Таким образом, негативная терапевтическая реакция, основанная на чувстве вины, становится в статье «Экономическая проблема мазохизма» типичным примером, клиническим признаком par excellence морального мазохизма, и нужно добавить, что ничего не изменилось по отношению к связи между негативной терапевтической реакцией и чувством вины (Freud, 1973b, p. 293).
То, что описывает Фрейд, опираясь на клинические данные, подтверждается в теории, в том же тексте мы встречаем характеристику третьей формы мазохизма – морального мазохизма: «Третья, в известном смысле самая важная форма проявления мазохизма только совсем недавно была оценена психоанализом как большей частью бессознательное чувство вины» (ibid., 289)[8].
Так Фрейд характеризует моральный мазохизм на клиническом и теоретическом уровне. Следовательно, чувство вины и моральный мазохизм идентичны? Если это так, то наиболее характерной для невроза феномен – чувство вины – является формой мазохизма, а этот феномен в последней инстанции относится к перверсиям. В связи с этим появляется вопрос о необходимости различения невроза от перверсии. Я не думаю, что можно решить этот вопрос, говоря, что при неврозе чувство вины является сознательным и что для мазохизма характерно сопровождение бессознательным чувством вины. Вопрос о бессознательности чувства вины очень важен для морального мазохизма, и мы к этому вернемся. Сейчас же нам достаточно показать то, что Фрейд предпочел обозначить бессознательное чувство вины другим термином («потребность в наказании»), он верил иногда в глубинную равноценность сознательного чувства вины и потребности в наказании: «Но мы не можем не обсудить и не локализовать это бессознательное чувство вины по образцу сознательного» (ibid., p. 294).
Таким образом, мы не можем сослаться на сознательный или бессознательный характер чувства вины для того, чтобы противопоставить невроз и моральный мазохизм: с одной стороны, из-за равноценности в представлении Фрейда потребности в наказании (бессознательное чувство вины и сознательное чувство вины); с другой стороны, потому что, если бессознательное чувство вины характеризует моральный мазохизм и поскольку все неврозы включают в себя бессознательное чувство вины, следует, что все неврозы включают в себя необходимый аспект (морального) мазохизма. Даже если верно то, что моральный мазохизм распространен более, чем мы думаем, мне кажется, он является свидетельством некоторой недостаточности невротической структуры, как мы пытаемся доказать, а не необходимом элементом, интегрированной частью невроза как такового.
Б. Различие (оппозиция) между чувством вины и моральным мазохизмом
Уточнение, является ли чувство вины сознательным или нет, не меняет нашего главного вопроса, он остается неизменным: чувство вины и моральный мазохизм идентичны? Ответ Фрейда не оставляет сомнений: «После этого вступления мы можем вернуться к рассмотрению морального мазохизма. Мы уже сказали, что рассматриваемые нами личности своим поведением в терапии и в жизни производят впечатление чрезвычайного морального подавления, как будто бы они находятся во власти чрезвычайно чувствительной морали, даже если ничто из этой сверхчувствительной морали не является сознательным. Погружаясь в данный вопрос, мы имеем возможность рассмотреть отличие, которое может хорошо отличать моральный мазохизм от такого сознательного продолжения морали» (ibid., p. 296).
Так, углубляясь в данную проблему, мы находим некое отличие между бессознательным продолжением морали (чувства вины) и моральным мазохизмом. Каким же является это различие? «В первом случае [мораль, чувство вины] акцент ставится на садизм Сверх-Я, которому Я подчиняется, во втором [моральный мазохизм] – наоборот, на свойственном Я мазохизме, который призывает наказание, идущее от Сверх-Я или извне, из родительского могущества…» (ibid.).
