"Twelve", – произносит Шелли. Он лежит на лужайке, подложив под голову прогулочный сак, и считает облака. Рядом, подперев подбородок рукой, сидит Мэри. Её взгляд устремлён на озеро, простирающееся перед ними.

Воздух напоён ароматами весенней Швейцарии. Солнце стоит высоко в небе. Полдень.

Экран меркнет. Затемнение. Сквозь комнату потянулись белые птицы. Это голуби. Почтовые голуби. Они улетают, унося на крыльях весну.

Байрон входит и садится за стол. Клер, Мэри и Шелли ждут его, задумчиво поигрывая вилочками для рыбы. Монблан блистает, во льдах скрывается чудовище, молодой путешественник задумчиво рассматривает швейцарские пейзажи. Клер сердится на Байрона, Байрон, смеясь, отворачивается и спорит с Шелли. Шелли не повышает голоса. Это их последнее счастливое лето. Волны уже угрожающе вздымаются, в Италии отлиты пули.

В кармане мёртвого Шелли нашли томик Китса. Томик был свернут пополам и весь размок от воды.

1995

В комнате совсем темно, единственное окно выходит во двор-колодец, сырой и мрачный: гулко, таинственно отдаются в его глубине шорохи и звуки шагов. Только в самые светлые летние дни проникает в высокую и узкую комнату тусклый свет, льющийся откуда-то сверху и создающий чёрные и серые тени. Тогда лёгкий ветерок шелестит страницами книги на столе, портьеры у двери тихо колеблются…

Уже давно в комнате никто не живёт, лишь я прихожу сюда по вечерам, да старый серый кот, временами то появляющийся на своём любимом месте – на самой верхней, недосягаемой для меня книжной полке, – то пропадающий неделями. Мне никак не удавалось, как я ни старался, на какие уловки и хитрости ни шёл, – то оставляя миску с молоком на полу и прячась за портьерой, чтобы кот думал, что я ушёл, то ласково его зовя, перебирая все знакомые мне кошачьи имена, – никак не удавалось заставить его спуститься с этой полки. Он лишь посвёркивал своими жёлтыми глазами-монетками и, снисходительно жмурясь, наблюдал за мной сверху.

Что ж, я тоже облюбовал себе местечко в комнате – в потёртом скрипучем кресле, рядом с камином, который, впрочем, я ни разу не видел зажжённым, и комодом, имевшим множество ящичков.

Прежние вечера я предавался чтению книг, в большом количестве стоявших на книжных полках, зажигал маленькую лампочку с газетным абажуром… Но самое интересное я оставлял на потом. И вот, решающий момент наступил. Все книги прочитаны, расставлены аккуратно по своим местам, и уже кое-где успели снова покрыться слоем пыли, которую я старательно с них счищал.

Сегодня я открою первый ящичек комода, а если там ничего не окажется, то следующий, пока не найду что-либо.

Итак, я открываю ящичек.

О, Боже, нет. Из последних…

…и особого эффекта удается добиться автору, используя эту как бы оборвавшуюся в момент записи фразу, тем самым создется особый… особый хронотоп… Это ты, Джеймисон? Перестань сейчас же! Итак… да… и вот, деконструируя… дек… О, Боже! Что это? И… Ааа-аа… Каким обра…

1995

Я сижу за столом, а где-то далеко от меня, среди синих гор и чистых озёр, среди глубоких ущелий с бурливыми потоками, среди зелёных долин, в электрической тишине прозрачного воздуха вспышкой голубой молнии на крыльях горного орла возникает Слово. Я из последних сил устремляюсь за ним, но то падаю в какие-то пропасти, то зачем-то останавливаюсь у высоких деревьев, сажусь, прислоняясь спиной к их стволам с раскидистыми кронами, и долго, до рези в глазах, смотрю вдаль. Вечером на небольшом холме я нахожу маленький домик, вхожу, зажигаю свет и остаюсь на ночь. За столом мне удобно; мягкое кресло нежно поддерживает мои руки; сидя, я могу смотреть в окно, да и на столе найдётся немало забавных вещиц: огрызки карандашей, стёршиеся монеты, на подставке под колпаком – ластик, которым пользовался однажды Шелли, неработающая лампа, по вечерам в её прозрачном абажуре бьются светляки, листы бумаги, большие, маленькие, чистые и исписанные, подшитые в толстые кожаные папки с золотым тиснением; по углам громоздятся книги, в сафьяне, в газетных обложках, и вовсе без них.

