Посвящается Алине

Часть первая

1

Холодное темное утро, мы с сыном Мишей встаем рано, он первоклассник, первая смена. Минут пятнадцать нужно, чтобы его разбудить в школу. Его форма висит на стуле в зале, чтобы не будить дочь и маму. Завтракает Миша всегда в школе, поэтому от него требуется только проснуться, умыться и одеться. В тот понедельник, 21 января, все шло по привычному плану, но в местном чате «Открытой России» друг за другом стали приходить сообщения, что под дверью у одной из активисток стоит полиция и они не знают, что делать. Меня просят приехать и разобраться на месте. Я обещаю быть сразу после того, как провожу сына в школу. Мы укутываемся потеплее и выходим. Спускаюсь на лестничный пролет, оглядываюсь на Мишу, а он стоит у нашей двери, окруженный толпой мужчин в штатском. Я бегу обратно. На тесной площадке стоят восемь человек. Я не различала лиц, высокие, одеты в черное и темно-синее, большинство примерно одного со мной возраста или чуть моложе. Темное пятно сползло в наш дом с лестницы и по коридору. Просят вернуться в квартиру. Обыск. Я пытаюсь им объяснить, что сыну надо в школу. Говорят: «Сегодня школы не будет». Я хочу предупредить классного руководителя, но телефон сразу забирают. Мы толпимся в узком коридоре моей съемной квартиры. Миша растерянно хлопает ресницами и, кажется, вот-вот заплачет. Следователь вручает мне бумажку, содержание которой я понимаю не сразу. Ясно, что они пришли с обыском в рамках уголовного дела, возбужденного в отношении меня, только непонятно, что за статья. Я пытаюсь сохранять спокойствие, чтобы Миша не запаниковал, но руки дрожат. Говорю ему, что школу сегодня он пропустит, и помогаю раздеться. В квартире все еще спят моя дочь Влада и мама. Следователь просит их разбудить. Я прохожу в квартиру и громко говорю: «Мама! Влада! Вставайте. У нас обыск».

***

Все не задалось с самого начала: я родилась холодной осенью в бурятском поселке Дырестуй, в четырехстах километрах от границы с Монголией. В этот день из-за бури отключили электричество, и я появилась на свет при тусклом огне керосиновой лампы. Мама привезла домой меня и вшей, которых подцепила в роддоме Дырестуя. В два года я чуть не умерла от пневмонии, а в пять лет упала с горки и разбила голову о кирпич. Врачи намекнули маме, что я могу остановиться в развитии. Тем не менее школу я окончила на отлично, с одной четверкой по физре. На первом курсе института я попала в автомобильную аварию. Тогда врачи, увидев у меня на голове огромную гематому, похожую на осьминога, сказали маме, что жить мне, возможно, осталось три дня. Оказалось, что невролог был уволен из больницы за пьянство незадолго до моей аварии, поэтому моим лечащим врачом назначили стоматолога. Утром на обходе он всегда говорил: «Ну, по крайней мере, зубы здоровые». То, что у меня была сломана кисть руки, обнаружилось только спустя полтора месяца после аварии. Уже будучи взрослой и мамой троих детей, я сломала руку просто в автобусе, а сейчас у меня в квартире проходит обыск. Но друзья считают меня везучей.

2

Четырнадцатилетняя Влада с самого детства обладала качествами, которые я с большим трудом вырабатываю в себе всю жизнь. Влада умеет постоять за себя, легко принимает решения, не тратит время на сомнения и не стесняется говорить прямо. Миша больше похож на меня.

В первый день в школе он заплакал прямо на линейке. Он очень скучал по дому, и бабушке пришлось сидеть с ним на уроках. Влада в его возрасте уже получила первое замечание в дневнике от классного руководителя: «Ваша дочь бьет других детей». Меня постоянно отчитывали на родительских собраниях. С возрастом стало проще, однако незадолго до обыска у нее был конфликт с одноклассником. Поэтому, когда Влада проснулась от моего крика, она испугалась, что полиция вломилась в дом по ее душу. Но, как только поняла, что это не так, испуг сразу прошел.

Когда мне наконец-то удается уговорить следователя дать мне телефон, чтобы воспользоваться правом на звонок, все адвокаты, с которым я пытаюсь связаться, еще мирно спят. Но я знаю, что «Правозащита Открытки» меня не бросит и скоро кого-нибудь точно найдут. Было понятно, что после обыска меня повезут на допрос, но непонятно, куда потом. Я собираю сумку, беру самое необходимое: зубную щетку, пасту, расческу, мыло, контейнер для линз, штаны и кофту на смену. Эшники кивают и тоже советуют собрать вещи «на всякий случай».

У следователя Толмачева длинная, сложная должность. Высокий, подтянутый, даже красивый, ведет себя интеллигентно, не грубит, но проводит все действия машинально, без всяких эмоций. Чего не скажешь о сотрудниках центра по борьбе с экстремизмом – ребята копаются в моих вещах с нескрываемым удовольствием. В шкафу мамы они нашли желтую футболку с надписью «Надоел». Эшник Валентин радостно взвизгивает и демонстрирует находку, видимо, серьезную улику, но Толмачев никак не реагирует. Больше эшник Валентин не взвизгивал, даже когда нашел у меня на шкафу старый флаг «Открытки». Его коллега, лысый эшник, завис над экранами моего айфона и айпада. С обысками по этому делу в то утро пришли еще по шести адресам: к моим друзьям, знакомым и незнакомым в разных городах. Я не успела отключить гаджеты, и на экране каждую секунду появляются уведомления из чатов. Лысый эшник наслаждается паникой, которую им удалось нагнать. Он блестит и кряхтит. Я прошу его не трогать телефон. Перечить мне при Толмачеве он не стал. Я запомнила: всегда отключать уведомления.

Понятыми позвали, как принято в таких случаях, студентов, прописанных в какой-то общаге. Их двое. Они молча наблюдают за происходящим. Со стороны казалось, что им неудобно, особенно когда спустя четыре часа обыска в зал вошел Миша и крепко меня обнял, уткнувшись носом в мой живот и скрывая слезы. Он долго так стоял, и тогда я подумала о том, когда я вообще смогу его увидеть в следующий раз. Я улыбнулась и как можно увереннее сказала, что все будет хорошо.

К концу обыска страх добрался до мамы, и она заплакала, потому что решила, что меня посадят и мы не увидимся больше. Я пыталась ее успокоить. У мамы поднялось давление, а прилечь было некуда: кровати детей перевернуты, кресло-кровать мамы сложили, а разложить не получалось, что-то заело, на моем диване разложены найденные при обыске трофеи. Я попросила эшника Валентина починить мамину кровать, и он долго с ней ковырялся. Потому что Ikea.

Спустя пять часов с начала обыска меня везут на допрос. Мне разрешили накраситься. Сказали взять с собой денег на обратную дорогу и документы на всех троих детей. Прощаться с семьей было тяжело, но я улыбалась, чтобы их не расстроить. Руки больше не дрожат. Нашелся адвокат. В следственное управление мы едем с эшником Валентином. Непонятно, по какой причине он считает себя умным и убедительным. Всю дорогу он говорит, что мне надо всех сдать, во всем признаться, «чтобы мне было лучше», ведь в любом случае мне никто спасибо потом не скажет, моя судьба сломается, а надо о детях думать. Иначе, говорит, их ждет детский дом. Замолчи.

***

В «Открытую Россию», общественное движение Михаила Ходорковского, я вступила в 2016 году. Как у мамы ребенка с инвалидностью, у меня огромный опыт безуспешных попыток обращаться к депутатам и администрациям разных уровней. Меня возмущала организация работы врачебных комиссий, отсутствие жизненно необходимых лекарств, нормального ремонта в детских больницах, низкие пенсии. Я писала письма и жалобы, обращалась на горячие линии. Я боролась со школьными поборами, ямами на дорогах, отсутствием сортировки мусора, вырубкой деревьев и плохими ливневыми стоками. Мне казалось, что так и должно работать гражданское общество, но особенность российской власти – отмахиваться от людей, считая их неумными, надоедливыми и даже опасными. Никакого диалога «власть – общество» в стране нет. Системе не нужны герои, их задача – писать отчеты и выслуживаться перед «центром». Так я и начала заниматься политикой: хотела изменить эту реальность на ту, в которой все работает для людей.