– Так… – Махно смотрел в стол, он начал что-то понимать. – Дальше!

– Пять тысяч итальянских винтовок «манлихер-каркано», шестизарядные…

– Ну! – приободрился Махно.

– А патроны прислать забыли.

– Може, наши подойдут?

– Если молотком забивать.

– И снаряды французские! – не выдержав, вклинился в разговор Павло Тимошенко. – До ихних скорострелок. А у нас трехдюймовки! Это все равно шо огурцямы заряжать!

– Озерова сюда! – потребовал Нестор и тут же набросился на дыбенковского штабиста: – Як же все это понимать, Яков? Патроны не подходят, винтовки негодные! Ты ж большевик, Яков! Шо ты про это думаешь?

– Что я думаю? – не сразу ответил Озеров, уставившись в землю. – Думаю, что-то переменилось.

– Шо? Погода? – съязвил Щусь. – Дуло в лицо, а теперь в яйцо?

– Почти угадал, Федос. Где-то там, в Москве, ветер переменился, – вздохнул Озеров.

Махно молчал.

– Во! Точно! Обманули нас, Нестор! – не выдержал Щусь. – Сунули комиссары нас в саме пекло и без боеприпасу оставили! Надо шось делать!.. Я б для начала этих комиссаров трошкы порубав!

– От этого легче не будет, – угрюмо произнес Махно. Издалека доносились звуки боя. Но это привычные звуки, вроде тиканья часов. Появился громогласный, громоздкий, как шкаф, Лёвка Задов:

– Батько! Разведка докладае: Девята дивизия красных з Очеретино втекла. Там зараз дроздовци. Свободно могуть со стороны Андреевки до нас в тыл зайти!..

Махно кивал. Он как будто ждал этого сообщения, которое лишь подтверждало его догадку. Встал.

– Хлопцы! Конным и пешим порядком, меж железных дорог, выходим на Комарь… и в степь! Подальше од бронепоездов! Черныш, расписуй порядок отхода… А все это оружие, – он кивнул на лежащие на столе патроны, – которое еще на шо-то пригодное, раздать арьергарду и боковым охранениям…

– Нестор Иванович! – вмешалась Галина Кузьменко. – Что с тяжелоранеными? Их сотни… нельзя оставлять. Есть и такие, которые не выдержат дороги.

– Решим, – успокоил жену Нестор и твердо добавил: – Значит, так! Все телеги, тачанки, все, шо с колесами, отдаю в твое распоряжение, Галя! Загружай раненых – и вперед! Вдоль речки Грушевки – до Гуляйпольщины! А мы следом. Пеши. Будем вас прикрывать!.. А где там наши московские анархисты? Позовите сюда Зельцера!

Московские анархисты обосновались в пристанционной постройке, на которой была наклеена четкая, типографским способом отпечатанная надпись «Культпросветотдел».

Здесь же была установлена походная «бостонка». Валик, приводимый в движение «одной человеческой силой», бегал по набору. Сольский складывал листки «Срочного выпуска Первой Украинской дивизии имени батьки Махно». Мелькал заголовок: «Донбасс уже наш, анархический, свободный…»

Юрко влетел в помещение:

– Сматывайте вашу «молотилку». – Мельком взглянул на листки, которые складывал Сольский: – И Донбасс уже не наш.

– То есть как это? – даже подпрыгнул Сольский.

– Дубовым корытом накрывся «свободный анархический». Отступаем на Гуляйполе, – пояснил Юрко. – А товарища Зельцера батько срочно просють до себе.

Волин оторвался от стола, где быстро писал какую-то статью. Шомпер застыл с открытым ртом.

– Это, извините, вы так шутите? – тихо спросил Волин у Юрка. – Вы меня сбили с мысли. Я как раз заканчивал статью о торжестве свободы на Донбассе. О передаче собственности в руки рабочих коллективов.

– Хорошее дело, в Гуляйполе допышете, – похвалил Юрко Волина и следом за перепачканным типографской краской Зельцером вышел из помещения.

– Вот шо, Сема, – встретил Зельцера Нестор, оторвавшись от изучения карты. – Надо сделать справки для тяжелораненых. Везти на телегах мы их не можем – помрут. Надо их снабдить такими справками, шоб их деникинцы не тронули. Ну, к примеру, шо они недавно мобилизованные в армию Май-Маевского. И шоб штамп, печать, подписи…

– Когда? – спросил ошеломленный Зельцер.

