Литмир - Электронная Библиотека

Иванна считала, что пятнадцать лет – это своего рода юбилей и точка перехода из состояния девочки в состояние девушки. Бабка понимала, что её внучке не быть женой и невестой, да и перед кем невеститься-то, если в деревне всего один мужик, да и тот сам себе даже не нужен.

Александра купила цветастое платье на рынке, когда ездила туда торговать. Несколько велико будет Валюшке, но всё равно, красота! Она одела свою глупышку со слезами на глазах, вытащила старые коралловые бусы, кажется ещё Иванниной бабки, заплела косы. Валя стояла и напряжённо глядела в отражение в зеркале. Но что-то явно понимала, не двигалась, молчала. Пока Иванна отвлеклась на кухне, дурочка тихо выплыла на двор. Казалось, она ступала по воздуху, ни одна из старых половиц не скрипнула под босыми стопами. Далеко Валя не ушла, она, как обычно, села на старую скамейку, прямо под окнами дома. От наблюдателей, если бы таковые были в заброшенной деревне с коротким, но жутковатым названием Сычи, её закрывали кусты дельфиниумов, мальвы и жуткие коричневые лапы-листья клещевины. Но во двор решил ввалиться не помнивший никаких дат Санёк. Он давно (целых два дня) не пил и трубы у него горели. Зайдя за калитку, которая, как и весь остальной забор спереди, держалась на одном честном слове, Сашка вдруг остановился. Он увидел женщину. Ну, как женщину? Конечно, Валя была мелковатой, костлявой и умственно отсталой. Ни один настоящий, здоровый мужчина на Валю бы не поглядел. Но Сашку сложно было назвать здоровым, да и человеком он был нехорошим.

Сашка пошёл к Вале, которая молча сидела, уставясь в одну точку, не то на дельфиниумы, не то куда-то мимо них. А в глазах Сашки зажёгся нехороший огонь. Он как-то весь закачался, не то где-то в бёдрах, не то с пятки на носок, но было ясно, куда уже ведёт его подсознание. Валя вдруг резко обернулась на него, втянула голову в плечи, насупилась, но это не было похоже на испуг. Наоборот, она напоминала изготовившуюся к нападению дикую кошку. Но Сашка ничего не понимал.

– Тише, Тиш-ш-ше, милая, – заверещал он, словно, разговаривал со скотиной. А рука его потянулась к брюкам, к ширинке.

Но тут произошло совершенно неожиданное. Набычившаяся Валентина вдруг завыла-зарычала и бросилась на Сашку. На страшный, звериный звук бросилась Иванна. Во дворе она увидела яростно бившую и царапавшуюся Валю, а затем и Сашку, который прикрывал причинное место – под штанами у него не было трусов.

– Я ничо, ничо я, – верещал Сашка и от этого было только хуже. Александре Владленовне и без этих слов всё было ясно, но оправдательное Санино блеяние только добавило уверенности в понимании произошедшего.

Сашка, которого, наконец, оставила Валентина, успокоенная пряником, приходил в себя. Ещё не до конца пропитое подсознание верещало от ужаса: “Чо ты сказал, зачем говорил, что ты ничо? А?! Теперь они на тебя всё точно знают!” От ужаса пережитого, Саня раскачивался из стороны в сторону. Так как он не знал, что спасать, он уцепился одной рукой в ширинку, а другой крепко держал голову.

– Санечка, милый, – появилась Иванна, губы её кривились в противоестественной, сведённой судорогой от усилия, улыбке, – Вот, тебе! – Она принесла стакан, наполненный до краёв, трясшийся и проливавшийся в её дрожащих руках.

Саня засомневался на долю момента, но стакан хлопнул. Рядом была большая бутылища, быть может, даже на два литра. Сашка таких бутылок прежде не видал и точно определить объём не мог. “Отравить хочет, точно!”, – возопил внутренний голос. Но Сашка решил, что хоть помрёт счастливым.

Тогда он квасил два или три дня подряд. Не умер и решил, что во всём виновата Валентина. А Иванна перед ним самогонкой кается. Александра же решила Санька споить так, чтобы у него последние остатки мужской силы ушли, чтобы больше он никогда на её Валечку не глядел. Да и вообще, чтобы сдох, выблядок!

Санька исправно получал самогон, правда, не наглел. Потому как Александра его один раз так обругала, что он побоялся требовать. Дают просто так – и то хорошо. А Александра, хоть и старая, но научилась водить Санину буханку.

