Отец остановился и охнул, задрав подбородок:
- Слезай, дубина! Упадёшь!
Стас рассмеялся и резко выпрямился во весь рост, растопырив руки подобно циркачу-эквилибристу. Они вон по канатам ходят, и ничего. А здесь - широченная, сантиметров сорок, бетонная дорожка под ногами. Чего бояться?
- Пройдусь немного по высоте, пап. Душа просит.
Он шагнул раз, другой. Да, места была достаточно, лишь бы голова не закружилась. Ветер трепал волосы, рвал расстёгнутую куртку, норовя если не сбросить отважного человечка, то хотя бы раздеть. Широкие брюки надулись полосками парусов.
- Слазь, говорю! - крикнул отец. Ему было не до смеха, а Стас шёл и смеялся. Он сам себе казался великаном, переступающим через смешными маленькие домики лилипутов, идущим по их забавным дорожкам, со столбами по колено, с крошечными коробочками машин и совсем уж муравьиными фигурками обитателей.
Ему было хорошо. Ему было правильно так сейчас.
Отец остался стоять, не тронулся с места, только гневно крича что-то, но слова растирал в ладонях ветер, швырял их в воду, комкал и заталкивал под проносящиеся автомобили.
- ...ак! Сла... ...ас!
Где-то за спиной победно затрубила фура: это вам не писклявые клаксоны легковушек, это настоящий голос природы. Куда там слонам...
Стас даже вздрогнул, против воли поворачиваясь к рёву, когда длинномер промчался совсем рядом - так он был велик, ограждение и тротуар ничуть не делали его меньше.
Водитель, сидящий заметно выше Стаса, даже забравшегося на парапет, повернул голову и внимательно рассматривал юного безумца. Вдоль всего кузова, эхом повторяясь на прицепе, в лицо кричали двухметровые буквы, ярко-красные на сероватом полотнище: КОМПАНИЯ "КРАСНЫЙ ДРАКОН". И ещё раз, сливаясь в стремительный росчерк молнии, в пожарную тревогу, в полосу какой-то неведомой, но такой близкой опасности. Промелькнула рогатая чёрная с багровым голова с приоткрытой в злой усмешке пастью, товарный знак, завершающий надпись. Потом вторая.
Изумрудные глаза, суровые, под набухшими веками рептилии взглядом толкнули Стаса в грудь. Мягко, но неотвратимо, как в спортзале бьёт в ответ раскачивающаяся груша. Или это был порыв ветра с реки? Или внезапно сжавшийся, плотный воздух, во все стороны отлетающий от огромного грузовика, сдувающий при случае легковушки с трассы, случайно поймавшие волну?
Кто его знает.
Ясно одно - нелепо взмахнув руками, Стас изогнулся, пытаясь удержаться на широком - вроде бы - парапете, неловко переступил с ноги на ногу, уже теряя опору, неслышно вскрикнул и упал. Словно злой мальчишка подкрался к шахматной доске, улучил момент и скинул шахматную фигурку на пол - пусть её поищут игроки, пусть помучаются. А найдя - будут мучительно вспоминать на какой клетке она стояла.
Всё это несмешное лицедейство заняло меньше мгновения, но куда больше, чем вся жизнь. Время кончилось, а стрелки часов заплелись в странный абстрактный узор памятника небытию.
Отец рванулся к парапету, опёрся обеими руками и высунулся, глядя вниз, стараясь рассмотреть, куда упал сын. Он кричал что-то, на дороге тормозили машины, гудя вразнобой. Фура давно уже скрылась за паутиной держащих мост тросов, кузовом остановившегося автобуса, столбами и туманом. Никто и не собирался её догонять - зачем?
- Сын! - страшно закричал отец. - Ста-а-ас!!!
Слёзы застилали ему глаза, ветер обжигал лицо, внезапно став очень холодным, ледяным, несущим осколки разбитых навсегда стёкол, в которых отражалась смерть.
Но, сколько он ни всматривался вниз, не было видно всплеска воды. Ничего не было: рябь на тёмной воде разгонял ветер, эти двадцать метров Стас пролететь бы не успел. Не унесло же его порывом ветра под мост?
Отца трясли за плечи подбежавшие люди, кто-то кричал в уши вопросы, кто-то заглядывал в лицо. Вокруг набирали МЧС, орали, снимали зачем-то на телефоны реку, друг друга, отца Стаса, низкое небо и полукруг берега, до которого они с сыном не дошли вдвоём. Вдалеке взвыла сирена, но что толку сейчас от всех специальных служб на свете?!
Вот именно. Отец Стаса отшатнулся от парапета и сел прямо на мокрый асфальт тротуара. Люди сперва отхлынули от него, как волны от упавшего в воду камня, потом вновь подошли ближе. Совсем близко. Невыносимо.
Он плакал, ему не хватало дыхания в этой толчее над головой.
Мир вокруг застыл, подобно внезапно поставленному на паузу кино.
Цвета исказились, река перестала быть тёмно-серой, налившись белизной первого снега, рябь не двигалась. А небо над головой напротив потемнело, стало похожим на зимние сумерки. Ветра не было. Звуков не было. Ничего из того, что окружало Стаса в последний миг перед падением, больше не существовало. Ни моста, мимо опоры которого он должен был падать в последнее мгновение своей жизни, ни силуэтов домов и деревьев левого берега, до которого ещё идти и идти. И не дойти уже никогда.
Ничего. И в этой пустоте и безвременьи слышны были только далёкие-далёкие звуки подобные шороху песка или гулу покинутого навсегда моря из завитков ракушки.
- Что? - невольно спросил Стас, но не услышал самого себя.
Ш-ш-шурх-х-х...
Он так и висел в неудобной позе кошки, пытающейся упасть на четыре лапы, но лишенной такой возможности неведомо чьей волей. Попытался пошевелиться, повернуть голову, выпрямить изломанные в падении иероглифом руки, но ничего не вышло. Стаса словно залили прозрачным клеем, позволяющим - хоть и искажённо - видеть, но решительно не пускающим сделать ни единого движения.
Он не дышал. Он не говорил - собственный вопрос ему явно почудился, как бывает во сне. Тело налилось непередаваемой тяжестью или вовсе его не слушалось. Второе было ближе к истине, если в этом краю за гранью вообще есть истина.
