Подними с колен, поведи к свету,
Огради щитом от словесной язвы.
Я была отрадой – стала плетью
Разлюбил меня муж. Разве не ясно?
Я хожу в поле ветром звонким,
Над холодной водой рябью.
Ты пришел героем, стал подонком.
Как мне справиться с этой явью?
Загребала, тушила жар руками.
Я тебя от смерти спасала разной.
Я тебе верила. Ты камнями
Забросал меня. Трус. Всем ясно.
Я твоим костром была, вечным огнём.
Без раздумий меня затоптал ты.
Подкаблучником ты теперь наречён
Променял меня, взяв доплаты.
И посадят тебя в салон скрипящий.
Чтоб ты волю свою задавил глупо.
Как ты вылечишь? – Сам болящий.
Будешь жить в театральной труппе.
Я отпускаю вас
В кофейне старой под французским небом,
Гарсон уставший нам подаст «Клико».
Кто торговал не совестью, а хлебом,
Тому и жить и умереть легко.
Цветные тени над палящей крышей
Сольются в рукотворную пастель.
Любовь, она ведь своего не ищет…
Ах, душный, нынче выдался апрель.
Закроют бар и глухо скрипнут двери.
Последний вечер, розовый муссон.
Расстанемся, в удачу слепо веря,
Как верящий еще в любовь, гарсон.
Огни висят над островами в море.
Вчерашний праздник в будни превращен.
Кто мало счастья знал, а больше горя,
Ты знаешь, тот заранее прощен.
Я отпускаю вас
Я отпускаю вас
В страну марионеток и шутов,
Куда уж Вам билет давно готов.
Там на афишах будет ваш анфас.
И помните: я не прощаю Вас.
И свет моей любви давно погас.
Без человека этого
Без человека этого пустым стал целый город.
Он сел в вагон плацкартный, второпях.
Порой для счастья малый нужен повод.
Играет луч в окне, глаза ему слепя…
Пойду с улыбкой, скрыв печаль, как старый лицедей.
Я ничего не знаю, чем сердце его полно.
Он ничего не скажет мне. И будет очень больно.
И я одна стою. Одна… на перекрестке дней.
Его пути предрешены, со мной иль без меня…
Ему теперь, чтоб счастье пить уже не нужен повод.
А грянет гром ли, снег пойдет, метелью зазвеня,
Без человека этого, пустым стал целый город.
Его дымок колечки вьет, мигает тускло лампа.
Вагон несет железный груз вдоль рек и по полям.
Мой дорогой! зачем… зачем… любили мы, когда то?
Вся наша жизнь лишь вздох, лишь миг, прожитый пополам.
Осталась я в плену ветров, перебирая стансы.
Ему для счастья позднего уже случился повод.
Я не сложила пальцы в крест, чтоб он мной остался.
И вот теперь, совсем пустым остался этот город…
Надрывно колокол кричит над тишиной
Надрывно колокол кричит над тишиной.
А я над пропастью, не поднимая взгляд.
Мне жутко непривычно и больно быть одной.
А стаи жадных воронов из-подо лба глядят.
Как жаждет день прийти ко всем, пьянящим чувством счастья,
В звенящей неге утра отсечь немую тьму.
А я стою твоя. Еще твоя… отчасти.
Но вся уже чужая сознанью твоему.
Я, напрягая вены, смотрю в туман белесый,
Где превращает свет в зарю, минувших страхов ночь.
Пусть наречется волей мир, где мне не будет тесно.
Я этот мир тюремный хочу покинуть прочь.
Меня запомнят ласточки, запомнят соловьи.
Пусть разрывает колокол скорбящие сердца .
А этот воздух утренний, как будто весь в крови.
Рассвет пришел, а ночь дрожит в предчувствии конца…
Полночный бред, оживший на губах
Полночный бред, оживший на устах,
Печаль мою проводит за бугор.
Вся жизнь моя, смиренно, на листах
Поместится, как страшный приговор.
Не говори, что ты любил меня.
Меня никто на свете не любил.
Себя я знамением крестным, осеня,
Уйду когда-нибудь в надежный крепкий тыл.
Не говори, ошибок трудный путь
Меня испортил, сердце осушил.
Не правда это и трепещет грудь,
От сердца нежного над пропастью ветрил.
Не задавай вопрос, откуда крепость эта.
Пусть я крепка как сталь, я, как гранит тверда.
Но мало знает кто, что я меж искр света.
Жила во тьме кромешной, под бременем труда.
Не причиняй мне боль незнаньем, святотатством.
Тебе не будет легче, да и мне смешно.
Со мною каждый вечер под тайным знаком братства,
Ведет беседу ангел, а мне понять дано.
Не спрашивай меня, как удается выжить.
Я крест несу. Несу средь двух времен.
Я знаю правду. Мне дано услышать.
Но я зато плачу. Мой долг уже прощен.
Не спрашивай меня, смогу ли я простить.
Мои обиды льются, срываясь в вечность с уст.
Они помогу выжить тем, кто уж не может жить,
Чей рай земной и одинок и пуст.
Полночный бред, оживший на устах,
Печаль мою проводит за бугор.
Вся жизнь моя, смиренно, на листах
Поместится, как страшный приговор.
Я больше тебя не краду у другой
Я больше тебя не краду у другой.
Над выжженной степью поют соловьи.
Ты с ней одинок, словно перст, недруг мой.
Тебе не дано знать надрывность любви!
Отчаянно рвется последняя нить,
Над серыми волнами плещется бриз.
Тебе не дано так вселенски любить,
Чтоб падало небо на ржавый карниз!
Я больше тебя не ценю среди всех.
Пусть временем, небо отметит черту.
Забуду твой пошлый заносчивый смех.
Тебе не дано знать любви высоту!
Я больше тебя не краду у другой.
И эту другую ты будешь винить.
Ты счастья не выпьешь ни с этой, ни с той.
Рожденный быть слабым не может любить!
Пусть прячут прохожие лица под скукой.
Я больше тебя не ищу, не томлю.
Душонка твоя – настоящая сука.
Так знай же… Я больше тебя не люблю!
Грязным кружевом пенится вечер
Грязным кружевом пенится вечер,
Черной тенью сова на ветвях.
Чья-то умная дочь, с нежной речью,
Ляжет золотом в грязных ногах.
Беззаветно умело послушно,
Будет руки его целовать.
В тесной комнате мерзко и душно…
Что ж, ты молча глядишь, Божья Мать?!
Закадит керосинка уныло,
Пока вновь не забрезжит рассвет.
Он оставит пустые бутыли
И немного блестящих монет.
Не простившись, он выйдет за двери,
Не увидев, ума и души.
Жаль, тебя не учили – не верить,
Свою честь доверять не спешить…
Отольются холодной росянкой
Слезы девки на блеклых лугах.
Измаралась в крови толокнянка,