В тот день, когда всё изменилось, Александра собрала свою Валю и поехала к врачу и на рынок, выручать копейку на лекарства, да и на жизнь вообще. Валя поначалу, как обычно, закапризничала, громкие звуки буханки ей не нравились, но зато, когда машина набирала ход и полчаса тряслась по дорогам и весям, Валя вдруг успокаивалась и, словно загипнотизированная дорогой, сидела тихо и смирно, увлечённо разглядывая мелькание бегущего дорожного полотна.

Врач тоскливо глядел на своих посетительниц. В его взгляде читались вымученный стыд за то, что кроме фенибута и глицина он ничего больше дать не может, вымученная обида за то, что пациентки эти регулярно ходят терзать его совесть своим состоянием, пьяная тоска со вчерашнего перепою и усталость вообще. Он подмахнул рецепт, и бабка собралась вниз, самый низ, в подвал больницы, где тучная, мрачная женщина, выполнявшая в больнице все функции от уборщицы до фармацевта, выдавала лекарства. Делала она это, надо сказать, неохотно, всячески унижая пациентов, изо всех своих пролетарских сил отбивая у них охоту к делу этому – получению бесплатных лекарств. Так как в свободное время “излишки” она продавала своей двоюродной сестре подешевле. Последняя же работала в одной из двух местных аптек. Иванну провизорша не любила. У Александры Владленовны характер был как у Вассы Железновой, если уж она приходила за лекарствами, то получала все. И наматывала любые, самые крепкие нервы на свой железный кулак. Людка, так звали вороватую мультифункциональную работницу больницы, лекарства отдала сразу и без писка. Она мысленно даже молилась, только чтобы Александра быстрее ушла. С неё сталось бы и проследить за тем, как Людка отпускает препараты и прочим больным. Александра, как на зло не торопилась, медленно пересчитала лекарства, проверила каждый блистер, сверилась с записями врача и ещё медленнее уложила лекарства в кошелёчек во внутреннем кармане старой, но добротной сумки. Только тогда она, ведя под руку свою внучку, ушла. А Люда решила поставить свечу за своё здравие, на всякий случай.

Следующим этапом был поход на рынок. Рынка Валя не любила – громко. Но, дай ей мороженое или ещё какую сладость, и Валя будет тихо сидеть, посасывать угощение и вести себя хорошо. Александра разложила на перевёрнутой дном вверх коробке картошку, редис, кабачки, зелень и поделки – эти, бывало, брали туристы-дачники. Иногда жалостливо раскошеливались и уходили с чувством собственной величины. Помогли, уважили, очистили душу.

– Здрасьте, тёть Шур, – подошёл один из милиционеров-полицейских и поприветствовал старуху. Они жалели её и её внучку, порой защищали, иногда закупали алкоголь. А ещё все гаишники города негласно пропускали буханку со старушкой и Валей, пусть и знали, что буханка Санькина.

– Здравствуй, здравствуй, – сощурилась Александра, которая видела всё хуже и хуже, – Красивый сегодня такой.

– Да у меня, тёть Шур, день рождения сегодня, – неловко заложив руку за фуражку, словно бы оправдывался парень.

– Держи, – Иванна ловко запустила руку в тряпичную сумку-мешок и достала оттуда бутылку с мутноватой жидкостью, – Денег не надо. Подарок.

В этой старухе, древней и усталой от жизни, сохранилась гордость. И молодой полицейский, сунувший было руку в карман за деньгами, молча и даже с каким-то неловким, кособоким поклоном взял бутылку и, пятясь и оглядываясь, отошёл к своим.

Но добрые дела не остаются “безнаказанными”, молодые и не очень полицейские поговорили и, разбредаясь, кто куда, направили целый поток покупателей к тёть Шуре Иванне, туристов они ориентировали за народным ремеслом, хозяйкам посоветовали брать зелень у бабки, мол их собственные милицейско-полицеские жёны только у той старушки зелень и берут, местами устраивали проверки у лавок. Словом, Александра распродала всё, включая остатки самогона меньше, чем за час. Кое-кто завистливо на неё поглядывал, но вид Вали, сосредоточенно посасывавшей палочку от мороженного, охлаждал даже самые жестокие, распалённые жаром зависти и злости сердца.

2
{"b":"734234","o":1}