А звезды далеки и холодны.

В груди растет тяжелое удушье,

И просится в пространство тишины

Из горла хрип: «спасите наши души!»

Один глоток испорченной воды,

Один шажок в пространстве гнусной вони,

И кажется, что мы уже мертвы,

И нас ничто и никогда не тронет,

Но в глубине усталых, мутных глаз

Есть жажда жизни и желанье смерти,

И надо жить, чтоб умереть хоть раз,

Чтоб вырваться из вечной круговерти,

Чтоб отворилась запертая дверь.

Мы вырвемся.

Мы вырвемся.

Поверь.

Эти стихи Саша не читал вслух. Но Эм читал их в смертельно усталых серых глазах. И он знал, что сейчас эти глаза живут только для него. Для него одного. И потому был счастлив. Счастлив, хотя чувствовал, что силы покидают его. Что помощи неоткуда и не от кого ждать, и скоро наступит конец. – Ал, Ал, я твой, только твой, – прошептали пересохшие губы. – Да. Мой, – эти два слова из уст Саши были для Эма все равно что глоток свежей воды. Эм даже не хотел ничего больше. «Да. Мой.» Ему сказали: «Мой». Важно лишь это. Лишь это. Все остальное ерунда. Жизнь… Разве это была жизнь? Он порхал как беззаботный мотылек, стремился к наслаждениям и удовольствиям до тех пор, пока не утонул в бездонных серых глазах. Странный парень, так не похожий на жарких красавцев, в которых Эм часто и легко влюблялся и которых легко забывал, захватил его, сам не понимая своей власти. И рядом с этим парнем он теперь умирал. Но для Эма это не имело значения. Имели значение только серые глаза, в которые он смотрел. Только они. Сколько дней они провели в душной камере? Ни тот, ни другой не знали. Может быть всего пару суток. Может быть, неделю. Или вечность? За это время они даже ни разу не поцеловались. Это было им не нужно. Они просто прижимались друг к другу. Силы Эма таяли. Хрупкое тело не выдерживало. Но почему-то Эму не было страшно. Он вдруг понял, что был рожден именно для того, чтобы тонуть в прозрачной бездне серых глаз. В этой бездне была его подлинная жизнь. Подлинная, доселе неведомая. Все остальное было неважно. Пусть умрет его тело, он все равно останется жить вечно. Жить в серых глазах, полных любви. Там будет его пристанище. Из этих глаз он будет смотреть на бесконечные миры и вселенные, что будут рождаться из ничего, существовать миллиарды лет, погибать, уступая место новым мирам… А эти глаза будут жить. И он в них. Эм застонал. Не от боли, а от опьяняющего восторга. Сейчас ему ничего не было нужно. Ничего. Только чтобы рядом были эти глаза. И еще как же хорошо, что его обнимают эти руки. Загорелые, сильные, крепкие. И эти объятия принадлежат не только Земле и небу. Земля и небо пройдут, а любовь не пройдет… И Эм продолжал смотреть в эти глаза, в которых для него, только для него подобно ослепительным вспышкам сверхновых звезд рождались новые строки:

Видишь, видишь, как с небесной кроны

За звездою падает звезда?

Черный незаметный чёлн Харона

Их несет за грани естества.

В космосе беззвездно молчаливом

Черный чёлн прочерчивает след,

Рассекая огненные гривы

Мечущихся в ужасе комет.

Помни, помни, нам с тобой не выжить

В грозном гулком грохоте земном,

Черный чёлн подходит ближе, ближе,

Полный звезд, уснувших вечным сном.

Кажется, всё поздно, слишком поздно…

Но у самой мглы небытия

Оживают умершие звезды

Снова в высь зовущую летя!

Смерти нет и не было, любимый!

В гулких лабиринтах темноты

Ты и я вовек неразлучимы,

Ты и я.

Мы вместе.

Я и ты.

Эм непостижимым образом читал эти стихи в серых глазах и понимал: смерти нет. «Ты и я вовек неразлучимы. Ты и я». И тут раздался лязг засова. Дверь с тяжелым скрипом отворилась. Эм даже не повернул головы. И не потому что у него не было сил. А потому что знал: кто бы ни вошел, ничего хорошего это не сулит ни ему, ни его любимому. – Поднимайся, пойдешь со мной! – раздался неприятный, режущий слух голос. – Я никуда без него не пойду! – крепкие руки буквально сжали запястье Эма. – Не пойдешь, так я ему сейчас на твоих глазах горло перережу! Сильные руки еще крепче сжали Эма. – Никуда без него не пойду! Или ты и мне горло перережешь. Разве тебе не приказано сохранить мне жизнь? – Эм слышит в голосе любимого стальные интонации. Не наигранные, не фальшивые. Подлинные, обнажающие стальные конструкции воли, до поры до времени скрытые серым туманом. Возникает пауза, но она красноречивее тысячи слов. – Тогда своего дружка-педика сам поволочешь, – слышится злое-равнодушное. – Я пойду сам. Я сам… – лепечет Эм. Он с трудом поднимается на ноги. Его шатает. – Живее, твари! – слышится злое, но тут же прерывается, наталкиваясь на смертельный лед в серых глазах. – Я помогу, – шепчет Саша, поддерживая Эма. Эм идет. С трудом, едва не падая. Он чувствует, что его любимому тяжело, делает все, чтобы держаться самостоятельно. Но это у него получается плохо. Почти не получается. Они медленно удаляются во тьму по длинному тюремному коридору.

