Да, сейчас уже не оставалось никаких сомнений. Теперь ему придется сделать последний шаг. К счастью или к несчастью, но отныне его жизнь связана с братьями Калониусами. Как только они проснутся, он тихо соберет свои вещички в небольшую сумку и начнет новую, кочевую жизнь. Он думал об этом этим ясным прозрачным утром и находил, что и в такой жизни есть свои преимущества.
Вдруг он заснул.
Его разбудили глухие шаги. Он медленно открыл глаза. В его комнате по каким-то неизвестным ему причинам оказалась его домовладелица. Она стояла спиной к нему с блокнотом и карандашом в руках и то и дело помечала что-то в нем. Маленькая, низенького роста полная старушка с лицом, привычным к стонам и стенаниям. Когда она повернулась наконец к нему, Лавджой увидел, как у нее дергаются губы от приступа неописуемых сильнейших эмоций.
-- Мадам,-- сказал он, садясь на кушетке, чувствуя, как трудно ему сейчас изъясняться на французском,-- что вы делаете в моей комнате, позвольте вас спросить.
-- Ах! -- только и сказала толстая дама.
Лавджой потряс головой, чтобы в ней стало яснее.
-- Мадам, я, конечно, должен поблагодарить вас за...
-- Ковер! -- Домовладелица снова схватила со стола свой блокнот.-- Ага! -- громко запричитала она.
Из соседней комнаты до него донесся высокий, возбужденный голос мужчины. Этот человек говорил на смеси арабского с французским.
-- Выходите, или мы начнем стрелять!
Лавджой сглотнул слюну. Ему стало не по себе. Интересно, собираются ли они пристрелить братьев Калониусов здесь, в его квартире, прямо на месте?
-- Считаю до пяти,-- крикнул все тот же взволнованный голос.
Он начал считать по-французски:
-- Месье Лавджой, я повторяю, на счет пять...
Его поразило как молнией от этих слов. Лавджой понял наконец, что... этот человек обращается к нему, Лавджою. На счет "quatre"1 он пулей вылетел из комнаты.
Перед его дверью стояли два полицейских. У одного в руке был пистолет, а домовладелица, вся дрожа от волнения, стояла за его спиной. Айрина с двумя братьями по-прежнему крепко спали.
-- Что...-- начал было Лавджой.
-- Не задавайте никаких вопросов,-- перебил его полицейский с пистолетом.
-- Пошли!
У них обоих были какие-то свирепые лица, и это довольно странно, ведь только наступило раннее утро. И это говорило о явной опасности, ожидающей его впереди.
-- С вашего позволения,-- сказал Лавджой,-- я надену брюки.
Они вошли и, стоя у двери, наблюдали за тем, как он надевал штаны, рубашку, ботинки, и один из них не выпускал из руки своего пистолета.
-- Хотелось бы узнать,-- сказал Лавджой,-- что такого я натворил...
-- Dкpеche-toi!2 -- сказал полицейский с пистолетом.
Лавджой вышел. Полицейские сопровождали его с двух сторон. Домовладелица следовала за ними на небольшом расстоянии. А Айрина с братьями Калониусами все спали. На лестнице он столкнулся с Карлтоном Свенкером. Тот бежал вверх по ступенькам.
Полиция не препроводила его далеко, всего лишь до кабинета директора школы Свенкера. Подойдя поближе к зданию, он услыхал там ворчание и гудение множества голосов. Лавджой в нерешительности остановился у двери.
-- Входи! -- сказал полицейский с пистолетом, ударом ноги открывая перед ним дверь.
Лавджой вошел. Его сразу ошарашили громкие вопли, перешептывания, звонкие проклятия; и если бы только не полицейские за спиной, он, несомненно, задал бы деру. Казалось, треть населения Алеппо набилась в этом помещении. Директор Свенкер стоял в углу за письменным столом, опершись о его крышку своими широко расставленными руками, призывая всех к порядку. Там в толпе он увидел датчанина, преподавателя математики, низенького англичанина, учителя истории, владельца книжного магазина, в котором работала Айрина, местного таксидермиста1, продавца крепких алкогольных напитков, двух продавцов ковров, мясника, двух девушек, обучающих желающих вязанию, шитью и умению готовить,-- все были там.
К этой разноликой, говорливой толпе присоединилась и домовладелица Лавджоя. Она оглядывала комнату с гордым, злобным видом.
-- Леди и джентльмены,-- повторял директор, пытаясь установить тишину,-- леди и джентльмены!
Но прилив возбужденной восточной беседы становился все громче, все мощнее.
-- Мистер Лавджой,-- громко, с явно огорченным видом, сказал директор, обращаясь к нему,-- что же вы делаете, скажите нам, ради Бога!
Вдруг в комнате установилась мертвая тишина. Все глаза с одинаковым накалом в них яростного гнева устремились на Лавджоя, который стоял рядом с полицейскими у самой двери с красными от выпитого глазами, с болезненным видом.
-- Я... я... я... право, не понимаю, о чем вы говорите,-- выговорил, наконец, Лавджой.
-- Прошу вас и не мечтать о том, что вам удастся отвертеться, молодой человек,-- строго сказал директор.
-- Я не думаю,-- сказал Лавджой.
-- Если бы не я, то вы сейчас находились бы в руках сирийского правосудия.
Лавджой только слегка пожал плечами.
-- Прошу вас, пожалуйста,-- прошептал он,-- нельзя ли мне сесть?
-- Что, черт подери, случилось с вашими волосами? -- раздраженно спросил его директор.
Невольно Лавджой поднес руку к голове. Потом он вспомнил.
-- Я... я... я... сбрил их,-- сказал он.
-- Боже Всемогущий, Лавджой,-- закричал директор.-- Мне придется кое-что сообщить в ваш университет в штате Вермонт!
Вдруг дверь отворилась, и полицейский втолкнул в комнату его повара, евнуха Ахмеда. Тот, бросив только один взгляд вокруг, тут же упал на пол и громко зарыдал. На лбу Лавджоя выступил пот.
-- Говорите правду, молодой человек,-- рявкнула на него домовладелица.-- Разве вы не собирались сегодня покинуть Алеппо?
Лавджой сделал глубокий вдох.
-- Да, собирался,-- признался он.
Злобный шепот пронесся по рядам.
-- В таком случае мы укокошили бы тебя на дороге,-- заверил его полицейский.-- Выстрелом в спину.
-- Прошу вас,-- стал умолять их Лавджой,-- прошу вас, объясните все...
Наконец, постепенно, фраза за фразой, после опроса нескольких проявляющих свое нетерпение местных жителей, все стало проясняться. Все началось с того, когда владелица дома увидела "мостовую" лампу в мебельной лавке. Потом она вдруг увидела, как переплавляют ее самовар в глубине ювелирного магазинчика. Потом, лихорадочно, на грани истерики, она посетила четыре разные лавки и увидела в них выставленные на продажу шесть ковров из различных домов, которые она сдавала преподавателям миссионерской школы. Она зарыдала в унисон с плачущим на полу Ахмедом, когда рассказывала о своих прочих находках,-- простынях и одеялах, подушках, маленьких столиках, серебряных вазочках, которыми она украшала внутреннее убранство своих домов,-- все это она видела в лавке хлопчатобумажных тканей, у старьевщика, у мясника. Она в ужасе прибежала в полицию, которая пошла по следу, и следы привели их к Ахмеду.
