И мне пришлось смотреть в эти дорогие любящие лица и дать отрицательный ответ. Увы, я был один. Я не мог идти с ними и

одновременно двигаться в том направлении, куда, как я чувствовал, звал меня Святой Дух.

"Мне бы хотелось быть десятью людьми, - сказал я им, - я был бы рад разделиться на десятки частей, чтобы ответить на каждый зов. Когда-нибудь я найду способ, как это сделать".

Глава 15

Теплица в саду

Мне понадобилось четыре часа, чтобы пересечь румынскую границу. Когда я подъехал к контрольному пункту на другой стороне Дуная, я сказал себе: "Ну, мне повезло. Всего полдесятка машин. Это быстро".

Когда прошло сорок минут, а первую машину все еще проверяли, я подумал: "Бедный парень, видимо, что-то не так, раз его так долго держат". Но когда наконец эта машина уехала, а проверка следующей опять растянулась на полчаса, я начал беспокоиться. Буквально все, что везла эта семья, было разложено на земле. И все автомобили в ряду досматривались таким образом. Четвертая проверка затянулась на час. Таможенники увели водителя в здание и, пока он был там, сняли покрышки с колес, разобрали мотор и отодвинули сиденья.

"Дорогой Господь, - взмолился я, когда передо мной осталась всего лишь одна машина, - что мне делать? Любая серьезная проверка сразу выявит румынские Библии".

"Господь, - сказал я, - я знаю, что никакие мои уловки не помогут мне перейти границу. Я осмеливаюсь просить у Тебя чуда. Позволь мне вытащить несколько Библий и оставить их на видном месте. Тогда, Господь, я не смогу полагаться на свою изобретательность и полностью доверюсь Тебе".

Пока последнГя машина проходила тщательную проверку, я достал несколько Библий из укромных мест и положил их на сиденье рядом с собой.

Наступила моя очередь. Я подъехал к офицеру, стоявшему слева у дороги, вручил ему свои документы и собрался выйти. Но он уперся в дверь моей машины коленом, так что я вынужден был остаться внутри. Он посмотрел на мою фотографию в паспорте, написал что-то, сунул мне документы под нос и резко махнул рукой, разрешая ехать.

Все это длилось меньше тридцати секунд. Я завел мотор и двинул машину. Может быть, мне нужно отъехать в сторону, где они будут разбирать мой автомобиль на части? Или жеs конечно, нетs я проехал вперед, готовый затормозить в любой момент. Но ничего не произошло. Я посмотрел в зеркало заднего обзора. Таможенник подзывал следующую машину для проверки, жестом приказывая водителю выйти. Я проехал еще несколько ярдов. Таможенник открывал капот машины. Но тогда я был уже достаточно далеко, чтобы сомневаться в том, что все позади. Мое сердце бешено колотилось. Не от волнений, связанных с пересечением границы, но от того, что мельком увидел Бога за работой.

Когда я собирался в эту поездку, Болгария и Румыния в моем представлении мало чем отличались друг от друга. Но теперь, конечно, я знаю, что это совершенно разные страны. Румыния среди государств, находящихся за Железным занавесом, была известна как "теплица атеизма". Она служила для России своего рода лабораторией, где ставились антирелигиозные эксперименты. Жесткий контроль государства над церковью, экономическое давление на верующих, стремление посеять недоверие среди религиозных лидеров, конфискация имущества, ограничение числа богослужений, запрет на евангелизацию. Меня предупредили о том, с чем я могу столкнуться в Румынии. Едва переехав границу, я почувствовал ужесточение полицейского контроля. Казалось, в каждой деревне находится отделение полиции. Люди в форме останавливали каждого крестьянина, который въезжал в деревушку на велосипеде. Куда едет? С какой целью? Даже мне, туристу, путешествующему с "твердой валютой", приходилось отмечаться во всех городах, где я бывал, и ставить дату, когда я должен появиться на следующем контрольном пункте. Я убедился, насколько реальным был этот контроль, когда прибыл в очаровательный маленький городок в пятидесяти милях от Клужа и решил, поскольку было уже поздно, провести ночь там. Местные власти удивились моему намерению.