====== 37. В ДЕБРЯХ АФРИКИ ======

ГЛАВА 37. В ДЕБРЯХ АФРИКИ Москва, май 2008 года

- Только один звонок, – сказал возвратившийся в камеру безликий. – Вот по этому телефону. Разговор не более минуты. И включите громкую связь.

Мурзин пожал плечами и по памяти набрал номер. Гудки были долгими и далекими. – Алло, – послышался голос в трубке. – Старший, – произнес Мурзин. – Джи-ди-джи-си-эйч-эй. Сейчас. – Состав? – Ультра плюс. – Ориентировка? – Четыре минус. – Удачи, – с каменным лицом произнес Мурзин и вернул трубку слегка озадаченному безликому. – Всё? – спросил тот. – Всё, – кивнул Мурзин. – И о чем это? – Вы ведь знаете, что я не скажу. – Знаю. Но мы установим абонента. И его местонахождение. На лице Мурзина не дрогнул ни один мускул. Хотя это видимое спокойствие давалось ему с трудом. Он получил новости. И хорошие. Насколько хорошими могли быть новости в этой ситуации. Михаил сообщил ему, что находится в

GDG

, что означало «Аэропорт Шарль де Голль», и направляется в

CHA

– Чамбе. Мурзину не нужны были пояснения, зачем его раб туда отправился. «Состав ультра плюс» означал, что собрана группа, готовая к выполнению задачи. «Ориентировка четыре минус» означало, что вероятность успеха оценивается более чем в 80%. Мурзин все отдал бы за то, чтобы успех был стопроцентным. Но на войне ста процентов никто не гарантирует. Этот короткий разговор не добавил Мурзину уверенности. Но дал надежду. А надежда бывает важнее уверенности, Мурзин это твердо знал по военному опыту. – Что же, Геннадий Владимирович, – произнес между тем безликий, – мы выполнили вашу просьбу. Теперь ваша очередь. – Отлично, – произнес Мурзин, скрестив руки на груди и с холодной улыбкой глядя на безликого. – Наши переговоры начнутся с того, что я лично увижу Александра Забродина. Организуйте сеанс видеосвязи. Скайп, что-то еще… Не имеет значения. – Это новое требование, – холодно произнес безликий. – Так не пойдет. – Я должен убедиться, что причина для переговоров действительно существует, – бесстрастно сказал Мурзин. – Играть втёмную я не намерен. Да, и еще я должен убедиться, что с другим молодым человеком, Эммануэле Нуцци, если я не ошибаюсь, тоже все в порядке. Это также необходимое условие. Безликий молча уставился на него. А Мурзин задавался вопросом: что сейчас предпринимает Хейден? *** Казиньяно, май 2008 года – Организуйте сеанс видеосвязи, Вертье, – голос Йена звучал бесстрастно, но рука готова была раздавить телефон. – Без доказательств того, что Александр Забродин жив и здоров, переговоров не будет. И еще, – добавил он, бросив взгляд на сидевшего напротив Гора. – Второй молодой человек – Эммануэле Нуцци. Я должен убедиться, что и с ним все в порядке. После этого возможны так называемые переговоры. Хотя, если называть вещи своими именами, это преступный шантаж и вымогательство. – Я всего лишь пытаюсь вам помочь, Хейден. – Оставьте это пустословие, Вертье. Вы обычный преступник. Тот факт, что вы занимаете государственную должность, ничего не меняет. – Это пустословие вы тоже можете оставить при себе, Хейден, – тут же вернул Вертье. – Лучше подумайте о том, что малейшее промедление может дорого обойтись вашему… возлюбленному. Вы знаете Нбеку, он очень вспыльчив и нетерпелив. – Так пусть Нбека побыстрее организует сеанс видеосвязи. Чем быстрее он это сделает, тем будет лучше для него… и для вас, Вертье, тоже. – Вы не в том положении, чтобы диктовать условия и, тем более, угрожать, Хейден. – И тем не менее. Не забывайте, что блокирующий пакет акций в моих руках. И если с Забродиным и Нуцци что-то случится… помимо того, что с ними уже случилось, никаких переговоров о судьбе пакета не будет. Так что жду видеосвязи. Йен отключил телефонный звонок и вопросительно взглянул на Гора. – Ну, что скажешь? – с тревогой спросил он. – Ты держался молодцом, – кивнул старик. – Йен, выпей. Нет, не вина. Граппу. Вообще-то, редкостная дрянь, но здесь и сейчас это именно то, что тебе нужно. Ну, за нашего поэта. Чтобы он поскорее