Таким образом, существует важное различие между садизмом Сверх-Я, даже очень суровым, и мазохизмом Я. Различие между чувством вины и мазохизмом состоит в том, что один имеет большее отношение к Сверх-Я, а другой – преимущественно к Я; при виновности Я «подчиняется» Сверх-Я, тогда как при моральном мазохизме речь идет о присущем ему желании: Я не подчиняется Сверх-Я, но желает ему подчиняться. Именно место получения удовольствия фундаментальным образом отличает чувство вины от мазохизма. При виновности удовольствием является либидинальное удовлетворение с помощью своего собственного объекта, чувство вины появляется вследствие этого удовольствия; при моральном мазохизме же удовольствие или по меньшей мере основное удовольствие основано на самом чувстве вины, именно чувство вины является эротизированным, то есть мазохистически инвестированным.
Это чисто теоретическое отличие нелегко использовать в клинике. Фрейд подчеркивает эту характерную трудность и теоретически определяет ее: «Мазохизм порождает, с другой стороны, искушение „греховным“ поведением, которое затем нужно искупить упреками садистской совести (типичными для русского характера) или же карой великой родительской власти судьбы. Чтобы спровоцировать наказание со стороны этого последнего представительства родителей, мазохист должен сделать нечто нецелесообразное: работать вопреки собственной выгоде, лишать себя перспектив… и, возможно, уничтожить свое собственное реальное существование» (ibid., p. 296–297; курсив мой. – Б. Р.). Таким образом, получается, что, благодаря этим хитростям бессознательного, мазохистический субъект совершает «грех» с целью провокации наказания, именно последнее является объектом его настоящего глубинного удовольствия. Таким образом, вопрос усложняется: необходимо знать, является ли первичное либидинальное удовольствие истинным объектом желания или же оно необходимо лишь для того, чтобы спровоцировать садизм Сверх-Я и чувство вины, эротизация которого является объектом, вытекающим из этого процесса. Необходимо отметить, что в клиническом плане может возникнуть некая одновременность в возникновении чувства вины или садизма Сверх-Я и мазохизма, свойственного Я[9]; они могут следовать друг за другом или дополнять друг друга, необходимо отделять часть одного от другого и чувствовать в каждый момент, что именно сейчас преобладает; также их нужно различать, наблюдая, как происходит переход от одного к другому, от чувства вины к мазохизму, и наоборот.
Возьмем в качестве примера страсть к игре Достоевского, которую Фрейд анализирует в статье «Достоевский и отцеубийство». Как известно, в этой статье проблема чувства вины и мазохизма занимает большое место: «Опубликование его посмертного наследия и дневников его жены ярко осветило один эпизод его жизни, то время, когда Достоевский в Германии был обуреваем игорной страстью. Явный припадок патологической страсти, который не поддается иной оценке ни с какой стороны. Не было недостатка в оправданиях этого странного и недостойного поведения. Чувство вины, как это нередко бывает у невротиков, нашло конкретную замену в обремененности долгами, и Достоевский мог отговариваться тем, что он при выигрыше получил бы возможность вернуться в Россию, избежав заключения в тюрьму кредиторами. Но это был только предлог. Достоевский был достаточно проницателен, чтобы это понять, и достаточно честен, чтобы в этом признаться. Он знал, что главным была игра сама по себе, le jeu pour le jeu. Об этом свидетельствует его страстное и нерациональное поведение» (Freud, 1930, p. 31; курсив мой. – Б. Р.). Таким образом, мы наблюдаем эту страсть к игре, удовольствие от игры, одновременно аутоэротическое и эдипово желание, что вызывает у Достоевского чувство вины. Фрейд подчеркивает это несомненное чувство вины, потому что Достоевский нуждался в «предлогах» чтобы утоляться; впрочем, в одном из примечаний Фрейд цитирует Достоевского, который защищается от игры «алчностью»[10]. Но в следующий момент этот пейзаж либидинального удовольствия и виновности меняется: «…а также нечто другое… он не может остановиться, пока полностью не проиграется. Игра являлась для него средством самонаказания. Тысячи раз он клялся своей жене не играть вовсе, или не играть в этот день, и он нарушал это слово, как она рассказывает, почти всегда. Если он своими проигрышами доводил себя и ее до крайне бедственного положения, это служило для него еще одним патологическим удовлетворением» (ibid., p. 32). В чем суть этого вторичного патологического удовольствия и желания кастрировать самого себя, как это можно понимать?
