Сашка вяло ковыряла вилкой бокастые вареники с творогом, болтая их в масле, скопившемся на дне миски, и не поднимала глаз под строгим взглядом бабкиной сестры, по совместительству своей тезки – Александры Семеновны, бывшей учительницы. Та стояла напротив, опершись обеими руками на стол, и, судя по всему, отступать не собиралась:

– В деревню на весь отпуск? – баба Шура сканировала не хуже детектора лжи. – Я понимаю, что мне уже восемьдесят шесть, но я еще, слава Богу, из ума не выжила. Люблю я тебя, Сашка, и рада, что ты будешь здесь так долго. Только свежо предание, да верится с трудом. В твои года да с твоей зарплатой по курортам надо отдыхать и кавалеров красотой привораживать, а не у древней бабки в захолустье на три хаты торчать.

– Бабусь, вы совсем не древняя! Вы вон какие слова знаете! – Александра, наконец, подняла голову.

– Что, совсем невкусно? – было похоже, что Александра Семеновна сдалась.

– Вкусно-вкусно! Очень вкусно! – запротестовала Сашка. – Вашим вареникам ни в каком столичном ресторане равных не найдется.

Она и правда стала с жадностью уплетать крупные, но аккуратные вареники.

– Я вот совсем не умею их готовить. Все вроде бы готовить умею, а вареники нет.

– Ой, какие твои годы! Научишься. Да если и не научишься, не в том сейчас женский толк. Вот прабабка твоя, Мавра, вареники готовила. Ото вареники были! Хоть на выставку. Такая доля женская была: детей растить, семью кормить. И то она работала. Да ты ж знаешь.

Александра открыла рот, чтобы что-то сказать, но баба Шура не дала, а хлопнула легонько ладонями по столу и продолжила:

– Значит так: не буду я тебя допросами на ночь глядя мучить. В конце концов, ты отдыхать ко мне приехала. Как сама захочешь, так все мне и расскажешь, почему это ты решила устроить себе сие добровольное заточение.

С этими словами она налила в кружку еще теплый компот из клубники, стоявший рядом на столе, и села.

– Бабусь, я в монастырь хочу.

– Ха! От тебе на!

– Не в том смысле, – поторопилась исправиться Александра, – я сходить туда хочу и на прапрадедову могилу посмотреть. Он же на церковном дворе похоронен. Должно же там хоть что-то остаться?

– Уже легче. Сходить – это можно, сходишь. А вот осталось или нет, кто тебе скажет? После того как на месте старой церкви монастырь возвели, ничего там не осталось. Могилы-то слишком старые, ни табличек тебе, ничего нет. Так, догадки одни. Ну, помним мы, что нам рассказывали: дед церковным старостой был, почетным жителем, потому и схоронили его подле церкви. Не каждый такой чести удостаивался, а больше никто ничего о том не знает. Старую церковь взорвали в тридцатые.

– Я все-таки хочу поискать. Может, монахини что расскажут. Начала семейную историю писать. Ну так, наброски пока, но все же.

– Молодец, что не оставляешь благородное занятие. Человек должен знать свои корни, и чем глубже, тем крепче он на земле стоять будет. Ты, я вижу, так точно будешь. Ничем вы молодые теперь не интересуетесь, а мы стариков своих в оба уха слушали, чтоб про жизнь свою рассказали и мудростью поделились.

Александра сделала большой глоток компота и, опустив взгляд, тихо констатировала:

– Некоторые вообще это блажью считают. И что мне пора обратиться к доктору.

– Ото! Сам пусть и обращается! Недалекий он у тебя и не пара тебе – я всегда на этот счет, как в воду глядела.

– Видите ли, я возомнила себя прынцессой и фанатично разыскиваю королевские корни, а фактически холопка холопкой и место мне в дворницкой.

– Э-эх! Все мне ясно, Александра. Жениха нормального тебе искать надо. Как жить с таким, когда вы по разные берега стоите?

– Пойду вон к источнику, он меня и сосватает, – вываливается Сашка.

– Эге ж, сосватает, – баба Шура усмехнулась и покачала головой.

– Бабушку же сосватал и вас тоже.

– То все придумки людские. Парубки знали, что девки туда за водой ходят и подглядывали, как минута свободная была. Как понравится девица, так выходили с другого берега и воду пили. И дед мой меня так посватал. То сказки, Сашка! Сказки! Поздно уже: спать давай!

Баба Шура поднялась со своего места. Сашка вскочила следом:

– Я помогу!

– Не надо. Ступай, я постелила тебе! Сама управлюсь, еще не совсем калека.

– Бабусь, я так сто лет нормально уже не ела! Спасибо!

Сашка закрыла глаза от удовольствия, обняла бабушку Александру и чмокнула в покрытую мудрыми морщинами щеку.

– На здоровье! Сто лет никого такого благодарного уже не кормила. Ложись уже! Поди устала с дороги.

– Спокойной ночи, бабусь!

– Заименно!1

Сашка зевнула и поплелась в спаленку, где всегда спала с детства, когда приезжала сюда, в Александровку, на каникулы. Дом был одноэтажный, но большой по площади и занимал почти весь двор. Сестры решили к родительской хате достроить половину, облагородить, и так и жили всю жизнь на два хозяина со входами на противоположных концах.

Баба Шура была похожа на ее бабушку Марию, по которой Сашка очень скучала. И присказки такие же, и внешне напоминала ее. Те же глаза, тот же нос и волосы. Только моложе. Бабушка Мария была старше Александры Семеновны и умерла на сотом году жизни, однако Сашке от этого было никак не легче, и по бабуле она сильно тосковала. Время, конечно, стерло кое-что из памяти, только тоска гнездилась хоть и глубоко, но чувствительно. И, похоже, она прописалась там навсегда. Приезжая к бабе Шуре, Сашка чувствовала, будто бабушка Мария снова рядом. Сознательно старалась себе напоминать, что это все-таки не бабушка, но девушку непреодолимо тянуло в деревню, хотя с Александрой Семеновной они созванивались почти каждый день.

– Сашка, не спишь? – баба Шура заглянула в спальню.

– Нет еще, бабусь. Входите!

– На, вот, возьми! А то помру до утра, и никто тебе не отдаст.

Александра Семеновна присела на край кровати и сунула внучке что-то, завернутое в холщовую ткань.

– Теперь это твое. Больше в нашей семье его некому передать.

Александра развернула сверток, и в руках у нее оказался гранатовый браслет в оправе из черненого серебра.

– Ба, это тот самый? Прабабки Харитины?

– Тот самый. Я тебе уже рассказывала, браслет примерно в то время у нас появился, когда Харитина замуж собиралась. Наши все беднота беднотой всю жизнь были, и откуда такая вещица в семье – загадка. Думаем, что Харитину барин молодой одарил на память при расставании. Жениться не мог на невесте не своего круга и вот подарок сделал. А девке что? Предложили замуж – нельзя мешкать, вдруг потом не возьмут. Особенно если жених из хорошей семьи.

Сашка задумчиво вертела украшение, разглядывая сверкающие кровавым цветом грани бусин:

– Вот бы вернуться в прошлое сторонним наблюдателем и узнать, как он к нам попал. Тайну браслета разгадать.

– Выкинь эти дурные мысли из своей головки, то мечты несбыточные и потому пустые. Бог зазря что не задумает: коль не дано человеку будущее знать или в прошлое воротиться, то, значит, так тому и быть должно. Спи лучше, давай!

Бабушка Александра потушила лампу на тумбочке и закрыла за собой дверь, а Сашка решила непременно завтра прогуляться к ручью. Подумать обо всем, поразмышлять, в том числе и о своей жизни.

Чем дольше она оставалась со своим женихом, тем больше понимала, что хотела бы совсем не такой жизни. И недавно она честно себе в этом призналась. Ей ведь, не как Харитине, нет никакой надобности, замуж сломя голову бежать. Бабушка Мария всегда говаривала, что замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть. С детства знакомые слова теперь обрели, наконец, свой смысл.

Она, Сашка, самодостаточная, симпатичная. Разве что люди скажут? А что ей до чужих людей? Замуж если и не навсегда, то надолго, а доверить себя и доверять человеку, который может насмехаться над ее мечтами и желаниями, – плохое начало союза. Пусть кто-то скажет, что желать быть единым целым со своей половинкой и не бояться этого – блажь. Но Сашка, ничуть не приверженец розовых единорогов, хотела именно этого: раз и навсегда рука об руку по жизненному пути.