- Нет, не будет больше никаких предупреждений! Всё! Не хотите или не можете, мне насрать! Я никому здесь не нянька! Надоело толкать вас в зад, надоело тянуть за собой. Надоело!!!

  "Надоело", - то ли вслух, то ли про себя повторяет он следом за "крестной мамой".

  Та поднимает голову и яростно стонет.

  И вдруг всё стихает. Воздух вокруг разряжается, становится невесомым и по кабинету прокатывается выдох облегчения.

  - Все свободны, - устало выдыхает Маргарита и обессилено падает в кресло, вынимая сигарету из пачки на столе.

  ***

  Давно он не испытывал такого. Ощущение легкости и невесомости решительно нравилось ему. Будто тяжкий груз свалился с плеч. Будто это и не он в его собственном теле. Нет, это он, но моложе, решительней, смелее. Адреналин зашкаливает. Сейчас он чувствует себя как во сне. Всё видится словно в тумане. И охрана у входа, и кабина лифта и этот длинный светлый коридор.

  В офисе его обыскались. Час назад, после совещания, он сел в машину и уехал. Вот так, посреди рабочего дня, никого не предупредив, не поставив в известность. Вопиющее нарушение дисциплины.

  Но через час он вернулся, и сейчас как, ни в чём не бывало, стремительно идёт по коридору, игнорируя перешёптывание коллег, и улыбается так, как не улыбался уже очень-очень давно. Он спешит.

  "Только бы не проснуться, - думает он, широко шагая и уверенно сжимая правым предплечьем что-то длинное и грузное, наскоро обёрнутое в старый шерстяной плед. - Только бы не проснуться раньше времени".

  Он идёт и улыбается всё шире. Тяжёлый свёрток приятно оттягивает руку. Твёрдым шагом, не обращая внимания на истерично машущую свежим маникюром секретаршу, он входит в кабинет Маргариты Николаевны и плотно прикрывает за собой дверь...

Эпилог

  Полицейские не сразу заметили его. Когда они вошли, он тихо сидел на своём обычном месте, медленно вырывал листы из блокнота, и делал из них маленькие бумажные кораблики. Двенадцать корабликов ровной шеренгой выстроились на полированной столешнице овального совещательного стола. Рядом с этой белоснежной шеренгой в неестественном натюрморте мирно покоится воронёный охотничий дробовик. Дым рассеялся, но кисловатый запах пороха, похожий на запах горящих хвойных опилок вперемешку с запахом свежей тёплой крови ещё долго будет висеть в воздухе директорского кабинета.

  Он отрывается от своего занятия и смотрит на Маргариту. Та лежит на спине рядом с кожаным креслом в большой чёрной луже остывшей крови и будто забытая на полу кукла смотрит, не мигая, в потолок огромными пластмассовыми глазами. Он вглядывается в её посиневшие немые губы. Сейчас они кажутся тоже пластмассовыми, но менее получаса назад, после выстрелов они были живыми. Сразу после последнего выстрела он видел, как они, совсем ещё живые, искажаясь в предсмертной гримасе, медленно затягиваются пенистой кровью, выталкиваемой разорванными картечью легкими. Тогда он ещё слышал её натужное, стремящееся ухватить как можно больше воздуха прерывистое дыхание. Да, тогда, после выстрелов, она ещё дышала. Когда медленно сползала с кресла, она ещё дышала. И когда удивленно смотрела на него широко раскрытыми слезящимися глазами, она ещё дышала. И когда он отвернулся и положил ружьё на стол, она ещё дышала. Он спиной чувствовал это надсадное, свистящее, прорывающееся сквозь пенный кровоточащий рот угасающее дыхание. Он смотрел в окно, а её дыхание становилось всё тише, тише, тише...

  Сейчас он смотрит на её пластмассовые губы и знает точно - уже никогда они не произнесут ни единого слова. - Аминь, - тихо произносит он, не обращая внимания на заполняющих кабинет полицейских, и безмятежно отворачивается к своим бумажным корабликам.