В свои десять лет Нева несильно отличалась от себя пяти- или семилетней – та же длинноногая худоба, разнодлинные светлые вихрастые волосы, периодические часто спутывающиеся на макушке, а в другие дни лежащие идеальными локонами. На первом же солнце веснушки с ее носа разбегались по щекам, а брови и кончики длиннющих изогнутых ресниц выгорали добела, делая голубизну глаз ещё острей и прозрачней. Поскольку эти глаза не всегда были достаточно внимательны, а мир вокруг представлялся ежедневным приключением, то ее загорелые тонкие ноги вечно были в ссадинах. Друзьями Невы с раннего детства были преимущественно мальчишки, да и ее саму часто не признавали за девочку – буйный нрав, немного дикарские повадки, да незамысловатый гардероб, максимально подходящий для лазания по заборам, делали своё дело.
Пацан пацаном, но при этой внешней бесшабашности были в ней какая-то совсем особенная вневозрастная нежность маленького ребенка и абсолютная непереносимость любой несправедливости, плюс полное неумение говорить неправду. Нева совершенно не умела врать – да и просто не считала это необходимым. Ее честность, часто граничащая с наивностью, обескураживала и порой шла ей же во вред. Она говорила начистоту, даже если правда могла оказаться обидной для кого-либо. Так протягивая в ладошке булочнику монеты для покупки сладкой сдобы, она не могла допустить, чтобы там оказалось меньше нужной суммы, хоть ясно было, что булочник не станет пересчитывать деньги. Купленные вкусности всегда делились на всех поровну, подтаявший шоколад из круассанов частенько делал ее щеки чумазыми, но все точно было по-честному.
Она всегда говорила прямо, все как есть, даже если дело касалось невыученного урока или шалостей. Она не умела лукавить, и даже, когда кто-то из соседей делал ей замечание в провинностях, к которым она не имела отношения, она скорей признала бы свою вину, нежели наговор.
В жаркую сиесту, когда городок совсем затихал, а солнце обжигало кожу, Нева бродила по мелководью – чайки тихонько выуживали из воды на камнях мелкую рыбешку, вода была совсем теплой, но все же приятно холодила ноги. Под солнцем в отлив на камнях серебрилась выпаренная из морской воды соль – fleur de sel – местами можно было даже разглядеть цельные кристаллики из крохотных призм, а ноги потом покрывали причудливые узоры от высохшей воды.
Нева собирала ракушки, почему-то проговаривая про себя английскую считалочку-скороговорку (она, кстати, вполне неплохо владела этим языком) – she sells seashells by the seashore. Собранные дары моря – потемневшие от времени устричные створки, ребристые половинки крупных вонголе-донголе, неведомые гладкие остроконечные раковины-веретена и похожие на разноцветные бусины маленькие наутилусы – она тщательно отмывала от песка, полировала, покрывала прозрачным лаком, некоторые собирала на нейлоновые нитки и вечером выкладывала на теплой мостовой на центральной площади. Туристы да и местные ребята частенько покупали ее товар – заработок был невелик, но честен и достаточен для покупки мороженого, а оно в этих краях было исключительно вкусное, самое настоящее итальянское джелато.
Нева любила то, которое вроде бы обыкновенное ванильное, но добавлением хрусткой шоколадной крошки, а порой и с цельными кусочками горького шоколада внутри. Страчателла. А когда не было денег на мороженое, то нет-нет да и веселый долговязый Тамир в белоснежной рубашке с закатанными рукавами, загорелыми дочерна руками и блестящей на солнце лысой макушкой давал детворе вафельные рожки, а под самый вечер можно было заполучить нераспроданное за день мороженое. Совершенно бесплатно. Все местные дети знали об этом, но, удивительно, никогда специально не пользовались добротой мороженщика. Это ведь было бы не вполне честно.
Соль в выцветших добела волосах, россыпи веснушек от предплечий до коленок, абсолютно белоснежный пух на ногах и руках – Нева, хозяйка одного на двоих со старшим братом Рони облупленного велосипеда, не знавшая о существовании в нем тормозов, могла бы казаться новой Пеппи Длинный чулок, но и у нее были свои страхи, о которых мало кто знал. А она не любила об этом говорить, стеснялась, да и не хотела обнаруживать свои слабые стороны. То есть на самом-то деле это был всего один-единственный страх – страх воды.