"Но, сэр, - сказали мне, посмотрев на мою карту туриста, - вам нужно к вечеру быть в Клуже. Вы еще успеете, если поторопитесь". Не желая иметь неприятностей из-за такой мелочи, я сделал, как мне было велено. Я поторопился и приехал Клуж как раз в тот момент, когда ресторан при гостинице закрывался. Мой стол был накрыт, на нем стояло дежурное блюдо, и из стакана в центре торчал маленький голландский флаг.

Однако внутри города я мог ездить свободно. Был воскресный день. В это яркое солнечное утро я проснулся рано, желая встретиться с христианами этой земли, подобной прекрасному саду. Администратор гостиницы посмотрел на меня с сомнением, когда я спросил о церкви. "Видите ли, у нас их немного, - сказал он, - кроме того, вы не говорите на нашем языке".

"Но разве вы не знаете? - ответил я. - Все христиане общаются на одном языке".

"Да? Что это за язык?"

"Он называется "агапе"".

"Агапе? Никогда не слышал о таком".

"Жаль, это самый прекрасный язык в мире. И все же, как мне пройти в церковь?"

Если главным оружием против церкви в Болгарии было требование обязательной регистрации, то в Румынии это была так называемая Консолидация. Объединение деноминаций, объединение церковного имущества, объединение времени богослужений. Если в церкви во время службы скамейки были пустыми, тогда этот приход объединяли с другим по соседству, а оставшуюся собственность государство забирало себе. В теории это выглядело разумно и даже казалось выгодным для Церкви: один большой, объединенный приход вместо нескольких маленьких, самостоятельно борющихся за выживание. Но на практике многие прихожане закрытых таким образом церквей вообще прекращали посещать собрания. Большая часть из них была крестьянами, привязанными к своему прежнему храму, и походы в другую деревню были для них крайне затруднительны.

Каждую неделю разрешалось проводить по два собрания, одно в субботу, а другое в воскресенье. Но суббота была полным рабочим днем в Румынии, и по вечерам в субботу на собрания приходило мало народу, так что люди в основном собирались на единственное богослужение в воскресенье.

Но зато какое богослужение!

Я приехал в десять часов утра и обнаружил, что служба идет уже целый час. Мест не было, но люди увидели, что я иностранец, и

пригласили сесть на возвышении. Мои колени были плотно прижаты к органу, и следующие три часа я просидел с группой христиан в самом центре внутреннего круга.

Когда пришла пора собирать пожертвования, я положил на тарелку примерно такую же сумму - в румынской валюте, - какую обычно клал дома. Тарелку поднесли ко мне первому, и на дне ее все увидели мои деньги.

Пожертвования продолжали собирать, и я с растущим смущением понял, что положил в двадцать или тридцать раз больше любого человека в собрании. И я заметил еще кое-что. Часто верующий клал монетку на тарелку, а оттуда брал сдачу. Я видел такое только в католических и православных церквях, где брали плату за место на скамье. Очевидно, мое пожертвование было больше, чем та сумма, которую могло отдать подавляющее большинство этих людей. Может быть, деньги, оставленные мной на тарелке, представляли собой средний месячный заработок. Я почувствовал себя неловко, понимая, что выгляжу как богатый иностранец, но тут же улыбнулся, вспомнив, что мы всегда были самой бедной семьей в Витте. Но что было хуже всего, в конце гимна дежурный по залу, вместо того чтобы нести тарелку к алтарю, принес ее мне!

Он отдал тарелку мне в руки, сказав несколько слов по-румынски. Наконец я понял. Он предлагал мне взять сдачу. Так было принято. Что мне было делать? Взять сдачу, уступив обычаю, или все-таки дать церкви деньги?

Все глаза в собрании были обращены на меня, и вдруг я с великой радостью понял, что эти деньги вовсе не мои. "Это не мой дар", - начал я по-немецки, и, к счастью, среди прихожан объявился человек, который стал переводить. "Этот дар не от меня, - повторил я, вспоминая анонимные пожертвования читателей "Kracht van Omhoog". - Это от верующих Голландии для верующих Румынии. Это символ единства в Теле Христовом".