Моей Катюше Ш. и маленькому Нилу с бесконечной благодарностью за любовь, вдохновение и всемерную поддержку. Повесть, написанная на берегах северного моря в итальянскую сиесту.

Мир принадлежит тому, кто ему рад (индийская пословица).

Когда живёшь в маленьком городке на самом краю мира и моря, жизнь состоит из подвижных в моменте и при том статичных во времени, узнаваемых для большинства как местных жителей, так и приезжих, картинок. Весьма будничных и прозаических. Они различаются по времени суток, сезонам и годам, визуально сменяют друг дружку, но в целом это единая картина мира, своего рода кинолента, прокручиваемая вновь и вновь изо дня в день. Только лишь составлена она не как цепь событий, а как многомерный пазл из микроскопических фрагментов – повторяющихся примет, ритуалов и традиций, которые неизвестно кто придумал и уж точно никто не возьмётся нарушить или оспорить. Лица, сюжеты, правила поведения вроде бы одни и те же из года в год и каждый момент сам по себе не представляет из себя ничего эдакого – люди дышат, ходят, едят и пьют, много общаются, что-то покупают и продают, многое ремонтируют, разговаривают, казалось бы, ни о чем и так строят свою ежедневность – банальная проза жизни. Но соединяясь воедино, эти фрагменты подобны мазкам краски на картине импрессиониста, образующим завидное единство. Потому, как и на холсте, здесь цельный сюжет можно увидеть лишь на определённом расстоянии, и когда его, наконец, разглядишь, то, вероятно, поразишься законченности и совершенству этой прекрасной картины.

Небольшая прибрежная деревушка. Пастельные домики в пару-тройку этажей с контрастными глазами-ставнями в ряд, терракотовая черепичная чешуя разновысоких крыш, крохотный пятачок старого города с отполированными миллионами ступней каменными мостовыми и ветхой часовней, останки давно разомкнутого кольца крепостной стены из побелевшего от времени камня, на главной площади – высокая тощая башня с колоколом, отдающим дань каждому безвременно ушедшему часу, речка, впадающая в синющее море, да щербатые, пропахшие рыбой лодки в порту. Одна из тысяч и тысяч подобных в старой Европе. Жизнь здесь кажется равно не зависящей как от времени так и от самой географии. Все было и все будет.

Приедь ты сюда однажды на рассвете даже спустя годы отсутствия – никто и не заметит перемены. Вроде бы и новый ты для себя самого, многое повидавший за время отсутствия и что-то свое переживший, но никто этого не видит. Ты будто здесь был всегда и тебя хорошо знают, да здесь и сам ты начинаешь узнавать себя лучше. Время есть ибо время-то давно остановилось.

Единожды оказавшись внутри этой картины, ты будто навсегда оказываешься ее частью, вписанным тонкой кистью во фрагмент сюжета, будь ты хоть за любые тысячи километров отсюда. Год-два-три или десять – неважно сколько прошло времени с твоего отъезда до возвращения – алгоритм событий предсказуем. Ты будто бы и не уезжал, потому никто и не удивляется твоему возвращению – сначала это даже немного обидно выходит, но потом начинаешь осознавать всю прелесть именно такого положения дел.

Новым июльским утром, примерно в 5.20 ты просыпаешься от того, что вечером было душно и окна остались открыты всем ветрам. Свежесть уже почти покидает город и мостовые готовятся впитывать новую порцию солнца. Жители ещё спят – почти все, кроме булочника, ведь он поднимается с постели сразу после трёх утра или даже раньше. Ему многое предстоит сделать – успеть замесить тесто, слепить сдобные булочки, свернуть рогалики и круассаны, посыпать маком, полить шоколадом, истолочь для них в пудру сахар, поставить в печь длинные долговязые багеты и слоистые сырные буреки. Все это ароматное хрустящее с промасленной корочкой разнообразие выпечки должно быть готово к открытию – ровно к 7 утра, когда колокол на главной башне оповестит горожан о начале нового дня и они потянутся по улицам за своими булочками к традиционному кофе. Детям купят пухлые мягкие берлинеры с заварным кремом внутри и круглые донатсы, немногочисленные респектабельные служащие в тонких летних костюмах и мокасинах на босу ногу выберут мини-круассаны с абрикосовым джемом, а пожилые леди в фамильном жемчуге поутру всегда приходят за багетами, просящими о прозрачном слое сливочного масла на хрусткой золотой корочке, и сдобными солеными хлебцами к чаю…

