– Сколько бы лет человеку ни было, всё равно жить хочет, – Иванна возразила просто в силу своего характера.

– Мне уже сто двадцать годов, как! – взвизгнула Верка, – Я уйти хочу! Умереть хочу! Все мои, все! И сын, и брат, и четыре сестры, и отец, и мать, и муж, чтоб его! Все на том свете. А меня мой дар не отпускает! Не могу, не могу я умереть, понимаешь ты, дура неверующая!

Иванна вздрогнула.

– Я с-с-сог-лас-с-на… – пересохшим языком проворочала Шура.

И тогда всё началось. Валя, как и была, так и оставалась привязанной и безучастной ко всему. Вера подошла к ней и провела рукой вдоль её позвоночника, не касаясь. Рука остановилась в районе затылка, ладонь напряглась, задрожала и вытянулась. Тут же встрепенулась Валя. Она застонала, изогнулась, в темноте избы страшно засветились белки закатившихся глаз. Сквозь кляп раздался нечеловеческий, нечеловечески-громкий стон, казалось, вибрирующей волной отразившийся от вощённых временем брёвен избы. Рука Веры выгнулась, пальцы, словно ведомые невидимой силой, изогнулись к ладони, и тут же, сопротивляясь этой силе, она, преодолевая невероятное давление, выгнула пальцы прямо, и рука её изогнулась вверх. Валя застонала ещё громче, это был практически крик, его едва-едва сдерживал кляп. Внучка Иванны заскрежетала зубами, пытаясь перегрызть плотную тряпку. Вера оттёрла пот и крикнула:

– Отступи! Отступи!

Иванна удивилась, она отчего-то думала, что сказать надо было: “Изыди”, но нет, – Вера просила кого-то отступить.

Валя дёрнулась и обмякла. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что она резко уснула.

– У твоей, – голос Веры был чужым, хриплым и усталым, – Ещё больше дар. Другой. Черти-черти у ней! Но и мой ей по силам придётся.

Александра хотела что-то ответить, но почему-то в горле пересохло, и говорить она не могла совсем. Ей неожиданно отчётливо вспомнилось, как отец пришиб её мать. Она тогда была совсем малой. Но помнила, как отец на неё тогда смотрел, ей было лет пять-шесть, кажется. И отец, когда бывал пьян или зол, или даже и пьян, и зол, что бывало чаще всего, говорил, словно выплёвывал: “Ведьмино отродье”, и смотрел так, будто убить хотел. Забить кирзовыми сапогами, как сделал это с её матерью. Был у Иванны и дед, который боялся своей жены. А она, Иванна? А что она, может, и была к чему-то способна, но из неё всех чертей повывел научный атеизм.

Иванна мучалась, словно пытаясь заговорить, проснуться, беспомощно открывая рот. Наконец, голос у старой атеистки прорезался, и она с ужасом, не знакомым ей раннее, выплюнула ужасные слова:

– Это-это что такое? Это что? Дьявол, что ли?

Александра никогда не верила ни в бога, ни в чёрта. Только в коммунистическую партию и в свой внутренний стержень (и ещё немного в колхоз). Но сейчас она ощущала потоки невидимой силой, которые приподнимали каждый волос на теле, превращали обычное содрогание в волну болезненно-больших мурашек и заставляли что-то неведомое, именуемое душою, трепетать, ка пламя свечи на ветру.

Вера только зыркнула страшно, но ничего не ответила, она продолжала одной рукой, не касаясь, удерживать невидимой силой голову Валентины. Ведунья (или кто уж она там была?!) что-то бормотала, вдруг закрыла глаза, а когда резко открыла, фиолетовое пламя бросилось из её глаз и зависло в воздухе, пытаясь преодолеть густую тьму в избе. Эти две невероятного цвета силы боролись друг с другом, но мелкие фиолетовые лучики, как будто кракелюры-трещинки, проскальзывали всё дальше и дальше, медленно, узкими полосками разбивая тьму.

– Обижены, обижены черти на вас, – хрипло сказала Вера, она едва лепетала, – Вот, главный чёрт и попутал всю голову, все связи в уме у вашего потомка.

“Вашего? Нашего”, – удивилась Иванна и вдруг вспомнила, что у неё есть ещё дочь, о которой она обыкновенно предпочитала не думать, не вспоминать…

И словно в подтверждение её слов, колдунья-Верка вдруг сказала:

– Ни ты, ни дочь твоя не уважили своего наследия. Убили дар!!! Главный чёрт из чертей в голове твоей внучки за других чертей и мстит, за твоих, за дочериных, – продолжала страшно, в особом ритме шептать колдунья.