Нева не помнила этого наверняка, но, кажется, однажды в детстве, лет в пять, потянувшись за кувшинкой упала с мостков в зеленый затянутый ряской пруд… Она помнила лишь цвет смыкающейся над головой воды – густо-зеленый – и свою беспомощность от невозможности выбраться, вязкий страх, парализующий сначала ум потом тело. Но все же тогда она выбралась, кажется кто-то протянул ей руку (вероятно, отец), за которую она и смогла ухватиться. Время стирает из памяти многое – ценное и ненужное. И вроде бы все ничего, но с той поры она стала остерегаться воды, внутренне бояться самого ощущения нахождения в ней. И хоть это касалось по большей части того самого пруда, но и в море ей всегда стала нужна уверенность в ощущении поверхности под ногами, в том, что она сможет выбраться и точно знает, как это сделать быстро.
А море было рядом, буквально в нескольких десятках метров от ее дома. По утру оно было тихим и прозрачным, выбрасывало на пирс быстроногих крабов и оранжевые – будто ржавые – водоросли, остро пахло йодом, влекло первых торопливых купальщиков, спешащих окунуться и проплыть пару-тройку сотен метров до начала трудового дня. Днем море вальяжно разламывалось на ровные пологие волны, в которых плескалась у берега детвора и туристы осваивали доски для серфинга и катамараны вдали. Вечером становилось спокойным, сизым с медными отливами в отблесках солнца, и местные дети резвились в теплом приливе до самого заката. На ночь море наполнялось чернильной синью, но если зайти в воду и провести рукой по поверхности, то под пальцами во все стороны разбегались яркие голубые блики похожие на иллюзию – так фантастически светился мельчайший морской планктон, крохотные частицы дыхания воды. Казалось, еще мгновение и море замурлыкает от такого поглаживания как огромный дремлющий сказочный кот из тех, что рождала фантазия Льюиса Кэрролла… Но оно по большей части молчало, лишь изредка позволяя себе огрызаться краткими штормами, спровоцированными жарой и панибратством отдыхающих – все же стихия, хоть и такая притягательная, но не вполне ручная.
Но вода все равно манила Неву. Она любила слушать вздохи и перешептывания дырчатых камней на пирсе в такт волнам – шипение и свист от движения воды между камней и внутри них. И точно знала – там под водой полно невиданных чудес, загадочных обитателей достойных знакомства и уникальных пейзажей. А как здорово было бы в изнуряющий южный зной с диким кличем с размаху приземлиться в эту прохладную пузырчатую синь у рифов! Погрузиться в прохладу глубже, очертив руками круг вокруг себя и потом с силой одним движением ног в такт потоку вынырнуть на поверхность… Однако это было и страшно, Нева боялась, что вдруг вода не отпустит ее на этот раз, потому не заходила дальше мелководья. Пару раз на поверку вода уже оказывалась недружелюбной и горькой, норовила попасть в нос и прервать дыхание до болезненного кашля. Нева слишком точно помнила, как не слушаются ноги и руки, и быстро накатывается усталость, сбивается дыхание, и наступает паника от невозможности изменить хоть что-то.
Когда за этот странный для других страх ее дразнили друзья, она сначала обижалась, но потом поняла – страх у каждого свой, как особенная черта характера, которую многие пытаются скрыть, она не скрывала и ей быстро стали безразличны сравнения и глупые шутки. Почти. Еще помогало остаться одной – укатить в поля на старом велосипеде брата, туда где крапива и заливные луга приторно-желтых цветов. Ирония была лишь в том, что разгоняясь до максимальной скорости, Нева совершенно не умела тормозить. Теоретически она знала, как это делается, но почему-то все равно автоматически спрыгивала невзирая на скорость. Даже отчетливый шрам на левом колене, оставленный дорожными камнями в одно из таких экстренных приземлений ничему не смог ее научить, только напоминал о моменте этого стремительного движения…