Но пять утра – это ещё слишком рано, в это время просыпаются только лишь чайки. Они облепляют коньки крыш  и устраивают истошную перекличку. С непривычки может показаться, что это вовсе никакие не чайки, а дворовые коты – так чудно и не по-птичьи выходит у них этот характерный клич. Они сидят все на своих заранее прописанных местах и переговариваются друг с другом, будто обсуждая свежие новости, подражая звукам такой же огромной (размером с некрупную собаку) чайки с другой крыши, договаривая ее птичьи «фразы». Они будят каждого, кто пока не привык к этому пронзительному гомону, но при этом их крики кажутся неслышными для местных – они просто давно считают их частью местного сюжета. Планируя между крыш, чайки, как заправские сплетницы, успевают обсудить десятки своих тем и, порой, здесь же на крышах перекусить, поделившись друг с дружкой свежим рыбным уловом, ухваченным прямо тут же в мелких волнах у пирса.

Потому в 5.20 придётся поначалу проснуться. Плотно закрыв окна, можно урвать для сна ещё час-полтора – до того самого боя колокола на главной башне. Оповестив горожан о начале очередного дня пятиминутным соло в семь утра, он будто осязаемо переключает некий тумблер на режим бодрствования – тут же, наконец-то дождавшись команды, открываются ставни и двери лавок. Через дворы и худосочные коридоры в магазины начинает из рук в руки передаваться товар – сетки со свежим звенящим уловом ракушек, паллеты с дрожащими водянистыми кальмарами и осьминогами, переливчатые гроздья сибаса и дорады, в другую дверь устремляются покрытые испариной бутылки со свежим молоком, из многочисленных фургонов появляются и мигрируют лотки с овощами, ароматными фруктами, свежими пушистыми травами… Так начинается торговля на рынке. Сонные, но уже заинтересованные в новом дне и несуществующих новостях люди тянутся через пекарни и газетные лотки за столики кафе. Аромат выпечки и кофе ощутимо уплотняется в воздухе, нетерпеливые клаксоны авто и мотоциклов бодро приветствуют водителей и пешеходов, перекрывая гомон чаек.

Дети в таких городках растут как трава – большую часть времени будто даже сами по себе – проводя  дни напролёт на улице. Подобно гонимому ветром по пыльной дороге клубку сухоцветов и листьев, только не с тихим шорохом, а с диким улюлюканьем и под раскаты безудержного смеха катятся в погожий день по переулкам и дворам охапки детей. Компании их разновозрастны и часто многонациональны. Но ни десятилетняя или больше того разница в возрасте, ни разные языки не мешают малышне дружить – языки соединятся в один общий понятный им одним секретный диалект из смеси всех возможных и никогда не существовавших, а возраст будто усредняется. Никто не круче – малышня взрослеет быстрей, впитывая заветные уменья и секреты, а у старших завидно удлиняется детство…

Если бы вы увидели такую вот детскую стаю в Читтамельоре, то среди прочих выцветших на солнце голов, облупленных носов и ободранных коленей точно заметили бы одну девочку, точней – сначала услышали бы. Этот пронзительный и искрящийся, накатывающий звонкими волнами смех не спутать с другим. Начинаясь как обычное детское веселое хихиканье, он вдруг становился на два тона ниже и превращался в заразительный хохот, увлекающий за собой всякого, кто его услышит и не оставляющий ни единого шанса на грусть. Так могли смеяться лишь герои классических диснеевских мультфильмов, только когда они (мультфильмы) были ещё черно-белыми, зато девочка Нева была ещё какой разноцветной.