, до вечера я был относительно свободен. Съездил по делам в МИД, словом, сделал всё, чтобы не оставить себе ни единой свободной минуты. Чтобы не думать о ней и о том, как нам быть дальше.

Между мной и Марго стоит стена, имя которой – её отец. Он никогда не позволит ей выйти за меня, а если буду упорствовать, то постарается сломать карьеру. Конечно, дело это непростое, да и я вступил в такую пору, когда вряд ли это ему удастся.

Но всё же Марго не сможет переступить через его мнение. Даже если сейчас думает иначе.

Мне приходилось напоминать себе об этом каждый раз, когда я смотрел на неё, любовался её статью и походкой.

Вечером я уже был в бильярдном клубе на Кутузовском проспекте.

– Вас ждут, Михаил Дмитриевич. Следуйте за мной, – сказал один из служителей сего заведения, и я подчинился.

Красная ковровая дорожка, отполированные перила – в заведении «Англичанин» отдыхали люди не просто с деньгами, а по протекции от старейшин клуба. Здесь можно вести разговоры, не опасаясь лишних ушей или того, что столкнёшься нос к носу с нежелательной особой.

Новых членов клуба набирали нечасто, это было некое закрытое общество, где курили трубки и сигары люди, вращающиеся в самых высоких эшелонах власти.

Когда-то меня сюда ввёл именно Старицкий.

– Проходи, – сказал он хмуро и с порога, но руку протянул. – Что случилось?

– Я о Евгении Шевковиче. Вчера он ударил вашу дочь.

Старицкий поморщился. Он любил Марго, но считал, что если женщину ударили, она сама спровоцировала насильника. Была недостаточно покорна и мудра.

Вот его жена, как он любил повторять, своим поведением никогда бы не вызвала у него даже подобного желания.

– Она сама сказала тебе?

– Я и сам это заметил. Да, она тоже подтвердила.

Старицкий поморщился и принялся барабанить пальцами по краю стола. Он выглядел раздосадованным, со стороны могло показаться, что моё известие расстроило его только потому, что нарушило планы. Но это было не так.

Он обожал дочь, и если бы сейчас вместо меня в этой комнате стоял её обидчик, ему бы не поздоровилось. И те удары, которые я ему отвесил, были бы сравнимы для Шевковича с комариными укусами.

Отец Марго мог быть жесток, но никогда не ставил это во главу угла. Жестокость не доставляла ему удовольствия, именно поэтому я был ему предан. Его внутренний компас, указывающий на справедливость тех или иных поступков, совпадал с моим.

– Мишка, чёрт тебя подери! – он стукнул по столу и встал на ноги. – Никогда больше не решай проблемы моей семьи за моей спиной.

Он говорил медленно, смакуя каждое слово. Мы стояли друг напротив друга и мерились взглядами. Старицкий не любил, когда кто-то не опускает перед ним глаз.

Я же никогда этого не делал. Думаю, с некоторых пор он просто терпел меня, потому что я был полезен.

Умел добыть для него любую информацию. Выполнял поставленные задачи в срок и не оставлял следов. Удобно иметь такого человека, в преданности которого не сомневаешься. Преданность вообще нынче редкое качество.

– Ты меня понял? – спросил он, и я только кивнул, пряча усмешку.

Старицкого боялись, хотя я не припомню, чтобы он был причастен к криминальным делам. Впрочем, так или иначе, нам всем иногда приходилось соприкасаться с теневой стороной жизни.

–Кстати, – смягчился мой покровитель и босс. – Я тут говорил с министром иностранных дел. У него есть для тебя выгодное предложение. В наше посольство Чехии требуется помощник посла. Думаю, хватит тебе прозябать в МИДе пятым человеком третьей метлы! Сам понимаешь, пару лет там, и здесь откроются иные перспективы. Что думаешь?

Он склонил голову набок и прищурился. Это было не предложение, а отступные. Старицкий всё понимал, но чётко давал понять, чтобы я держался от его дочери подальше.