Как только мне удаётся сосредоточиться вновь, в комнате, за моей спиной, появляется человек. Он говорит, кашляет, смеётся то женским сопрано, то мужским тенорком, бегает по комнате, роняет разные предметы. Иногда я чувствую его тяжёлое дыхание за своей спиной и замираю, боясь пошевелиться. Мышцы спины, рук и ног деревенеют. Я осторожно смотрю в маленькое зеркальце, стоящее на столе, но никогда никого не вижу. Пустота в зеркале гипнотизирует меня, и тогда я чувствую, как ноги против моей воли поднимают тело из кресла, руки одевают на них ботинки, при этом деревянная спина со скрипом сгибается.

Я выхожу из дома, и несколько часов мне приходится бродить по улицам, заходить в магазины, ездить на метро.

Возвращаюсь я совершенно разбитым и подавленным.

Иногда, впрочем, от меня требуется простое присутствие на кухне.

1995

Тусклый шар солнца заходил за холмы, на которых пятнистой чересполосицей раскинулся город. Галки тёмными брызгами растекались по розовато-млеющему закатному полотну. Из двух далёких труб в небо вздымался светящийся изнутри электрически-голубой пар.

В городском парке кружила целая стая осенних листьев. Лиловые деревья, среди которых он шёл, чуть покачивались от ветра. Огоньки окон в дальних домах помигивали в морозно-колючем, уже по-зимнему свежем воздухе.

Ускорив шаги, он подошёл к приземистому, длинному зданию в конце парка, загибающемуся у серой воды канала буквой "П".

Высокая тёмная дверь скрывала вход в его квартиру, занимающую лишь малую часть первого этажа. Во всём доме было пусто, тихо и пыльно, на стёклах высоких окон застыл последний луч солнца.

Войдя, он долго сидел, не включая свет, и смотрел в окно на холмы и осенний парк.

Вместе с темнотой он ощутил нарастающее напряжённое предчувствие. Он лёг на свою высокую резную кровать тёмного дерева, но сон не шёл. Целая вереница странных образов и мыслей возникла вдруг в его возбуждённом воображении. Они то складывались в невероятные системы, то внезапно исчезали. Временами ему начинало казаться, что он сошёл с ума, но затем он заставлял себя успокаиваться, приписывая всё перепаду давления.

Так проведя ночь, утром он встал на удивление бодрым, с особой тщательностью оделся и вышел из дома. Всё вокруг казалось ему чисто и ново, как после дождя, цвета сияли и переливались всеми оттенками.

Радостно изумляясь, смотрел он на все окружающие его предметы, словно бы впервые их увидев, подмечая мельчайшие детали.

Однако его слегка тревожило, что навстречу ему на этой обычно оживлённой улице не попадается ни одного человека, и только несколько кошек по обеим сторонам широкого тротуара скользили за ним тенями, то и дело поворачивая к нему свои острые рысьи мордочки с блестящими жёлтыми глазами.

Давно уже он видит, что по тротуару прямо на него несётся с огромной скоростью стотонный грузовик, но из-за кошек всё никак не может свернуть с тротуара и убежать, спрятаться от страшного грузовика…

Судорожно сжимая руль, он вздрогнул и очнулся от дрёмы, обливаясь холодным потом.

"Пробка", – вспомнил он с облегчением, посмотрев через лобовое стекло на бесконечный ряд машин впереди. Сзади не было ни одной.

Он нагнулся, чтобы достать из сумки пепси, и не увидел, как вырос за багажником громадный корпус грузовика.

От сильного удара его маленький "форд" превратился в слепленную, блестящую красными осколками массу.