Наживку сняли прямо в дождь,

укрыв от взора тряпкой,

её чтоб больше не нашёл.

И стало мне так зябко.

Лишился промысла и вод.

В садке моём лишь сотня.

Идёт за годом новый год,

лишь шире преисподня.

Забросил напрочь хобби лет,

теперь в покое, страсти

спасаю ангелов от бед

сачками – новой снастью.

Остановка "ЮВЖД"

Разъедемся пьяными в меру,

счастливыми чуть от вина,

последовав чести, примеру

по норам, где скука одна;

где стены, холодные кружки

и коврик свернулся от дыр;

где в спешке надкусаны сушки,

в кастрюле отплюнутый жир;

где нету веселья, лишь тени

молчат на полста языках,

шум пьяных наречий так ленно

опять созерцают впотьмах;

где клонятся плечи к подушкам;

где снова укорно стыдят,

и выхлопы горла, как пушка,

таранят пушинки, смердя.

Разъедемся. Взмахи ладонью,

как будто прощаясь навек

друг с другом, тоскою и болью,

ах, лётной души человек!

Андрею Юхновцу

Бархатная

Такая тёплая, что льду уютно даже,

хрусталятся снежинки, не ложась.

Ты – бриллиант среди песка и сажи,

туманами что вьются, не кружась.

Нескромная, и бархатна до неги,

кладёшься лакомо и к шее, и груди.

Пусть вовсе ты и не невинней снега,

но келья – ты средь яркой суеты.

По выемке спины ладонями и взором

плыву, по руслу, килем штиль пашу.

Со сладостью, поэзией, позором

тебя в себе причудливо ношу.

Тобою ласковой изнежен и истерзан

в потоках слов, надежды и вина.

И вкусы все, вкушённые из пе?рсей,

желанно так впиталися в меня.

И страсти льются ласковые ниже,

как водопады, и обратно ввысь.

Будь кружевней всех девушек Парижа,

ныряя в волны маковых кулис!

Татьяне Дерусовой

Влюблённый

В толпе обжитой дураками

и сотней жалоб меж причин,

бездумной речью, стариками,

и остью жал из всех личин,

среди и стройных, и холёных,

пошитых формами лекал;

среди бесчувственно-калёных

средь вееров и опахал

он скромной точкою в потоке

цветёт и в соре, и во тьме,

плевки минуя и мороку,

живёт в мечтающемся сне.

Такой живой и одинокий.

И хворь его, как чудо, дар.

Со взором мудро-волооким.

А из груди невидный пар.

Среди красивых, но лишённых

души, бредёт в пустой гурьбе,

он, тот пожизненно влюблённый,

хромы?гой тихою в толпе.

Мечты сбываются

Объяла мир любовь,

и пляшет конь в овсе,

сошла дрянная кровь,

и белка в колесе

обня?ла вдруг орех,

нагнав лихой финал;

и канул ярый грех,

как камешки в канал;

и спит телёнок в сене,

и к ели жмётся ель,

вино бежит по вене,

из русла в норы бель;

мошны богаты, души,

все сыты, щедр Бог,

волна ласкает сушу,

и в бой не рвётся рог;

послушны дети, звери,

богата всем земля,

приветливы все двери,

не ранит рук игла;

и слуг царицы хвалят,

и гвоздь прибит в доске,

все счастие всем дарят…

Лишь я один в тоске.

Заряна

Дари ему крыла? и вечер,

широкий облик юных глаз,

и стан задорный, узкоплечий,

танцует что под этот джаз.

Дарись ему, и он ответит

солидным взмахом и вином,

монетой ласку, шарм отметит,

пока темно за тем окном.

Салютом смейся, лей желанья,

копною белых крон кружи;

цепляя слогом заклинаний,

над ним так сладко ворожи.

И не гонись за новой данью,

ведь душу он тебе отдал,

и, уходя за красны ткани,

к твоим распятьям припадал.

Вручайся вновь. Не скоро утро.

Он вновь опять у ног твоих,

окутан сетью милой пудры,

чулок до чуда колдовских.

И до рассвета пой умело.

Он рядом будет миг и час.

А я пером почти в апреле

навек благословляю Вас!

Заряне Слепокуровой

Имя креста

Среди всего, что станет верой,

трёхглавья ставленных крестов

стоит посланец чуда, меры

надво?е скре?щенных перстов.

Великий жар кровавой маски,

фонарь среди бесправья, тьмы

такой недолгой ясной сказки,

что знали в этой жизни мы.

Потоки слов, безмолвной силы

даруют всем покой вокруг.

Дрожат так трепетно все жилы,

вновь источая вести звук.

И он, уже дождём омытый,

покрытый влагой, как Ахилл,

влюблённым сердцем уязвимый -

одной из сильно-слабых жил,

любя?щей люд. Прощая слабость,

распят, но зорок на посту,

не негодуя, верит в радость

сквозь боли, капли и тоску.

Pops

Ты знаешь сотню песен,

в придачу к ним куплет,

который также лестен.

Я знаю им ответ

одной строкою меткой,

что чары все падут.

И шарм мелодий веткой

сменить могу. Все врут

их ноты, цвет и скорость,

скрывая глупость слов,

неся ущерб и по?рость

основам всех основ:

творя из тигра кошку,

из роз подножный корм;

неся не суть под кожу,

а только яркость форм.

Забудь такие песни!

Розеток ток – на ноль.

Пусты, но так помпезны.

Основа смысла – боль.

Лишь в ней всего потоки,

в одной всего строке.

Вся вечность, моря соки

в одном таком глотке.

Простая

В ней нету дна и нету выси,

и нету плоскости лугов,

и гротов, сытости и жизни,

наклонов, выгибов углов.

Она – прострация, средина,

межа меж небом и землёй.

Она – абстракция, рутина;

не сжата цепью и семьёй.

Она без времени и ранга,

невидный ветер, пыль времён.

Она без бремени и флангов,

без флага, почерка, имён.

Она – весь мир, и шире граней,

при том всегранна, и ничья.

Она – Псалтырь и сборник брани,

исток морей, финал ручья.

Она – никто, ничто и нечто,

что мне видна, и только мне.

Её готов любить я вечно

в ночи, рассвете, утре, дне!