вырвался оттуда! Они выпили. – Знаешь, Гор, я давно поклялся себе: не поддаваться на шантаж. Был еще в школе случай, я дал слабину… Потом пожалел. С тех пор ни разу не поддавался, хотя часто сталкивался. А теперь… Одним словом: никогда не зарекайся. – Разница очевидна, – улыбнулся Гор. – Сейчас ты боишься не за себя, а за другого. Ты спасаешь не себя, а другого. И жертвуешь ради другого. Это любовь, Йен. Любовь, которая жертвует всем. И всё покрывает. Иоанн Богослов. – Ты же знаешь, Гор, я неверующий. Хотя сейчас готов молиться… да что там, я молюсь, чтобы он был спасен! Никогда не думал, что со мной такое случится. Я влюблялся, но никогда не любил. А его – полюбил. Вопреки всему, Гор! Понимаешь? И он ведь тоже любит меня! Меня! Почему тогда все так нелепо обернулось? Почему?? – Мы с тобой много раз говорили на эту тему, Йен, – грустно улыбнулся старик. – Вы не готовы принять друг друга такими, какими вы есть. Вот ваша беда. Ты распахивал перед ним окно свободы, а свобода у него уже была, только своя, тебе непонятная. И он ждал от тебя защиты. Защиты своей свободы. Но ты не понял. А Мурзин понял. И он выбрал Мурзина, потому что тот дал ему именно то, что он хотел получить. – Он не любит Мурзина! – во взгляде Йена поднялись свинцовые волны гнева. – Он любит его. Просто не так, как тебя. Иначе. И я повторяю: чем скорее ты примешь своего мальчика таким, какой он есть, тем быстрее он примет тебя. Йен задумчиво кивнул. Они помолчали. – Эрик уже в пути, – вдруг сказал Йен. – Кстати, ты молодец, что так и не сдал его этому русскому… – Сдал, – горько усмехнулся Йен. – Правда, предупредил Эрика. Дальше он сам все сделал. Инсценировал свою смерть в Москве. В таких делах он мастер. – Ты молодец, Йен. – Эрик уже в пути, – повторил Йен. – А я сижу тут… Это безделье убивает меня! – Ты не бездельничаешь. Ты занят, Йен. Очень занят. Тяжелой работой. Может быть, самой тяжелой из всех возможных. – И какой же? – с горькой усмешкой спросил Йен. – Ожиданием. *** Агазе, май 2008 года Саша понятия не имел, куда их ведут. Охранник подгонял его тычками и пинками, и Саша едва не валился с ног, пытаясь при этом удержать Эма, который еле шел. Они оказались в тюремном дворе. Стояла жара, но воздух был полон океанской влаги. Саша вздохнул полной грудью, и у него закружилась голова: настолько этот воздух казался свежим и… свободным. Свобода. Та самая свобода, которую Саша никогда не желал, от которой прятался в тайном мире бездонных серых озер, эта свобода вдруг обхватила и закружила его в сумасшедшем танце, он ощутил ее опьяняющую радость и безумно захотел остаться в ее счастливых объятиях, ему уже не были страшны ее ветры, напротив, они казались ему веселыми, солнечными, полными счастья и надежды. Саша вдруг понял, о чем ему твердил Йен. То, что прежде его пугало, оказалось на деле не страшным, наоборот, притягательным и… спасительным. Да, именно спасительным. Саша всегда искал спасения от пугавшей его свободы, от ее бремени, но теперь страстно желал этой самой свободы, желал остаться в ее любящих, счастливых объятиях, которые, он чувствовал, были объятиями Йена. Но все это длилось считанные мгновения. Сашу и Эма затолкали в автозак, тяжелая дверь захлопнулась, автомобиль вздрогнул и с тяжелым воем двинулся куда-то. Саша сидел, привалившись к железному кузову. Снова удушающая жара. Пот ручьем лился по лицу. После кратких мгновений, когда можно было пить свежий океанский воздух, казалось, что они снова попали в ад. Саша почувствовал, что его обволакивает серый туман. Его взгляд был устремлен на Эма, а тот, не отрываясь, смотрел на Сашу, погружаясь в бездонные озера, полные живой воды, и только благодаря этой прозрачной воде Эм был жив. Но Эм сейчас не просто видел бездонные озера. Он входил в таинственный мир, закрытый для всех. В мир, который открывал ему, Эму, сероглазый повелитель. И Эм видел на берегу этих озер храм, вделанный в скалу, к которому вели каменные ступени и куда до Эма никто не ступал: