— Не будь тупой, Музия, — выругался Августин. Он помолчал секунду, а затем выразительно добавил: — донья Мерседес наверно говорила тебе, что другой стороной целительства является колдовство. Они идут бок о бок, так как одно бесполезно без другого. Я лечу детей. Я околдовываю взрослых, — повторил он, постукивая по крышке холодильника, — я добр к тем, и к другим. Донья Мерседес говорит, что однажды мне придётся околдовывать тех, кого я лечил в их юные годы, — он засмеялся, увидев моё испуганное лицо, — я не думаю, что это возможно. Но пусть нас рассудит время.

Мне понравилась его открытость, и я рассказала ему то, о чём думала целый день. О том, что я видела и слышала его этой самой ночью.

Августин слушал внимательно, но его взгляд ничего не выражал.

— Я совершенно не могу понять, что произошло, — говорила я, — но это был не сон!

Его нежелание оценить или объяснить мне это вывело меня из себя и я настаивала на ответе.

— Мы с тобой так схожи, что мне захотелось узнать, действительно ли ты медиум, — сказал он, улыбаясь, — сейчас я знаю, что это так.

— Мне кажется, ты смеёшься надо мной, — сказала я в ещё большем отчаянии.

Брови Августина поднялись в изумлении, — наверно просто ужасно иметь такие длинные ноги.

— Длинные ноги? — пробормотала я в недоумении, разглядывая свои босоножки, — мои ноги идеально соответствуют моему росту.

— Они могли бы быть чуть меньше, — настаивал Августин, прикрыв пальцами свои губы, стараясь сдержать улыбку, — твои ноги чересчур длинны.

Вот почему ты живёшь в нескончаемой действительности. Вот почему ты хочешь объяснить всё на свете, — в его голосе насмешка сменилась горьким состраданием, — колдовство следует правилам, которые не могут быть продемонстрированы на опыте или повторены. Этим они отличаются от других законов природы. Колдовство — это точное действие убедительной причины, чтобы подняться выше себя или, если хочешь, опуститься ниже себя, — он тихо засмеялся и толкнул меня.

Я споткнулась, и он быстро подхватил меня, удерживая от падения.

— Ну как, сейчас ты убедилась, что твои ноги слишком длинны? — спросил Августин и захохотал.

Мне показалось, то он пытается загипнотизировать меня. Он смотрел на меня не мигая. Я была пленницей его глаз. Словно две капли воды они растекались всё шире и шире, заслоняя всё вокруг меня. Единственное, что я осознавала, был его голос.

— Колдун выбирает быть отличным от того, чем он был поднят, — продолжал он, — он понимает, что колдовство — это дело всей жизни.

Посредством чар он ткёт узоры, похожие на паутину. Узоры, которые передают вызванные силы к какому-то высочайшему таинству. Дела человека имеют бесконечную по протяжённости сеть результатов; он принимает и истолковывает эти результаты магическим образом, — он приблизил ко мне своё лицо ещё ближе и произнёс почти шёпотом: — сила, с которой колдун держит реальность любым способом, который есть в арсенале его искусства.

Но он никогда не забывает, какой была и какой стала реальность, — без лишних слов он повернулся и зашагал в гостиную.

Я быстро последовала за ним. Он прыгнул на диван и сел, скрестив ноги; точно так же он сидел и на моей кровати. Улыбнувшись мне, он похлопал место рядом с собой, — давай посмотрим настоящее колдовство, — сказал он, включая дистанционное управление огромного телевизора.

Я не успела задать ему ни одного вопроса. В следующий момент нас окружила группа хихикающей детворы из соседних домов.

— Каждый вечер они прибегают сюда посмотреть телевизор. Это на час или больше, — объяснил Августин, — позже у нас будет время для разговора.

После первой встречи я стала беспристрастной поклонницей Августина.

Привлечённая не столько его мастерством целителя, сколько таинственной индивидуальностью, я фактически переселилась в тайны пустых комнат его дома. Он сплетал для меня бесконечные истории, включая в них то, что хотела дать мне послушать Мерседес Перальта.

Испуганный слабым стоном, Августин открыл глаза. В луче света, подвешенный на невидимой нити, с облупленного тростникового потолка спускался паук. Он опускался всё ниже и ниже, туда, где, свернувшись как кот, лежал Августин. Малыш потянулся к пауку, сдавил его слабыми пальцами и съел. Вздохнув, он подтянул колени поближе к груди, дрожа от предрассветного холода, который сочился сквозь щели грязных стен.

Августин уже не мог припомнить, сколько дней или недель прошло с тех пор, как мать принесла его в эту ветхую заброшенную хижину, где летучие мыши свисали с потолка, словно незажженные лампочки, а тараканы роились днём и ночью. Он знал только, что он голоден, и что слизняки, пауки и кузнечики никогда не смогут утолить грызущие боли в его вздутом животе.

Августин услышал слабый стон, который исходил из затемнённого угла в дальнем конце комнаты. Он увидел призрак своей матери. Она сидела на матрасе, её рот был слегка приоткрыт. Она томно растирала свой голый живот, оседлав матрас, словно осла. Её голая тень скользила вверх и вниз по закопчённой стене.

Часом раньше он видел свою мать в тот момент, когда она дралась с мужчиной. Он видел как её голые ноги, словно две чёрные змеи, тесно оплетая торс мужчины, вздымались при его дыхании. И когда он услышал пронзительный крик и эту гнетущую тишину, остановившую ночь, он знал, что мужчина выиграл битву. Он убил её.

Усталые глаза Августина закрылись в блаженстве при мысли, что он стал сиротой. Он был в безопасности. Его возьмут в приют. Под шелест призрачных вздохов, хихиканья и шёпота матери он задремал ещё раз.

Громкий стон расколол утреннюю тишину. Августин открыл глаза и закусил кулак, останавливая вопль. Перед ним на матрасе сидел мужчина, тот самый, из ночного кошмара.

Августин не знал его, но был уверен, что он из Ипаири. Он смутно помнил, что видел его, когда мать разговаривала с ним на площади. Неужели женщина из маленькой деревушки на холмах велела привезти его обратно?

Возможно он убьёт его? Этого не может быть. Просто это яркий и ужасный сон.

Мужчина откашлялся и сплюнул на землю. Его голос заполнил комнату, — я заберу тебя сегодня. Но я не могу взять мальчишку. Почему ты не оставила его у протестантов? Ты же знаешь, они принимают детей, и даже если они его не примут, то хотя бы накормят.

Когда Августин услышал резкий ответ матери, он понял, что проснулся окончательно. Он знал, что это уже не призрак.

— Протестанты не берут ребёнка, если он не сирота, — сказала его мать, — мне ничего не оставалось делать, как отнести ребёнка в эту заброшенную хижину. Я хотела, чтобы он умер.

— Я знаю женщину, которая возьмёт его, — прошептал мужчина, — она знает, что с ним делать. Она ведьма.

— Слишком поздно, — отозвалась мать, — я хотела отдать Августина ведьме, когда он только родился. Он был совсем маленьким, и ведьма из Ипаири хотела забрать его себе. Она напоила его зельем и нацепила амулеты на его запястья и шею. Они хранят его от бедствий и болезней. Я знаю, она наложила на него заклятье. Это из-за неё все мои беды, — мать замолчала на мгновение, затем сдавленным шёпотом, словно под давлением невидимого врага, добавила: — я в ужасе от ведьм. Если я сейчас останусь одна, она узнает, что я не кормила мальчишку. Она убьёт меня.

Слёзы покатились по щекам Августина. Он вспомнил дни в Ипаири, когда мать баюкала его на своих руках. Она душила его поцелуями и говорила, что его глаза похожи на кусочки неба. Но когда женщина из соседней хижины запретила своим детям играть с ним, его мать изменилась. Она больше не ласкала и не целовала его. В конце концов она совершенно перестала с ним разговаривать.

Однажды после обеда соседка принесла в их хижину мёртвого ребёнка, — голубые глаза на чёрном лице, — кричала она матери Августина, — это работа дьявола. Это и есть дьявол. Он убил моё дитя дурным глазом. Если ты не избавишься и не изведёшь мальчишку, это сделаю я.