Я так давно не пачкала страниц своей книжицы. Мне было совершенно не до этого. Но теперь мне скучно и грустно, потому что мое счастье, мою жизнь сослали на юг, воевать с турками. И сердце мое изнывает от тоски, и поделиться мне нельзя ни с кем, даже с сестрицей из Пскова, что гостит у нас уже целую неделю. А душу мучают мысли, особенно ночью. Вспоминаю все. Думаю о нем. Выплакаться не могу.

Когда мой муж, Кирилл Петрович, первый раз сорвал с меня сорочку в нашу брачную ночь и приказал лечь ровно поперек кровати в душе поселился страх и стыд, и чувство неизбежности испытывать этот ужас каждую последующую ночь.

Он долго не церемонился со мной, просто лег сверху, раздвинул с силой ноги и начал тыкаться своим неприятным полумягким изогнутым червяком.

Он пытался его засунуть в меня, но у него ничего не выходило. Он злился и рычал мне в ухо: «Что ты, как бревно». Мне было обидно и страшно, я совсем не знала, что это значит «как бревно».

Я смотрела на белый балдахин кровати и ждала, когда все закончится и меня отпустят спать в свою комнату.

Но муж не унимался, он поднял мои ноги и начал щипать пальцами живот, а потом плюнул в кулак, опустил руку вниз и снова ткнул в меня чем-то с силой. Я закричала, было очень больно, но он не останавливался, а только еще тяжелее наваливался своей тушей и вытирал о мои волосы свой лоб. В ту ночь я возненавидела брачное ложе.

Муж призывал меня к выполнению супружеского долга раз в неделю, по субботам после выхода в свет, когда он был во хмелю.

Я вечером пила чай с медом и травками успокоительными и несла свою службу терпеливо, усердно и смиренно. Ощущение проникновения в меня чего-то лишнего и неприятного вызывало сначала отвращение, потом злость, а после абсолютное безразличие.

Кирилл Петрович хороший человек, он добр ко мне и за мою прилежность дарит подарки и много свободного времени на свежем воздухе в усадьбе за городом, в деревне Ивашино, что недалеко от Москвы. Обещал взять с собой в Санкт-Петербург на зимние месяцы.

Только не хочу я балов и праздников, и государыни не хочу, и платьев с камнями и буфами, и кареты с золотыми вензелями… потому что…

Иван Петрович, брат моего мужа, был у нас проездом. Он остановился на несколько дней погостить и ехать дальше по своим служебным делам. Когда мы пили чай на веранде за большим столом, он сидел рядом с Кириллом Петровичем и как будто случайно ловил мои глаза, а потом улыбался в усы одной половинкой губ и ямочка, появлявшаяся в этот момент, очень смущала меня.

Я чувствовала волнение и мои щеки начинали гореть. И пальцы дрожали, как листочки во время летнего легкого ветерка. И жар охватывал все тело. Мне было страшно в этот момент и так же приятно, как и страшно. Я не понимала, что со мной и постаралась больше не смотреть на него. И потом совсем избегала с ним встреч.

Но в один вечер, когда я прогуливалась по саду одна, Иван Петрович каким-то образом оказался тоже один и тоже прогуливался. Мы поздоровались, и я хотела пройти побыстрее мимо, потому что мое сердце начало стучать в ушах и жар подобрался к щекам, но Иван Петрович остановился и предложил пройтись вместе.

Я замерла, но ничего сказать не смогла, потому что слова перекрыли мне дыхание и молча пошла рядом с ним. Он смотрел на меня и улыбался, а я все сильнее сжимала кулак и еще усерднее держала спину, по которой предательски побежала капелька, оставляя за собой неприятный холодок.

«Анастасия Андреевна», он сказал мое имя так, что я чуть не потеряла рассудок и не упала прямо перед ним на землю. Потом он коснулся моей руки, остановил меня и посмотрел в глаза. Я не могла пошевелиться. Его затуманенный взгляд будто заколдовал меня. Мне показалось, что прошла вечность.

Ночью я лежала в ознобе. Мое тело было будто не мое, а внизу становилось мокро и там ныло все и было непривычным. Мне становилось страшно, что я заболеваю какою-то стыдной болезнью. Как Наташка, что ходит брюхатая уже пятым дитем.

В следующие два дня я лежала в своей комнате и была больною, обедала в постели. Кирилл Петрович прислал мне книгу, чтобы я почитала и выздоравливала, а потом зашел на второй день и попрощался перед отъездом в город.

Вечером, когда уже смеркалось, после ужина я вышла в беседку подышать и успокоиться. Тело уже не знобило, все становилось, как всегда и мысли появились о чем-то другом. О новом платье, которое мне начала шить портниха, выписанная из столицы незадолго до произошедшего со мною. Я придумала, как новой приколкой с трехцветным камнем украшу верх платья, и как можно будет уложить в косую складку низ, и…

«Анастасия Андреевна» и все в одночасье разрушилось. Он коснулся моей руки и дрожь побежала от кончиков пальцев до самых пят. Я начала снова задыхаться.

Иван Петрович стоял сзади меня, и я слышала, как он дышит. Мне становилось страшно. Я не могла двигаться. Я очень хотела убежать, но стояла.

И почему-то еще больше начинала хотеть, чтобы что-то случилось, но я не знала, что именно. А Иван Петрович, мне казалось, знал и не отпускал меня.

Вокруг уже было темно, и я почти не видела его глаз, он очень близко приблизился ко мне. Настолько, что уже было нельзя. Я хотела сказать ему, а он поцеловал меня. Так как-то по-другому, не так, как целовал меня муж и я подумала, что умираю и уже лечу на небо. А потом я не хотела, чтобы это заканчивалось.

Он обнимал меня так легко и так нежно, что я забыла обо всем. На руках он отнес меня на лужайку среди каких-то кустов и целовал, целовал, целовал… я вся дрожала и чувствовала, как там внизу все трепещет и сжимается.

Но когда он бесстыдно ослабил корсет и начал сосать мою грудь, как младенец, во мне что-то взорвалось, и я почти закричала. Волнами какое-то блаженство наполняло меня и отпускало. Во рту пересохло и хотелось пить. Но еще больше хотелось, чтобы это не заканчивалось. Я не понимала, что со мной, но это было самое прекрасное в жизни. Иван Петрович поцеловал меня, от чего я еще сильнее задрожала. Он улыбался и гладил мои ноги, будто успокаивал меня, а я не могла успокоиться. Во мне снова что-то поднималось и готово было взорваться.

Он начал меня целовать и хотел лечь сверху, но я испугалась, что сейчас он сделает мне больно и с силой сжала ноги, хотела его оттолкнуть. Он понял мой страх и не стал. А просто снова начал гладить мои ноги и целовать шею и грудь. Кирилл Петрович никогда такого не делал со мною. Волна начала нарастать во мне с новою силой. Я слышала свое сердце в голове, оно стучало, как сумасшедшее.

А Иван Петрович на ушко шипел успокоительно и гладил меня внизу, там, где было горячее всего. Я замерла, а он медленно раздвинул ноги и… его палец оказался там…, и я увидела звезды, они горели золотыми искрами в черной бездне. Невозможно было успокоить конвульсии, что терзали мое тело. Блаженство невыносимое. Я улыбалась и облизывала пересохшие губы, а Иван Петрович смотрел на меня сверху и улыбался в ответ.

Я не могла подняться сама, мои ноги не слушали меня, они стали будто ватные и мне было смешно. Я смеялась, как безумная или пьяная. Иван Петрович помог мне поправить платье и провел до окон спальни моей, поцеловал и ушел в свой гостевой домик.

Я лежала в кровати и не понимала, что было со мной и как такое может быть с человеком. Мой муж целовал меня сухо и куда-то сбоку губ, но это и хорошо, потому что мне бы стало плохо от его мокрых пиявок. И он никогда не обнимал меня так нежно, и так, что аж мурашки бежали куда-то в самое нутро. Я думала, что грудь предназначена только для дитя… а это так приятно. И палец во мне не больно.

Сладкие воспоминания начинали снова волновать меня, если это такая болезнь, то она самая лучшая из всех.

А утром стыд залез в мою голову и начал рвать на кусочки. Эйфория сменилась отчаянием, и я проплакала полдня. Обедать я не вышла. Мне сильно нездоровилось. Метания души невыносимо выжигали все внутри, хотелось умереть до приезда Кирилла Петровича. Сон не приходил, чтобы как-то облегчить мое состояние, а за окном кричали сверчки так громко, что хотелось кричать вместе с ними.