– О, это было бы такое счастье, такое счастье, – проговорил старый ученый, представляя себе полет в межпланетном пространстве.

– Но вот какое затруднение, – обратился к нему Сломка. – Раз отраженный свет является двигателем прибора, во всяком случае довольно тяжелого, то необходимо огромное количество световых лучей, чтобы привести его в движение. Мне кажется, нужен рефлектор, имеющий не менее километра в диаметре.

– Почему же?

– Как почему? Подумайте, ведь этот аппарат должен пролететь 12 миллионов миль! Двенадцать миллионов! Какая масса света должна быть превращена в механическую двигательную энергию!

– Ну, положим, что это расстояние смело может быть уменьшено вдвое, – возразил профессор. – Нам ведь надо лишь долететь до пояса равновесия, а там аппарат понесется в силу своей тяжести.

– Все-таки… – начал инженер.

Телинга прервал его:

– Изобретатель прибора вычислил, что для движения его совершенно достаточно такое количества солнечных лучей, какое может быть отражено параболическим зеркалом, имеющим пятьдесят метров высоты и двести пятьдесят ширины.

– Все равно, – возразил инженер. – Где мы достанем такой рефлектор?

– Он хранится в разобранном виде вместе с аппаратом.

Сломка хотел было еще возразить, но Фламмарион не вытерпел.

– Удивляюсь, Вячеслав, что у тебя за манера вечно спорить? Вычисли-ка лучше, когда мы достигнем Венеры, если действительно будем лететь туда, движимые светом!

Но вычислением уже занялся старый ученый. Дрожащей от нетерпения рукой он писал цифру за цифрой в своей книжке: вычитал, делил, умножал.

– Пять земных суток! – вскричал он наконец. – Только пять суток. Ровно через сто двадцать часов мы будем на Венере! Неужели пять суток? – прибавил он. – Значит, мы достигнем Венеры раньше, чем Шарп?

– Да, если бы мы отправились сейчас, – с улыбкой отвечал инженер. – Но ведь ночь продолжится еще сотни часов, и когда мы, наконец, пустимся в дорогу, Шарпу останется пролететь всего каких-нибудь три миллиона миль. Но это неважно, прилетим мы на Венеру раньше или позже Шарпа. Самое важное, чтобы все части аппарата оказались в целости, и мы могли бы ими воспользоваться.

– О, за это я вам ручаюсь, – отозвался Телинга.

– Гонтран, мы забыли о Фаренгейте! Его ведь тоже надо покормить.

Оказалось, что Сломка вовремя вспомнил о Фаренгейте. Американец начал обнаруживать первые признаки сознательного отношения к окружающему.

– Есть!.. Есть!.. Есть!.. – чуть слышно повторял Фаренгейт, лежа на кровати, все еще будучи не в силах встать.

Сломка взял большой кусок пищевого экстракта и положил его в рот американца, который с жадностью проглотил пищу. Действие было почти волшебное: Фаренгейт потянулся, словно пробудившись от сна, широко открыл глаза и хотел встать, но пошатнулся, упал на кровать и снова заснул.

Наконец, прошла долгая лунная ночь, продолжающаяся две земных недели, и наступило утро такого же долгого лунного дня. Едва первые лучи солнца, позолотив вершины гор, начали сеять свет и теплоту на невидимом полушарии Луны, как селениты, под руководством Телинги, уже принялись за дело.

Они перенесли на вершину горы Бандунг, господствовавшей над Маулидеком, огромные зеркала для отражения солнечных лучей в фокус гигантского рефлектора, селеновые пластинки, аппарат и, наконец, на нескольких небольших аэропланах были отряжены селениты в горы Вечного Света, чтобы отыскать там и привезти в Маулидек вагон Шарпа.

Михаил Васильевич и его спутники, тщательно изучив систему аппарата, совещались о мерах, какие следует принять, чтобы безопасно добраться до Венеры.