Александра сама не поняла, как вскочила с колченогой тяжёлой табуретки, и стала пятиться назад. Очнуться её заставил грохот, – она уронила и табурет, и стул, и посуду, зацепив нечаянно рукой драную, пожелтевшую от времени и солнца клеёнку.

– Господи! Господи! – запричитала, забилась Иванна. Она и забыла о своём ленинском отчестве – Владленовна, и о коммунистических идеях, и о своих принципах. Жуткий, животный страх охватил её, страх первого человека, которому не к кому кроме Бога было обратиться, который, как дитя в тёмной комнате, звал Бога, как родителя, – Г-о-о-оспааадииииии!

– Молчи! Молчи, дура! – ещё страшнее выкрикнула Вера, а Валя забилась на стуле так, что крепкие, толстые, дубовые столбики стула затрещали, и продольная трещина, словно молния, издавая страшный скрежещущий звук, поползла вдоль, вверх по ножке стула.

Валентина мычала, рвалась, даже из самого противоположного угла напуганная бабка Иванна могла видеть, как белеют страшно закатившиеся глаза её внучки. Та, наконец, расправилась с тряпкой-кляпом. Порвала её зубами, несмотря на толщину, на её собственные некрупные, слабые зубы. Привязанные руки и ноги не давали пока освободиться разбушевавшейся Валентине, но она повернула голову, бросив нечеловеческий взгляд на вжавшуюся в стенку Александру:

– Кого ты зовёшь, старая мразь?! – выдала чужим голосом Валенька.

– Ма-ма-ма-ма-ма, – заикаясь произнесла бабка.

Вера, заливаясь потом, набросила на бесноватую Вальку какую-то тряпку. Тут же раздался вой.

– С-с-сними, ссс-ними-и-и-и! – взывало нечто под тряпкой.

– Господи! – снова не выдержала Шура.

– Поди вон! – бросила Верка, из носа, ушей и глаз которой пошла кровь. Неясно было кому она это выкрикнула, но первой ответила старуха Иванна:

– Н-нет! – заикалась Шура, – Н-нет, не оставлю, это моя внучка…

– Тогда молчи, ничего не говори! Молчи, дура старая! – приказала колдунья.

В былое время, от Александры за дуру старую никто бы не ушёл без мата и прочих крепких выражений, но теперь она молча принимала всякое слово и дрожала, как осина, на которой повесился Иуда.

– Снимииииииии! – продолжало выть существо под тряпкой.

Ногти Веры закровоточили, крупные капли падали с пальцев на Валю, на её собственные ноги, на пол.

– Уйди, дай мне закончить, – хрипела Верка.

– Дай *мне* закончить, – выделило слово “мне” существо, – Они предали меня! Предали.

– Нет! – Вера простёрла свою длань дальше, преодолевая невероятное сопротивление, – Ты предал, ты, ты дал убить свою хозяйку.

Шура дёрнулась. Это она, ведь, про её мать?! Ну, точно, кого ж ещё убили? И мать, говорят, была умелая, только от мужа умение не спасло… Но откуда эта ведьма знает? Она же не говорила? Или говорила? Нет. Быть того не может. Ничего она не говорила Верке. Уууу, чёртово племя, ведьмино отродье!

– Дура! – Верка-колдунья оглянулась на Александру, словно слышала каждую мысль, – Сама ты чёртово племя, – выплюнула Верка. Валя тут же дёрнулась на стуле, издав рык, – Ну а ты, помолчи, – приказала Вера одержимой.

Как ни странно, но послушались все. И Шура, и Валя, и даже тени, кружившие по избе, испуганно забились в самые тёмные места.

– Если ты хочешь навсегда развеяться, – произнесла Вера жёстко, – То я ничего не стану делать. Если отступишь, девчонка получит и мой дар. Но ты будешь в любом случае подчиняться ей. Либо её телу, которое, как и раньше бросит все силы на борьбу с тобой, либо её свободному разуму. Выбирай!

– Хорошо, – прорычало существо внутри Валечки, – Согласен, буду служить, буду-у-у!

– А ты! – Верка-колдунья ткнула корявым пальцем, за время обряда кожа натянулась и стала весьма сухой, суставы подагрически исказились, по руке пошли крупные пигментные пятна, которых раньше не было, – Молчи! Даже не думай ничего! Не упоминай ничего!