– Сейчас. Будете сидеть и делать. Фамилии вам счас доставят. Хоть штук тридцать сделайте, для самых тяжелых…

– Хорошенькое дело! Так я досижусь, что сюда придет Деникин.

– Мы оставим вам тачанку с кучером и хороших коней, – ободрил его Махно и вновь вернулся к изучению карты. Не поднимая головы, сказал Чернышу: – Здесь вдоль речки Грушевки пойдем. А левый фланг – по Котлагачу. Там хоть и плохонькие, но плавни. Прикроют.

– Я извиняюсь, а если я все-таки не сумею убежать? – вновь вклинился в разговор Зельцер.

– На всякий случай сделайте и себе справку, – посоветовал Махно.

– А если это будут шкуровцы? Говорят, они штаны снимают, проверяют… А мне и штаны не надо спускать, родители наградили меня неудачной физиономией.

Махно его уже не слушал.

– Здесь выйдем к Волчьей, и плавнями – до самого Гуляйполя, – продолжал он советоваться с Чернышом. – В случае чего, рыбаки подмогнут.

Начштаба согласно кивнул.

– Интересная получается картина, – не трогаясь с места, вслух размышлял Зельцер. – В Америке тоже была Гражданская война. Но я никогда не слыхал, чтоб генерал Грант снимал с пленных штаны.

Махно бросил на стол карандаш, выпрямился:

– Ты же хотел, Сёма, интересной жизни? У нас тут постоянно интересная жизнь. Даже если на еже сидеть, и то не так интересно. А неудачную физиономию, в случае чего, обвяжи какими-нибудь тряпками, будешь тоже вроде как тяжелораненый… Но это я шуткую. Вывезут тебя хлопцы, не беспокойся!

По сторонам египетскими пирамидами чернели терриконы. Обоз с ранеными покидал Донбасс, уходил подальше от станции, в степь.

Растянувшись в низинке, он двигался вдоль узкой речушки. Брели раненые, те, кому не хватило места на подводах и тачанках. На расписном задке тачанки деда Правды было крупно выведено: «Буде врагу обида од безногого дида». И еще на одной: «Бей беляков по роже, як Фома Кожин»… Следом двигалась артиллерия Павла Тимошенко. Мягко месила песок конница Каретникова.

Весело воевали. Но сейчас не до шуток. Это походило на паническое бегство. Спасение жизней…

Наверху, над дорогой показался Черныш.

– Семён! – обратился он к Каретникову. – Там алексеевская конница нашу сотню охранения вырубала! Давайте туда, хлопчики, а то могут с фланга зайти!..

Каретников повернул своих кавалеристов. Лошади поднялись наверх, помчались в открытую степь. Один из махновцев на ходу снял с плеча карабин, передернув затвор, проверил казенник: пусто!

– Васыль! Позычь пару патронов. Видать, тут одной шаблюкой не обийдемся!

– Мо тоби и жинку позычить? – весело ответил Василь, но вытащил из кармана два патрона, кинул их товарищу. Тот ловко, один за другим, поймал их.

– Пульнешь мимо, я тебе самого зарубаю!

– Не стращай! А то я одын патрон на тебе срасходую!

Конница скрылась в степи.

В одном месте махновской колонне все же пришлось пересекать железную дорогу. Повозки с ранеными, пешие, конные взбирались на насыпь, с трудом переваливались через рельсы. Пешие, кто здоров, помогали лошадям. Торопились…

Издалека было видно, как пыхтел, приближаясь, бронепоезд. Ударил выстрел тяжелой пушки… другой… Снаряды вспахивали насыпь все ближе и ближе. Побежали испуганные кони. Побежали люди.

На изгибе пути наводчики бронепоезда увидели колонну, переваливающую через насыпь. Орудия рявкнули прицельно. Полетели в воздух колеса, оглобли, куски тел. Но командиры, зная, что приостановка – явная гибель, гнали лошадей с еще большей яростью. Колонна втянулась в балку. Бронепоезд посылал вслед ей снаряд за снарядом, но они уже не долетали и рвались где-то на склонах балки, среди густых зарослей глёда и шиповника…

Оставшиеся в живых подбирали мертвых и раненых, клали на повозки: и все это деловито, молча, по-крестьянски, без сентиментов.

Война есть война.

– Оставь его, он у нього осколок в голови…

– Все ж таки дома поховаем, а тут в степу шо, собакам оставым?

– Офицерье ж оставлялы.

– То ж офицерье. Им все одно, де лежать. А Гнат в степу родывся, в степу вырис, хай в степу, биля своей хатынкы, и покоиться з мыром.