Прибор, предоставленный в распоряжение земных гостей селенитами, представлял собой полый шар из селена, имевший до десяти метров в диаметре. В нижней части шара находилось отверстие около метра в поперечнике. Четыре трубки, установленные в этом отверстии крестообразно, служили подпорками для оси из селена, которая заканчивалась вверху большим кругом, а над ним возвышался пол камеры, служившей для помещения путешественников. Отношение этой камеры к окружавшему ее шару было таково, что она оставалась неподвижной, тогда как шар вращался вокруг нее с огромной скоростью. Это достигалось устройством, похожим на то, какое бывает в башнях обсерваторий, то есть круг, которым заканчивалась ось, мог скользить по дну камеры при помощи бронзовых катков.

Благодаря распорядительности Телинги и усердию селенитов, сборка аппарата и громадного рефлектора быстро шла вперед. Михаил Васильевич и его спутники мечтали уже о чудесах нового мира, неведомого никому из обитателей Земли.

Вдруг какое-то новое опасение затуманило довольную физиономию старого ученого. Еще минута, и карандаш опять забегал по страницам его записной книжки, выводя столбцы знаков и цифр.

– Что такое? – спросил обеспокоенный Гонтран.

Не отвечая на вопрос, профессор подбежал к Телинге и торопливо спросил его:

– На сколько человек рассчитан аппарат?

– На двоих.

Ученый сделал отчаянный жест.

– На двух? Значит, мы не долетим до сферы притяжения Венеры ровно 980 тысяч километров.

– Почему? Не может быть!.. – в один голос испуганно воскликнули Гонтран и Сломка.

– Нет, может. Взгляните на мои вычисления: тут нет ошибки.

Сломка схватил протянутую книжку и принялся торопливо производить поверку.

– Да, сомнений нет, – со вздохом проговорил он, – при таком весе аппарата и величине рефлектора, служащего источником двигатель ной силы, только два человека могут долететь до пояса межпланетного равновесия. Излишек, будь он даже не более десяти килограммов, в состоянии настолько ослабить полет прибора, что он не достигнет пояса притяжения Венеры и упадет обратно на Луну.

Путешественники молча переглянулись друг с другом.

– Исход один, – прервал, наконец, молчание профессор. – Кто-нибудь из нас должен остаться на Луне.

– Конечно, я, – отозвался Сломка, – вы – отец жертвы Шарпа, а Гонтран – ее жених.

Михаил Васильевич вопросительно взглянул на Фламмариона. Но Гонтран не мог обойтись без Сломки, служившего источником всех его познаний. Без него старый ученый скоро увидит полное невежество своего будущего зятя, и тогда не видать ему Елены, хотя бы даже и удалось вырвать девушку из когтей Шарпа. Гонтран стал горячо протестовать против самоотверженного предложения инженера.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Вячеслав – мой лучший друг. Я не могу расстаться с ним.

– Но что же делать, если это необходимо, если другого выхода нет? – уговаривал его Михаил Васильевич.

Никакие уговоры не действовали. Гонтран упрямо стоял на своем.

– Я вижу, что вы предпочитаете оставить свою невесту на произвол судьбы! – рассердился наконец Осипов.

Молодой человек молчал.

– Нашел! – вдруг радостно вскричал он. – Дело очень просто. Настоящее яйцо Колумба.[4] К чему нам оставлять Вячеслава, когда того же можно достичь, уменьшив вес самого аппарата?

– Как же это?

– Да хоть отделив от него какую-нибудь часть.

Профессор стал обдумывать предложение Гонтрана, но Сломка первый указал на его недостатки.

– Нет, это не годится, – заметил он. – Во-первых, отняв какую-нибудь часть от аппарата, мы нарушим его симметрию, и, стало быть, помешаем правильности его полета; во-вторых, двигательная сила аппарата с уменьшением его поверхности, несомненно, сама тоже уменьшится.

– Да-да, это не годится, – подтвердил профессор.

– Ну, тогда придумайте что-нибудь другое, а без Вячеслава я не поеду.

– Да что же придумать? – пожал плечами Михаил Васильевич. – Ведь нельзя же, в самом деле, оседлать солнечный луч и таким образом отправиться на Венеру!

К путешественникам подошел Телинга, заявляя, что вагон Шарпа привезен из области гор Вечного Света. Старый ученый поспешил осмотреть его, и оба друга остались одни.