И, конечно, была дезинфекция, жесткие бумажные полотенца, правила, запрещавшие оставлять средства открытыми и призывавшие уважать других, банка промышленного санитайзера, чтобы очистить тело от испарений. Кто мог бы подумать, что мать должна очищать источник молока, предназначенного для ее ребенка? Оно должно было быть процежено через особую ткань для церемоний, которая потом будет возложена к ногам монументальной, неописуемо прекрасной скульптуры, вырезанной в честь Великой Матери, Дающей Жизнь и Начало Всех Вещей. Вот что должно было быть в комнате. Либо это, либо маленький белый котенок – лучше самый маленький из помета, – а к нему очень мягкая подушечка, хорошая кошачья еда и чистая, свежая вода. И чтобы этот котенок мог слизывать случайно пролитые капли молока, крошечные брызги.
Однажды она оставила в комнате для сцеживания молокоотсос, потому что кто мог бы его украсть? И его никто не украл, но пропала часть, та, что прикладывается к груди. Кто мог взять одну эту часть? Другая мать? Может быть, она даже плакала над этой потерей. Сейчас она уже не помнила. С тех пор она уже нигде не оставляла сумку, боясь божественной кары. Вот как это ощущалось.
(Где можно купить новую часть молокоотсоса? Как вообще называется эта часть? Нужно было найти ее в Интернете, выделить время на поиск. У нее не было времени на поиски. У нее не было времени, чтобы найти название части молокоотсоса, а затем купить ее.)
Комната не проветривалась, поэтому, когда там никого не было, дверь нужно было держать приоткрытой, подпирая изнутри, но треугольный стопор был весь расплющен. Дверь была тяжелой. У кого хватало времени, чтобы ее подпирать? Но как обходились другие матери? Вместо стопора подоприте дверь стулом. Сильнее стукните по двери. Найдите способ. Взгляните на других матерей. Будьте благодарны, что у вас есть эта комната. У некоторых работающих мам такой нет. Будьте благодарны.
Всегда торопитесь. Торопитесь, груди! Поторопитесь и расслабьтесь, чтобы пришло молоко. Если молоко не приходит, это вина матери. Слишком много кофе. Недостаточно еды. Нужно найти способ минимизировать стресс. Съешьте энергетический батончик. Съешьте орехов. Съешьте всю плитку шоколада, одновременно прижимая устройство к груди. Примите эти специальные травяные пилюли. Ешьте много овсянки. Выясните, как все это сбалансировать. Выпейте целый литр воды в надежде, что молоко станет жиже. Медитируйте. Дышите глубоко. У вас сегодня еще восемь встреч.
Ребенку всегда не хватает молока. Он так быстро растет. Все, что ему нужно – молоко, а времени, молока и рук не хватает. Ясли закрываются в шесть, так что никаких поздних встреч, необходимо учитывать пробки, путь до гаража и погоду. Не забывайте молоко. НЕ ЗАБЫВАЙТЕ МОЛОКО.
Однажды вечером она забыла его. Она оставила молоко возле машины, когда прикладывала к терминалу парковочный билет. Плача, она повезла спящего ребенка из яслей обратно к крытой парковке с надписью «Охрана».
– Да, кто-то принес ваше молоко, – сказал мужчина.
Она рыдала. И охранник принес ей потерянное и найденное молоко. Он протянул это молоко в окно машины, потому что она даже не могла выйти. На заднем сидении ребенок. Она плакала всю обратную дорогу домой.
Представьте себе этого человека, который нашел небольшую коробку с двумя бутылками еще теплого молока, отнес ее обратно в маленький унылый торговый центр, дошел до поста охранника и сказал ему: я тут нашел молоко. Оно, наверное, нужно владелице. Надеюсь, вы ей его вернете. И охранник ставит коробочку в мини-холодильник в своем кабинете, качая головой и удивляясь находке, или доброте этого человека, или потере матери, или ее невнимательности – ну как можно быть такой рассеянной? – или всему сразу.
Матери хотелось поблагодарить того, кто нашел молоко. Ей хотелось сказать ему: вы самый добрый человек из всех моих знакомых, пусть мы с вами и не встречались раньше.
Когда она шла на собрание, проходившее прямо за ланчем – кому нужен перерыв на обед, если в это время можно работать? – у нее возникли подозрения. А позже, когда она правой рукой набирала сообщения, а левой одновременно прижимала оба молокоотсоса к груди, ее мысли начали выстраиваться в теории заговора, те, которые рано или поздно выводят к истине.
Ее родители сказали бы, что на ней лежит печать, назвали бы ее порченой или, может быть, даже про́клятой и сказали бы что-нибудь насчет дьявола, если бы имели хоть какое-то представление о том, что творится в ее голове. Родители не имели никакого представления, потому что они не звонили ей, а она не звонила им, так что они не знали друг о друге почти никаких новостей. Мать была уверена, что они тоже в какой-то степени виноваты во всех выпавших на ее долю несправедливостях и в ее паранойе по поводу превращения в собаку, виноваты в каком-то фундаментальном смысле; но она не могла точно сказать, в чем именно, и скорее потакала себе, направляя свою ярость в прошлое и на восток, где жили родители в сотне миль от нее.
По правде говоря, родители волновали ее меньше всего, поскольку все это вообще было сплошным сраным притворством: работа, дела, проблемы и нежелание помочь ей с ребенком. Она разбухала материнским гневом, в мыслях выстраивая многословные аргументы против системы, капитализма, патриархата, против религии, гендерных ролей и биологии.
Однажды она хотела поделиться своими теориями в кофейне, куда ее пригласила другая работающая мать, которая тоже была художницей, она училась с ней в аспирантуре. Теперь она преподавала в этом университете и воспринимала трудности материнства как что-то ненамного серьезнее икоты. Мать мрачно наблюдала на расстоянии – в социальных сетях, где еще, – как работающая мать выкладывает фото с подписями «Первый день в яслях» и «Помогаем маме с инсталляцией»: ребенок был привязан к груди работающей матери, которая что-то делала с грудой проволочной сетки.
Почему я так не могу? – часто спрашивала она себя. Как это может быть настолько легко?
И как тебе быть работающей матерью? – спросила ее та, другая работающая мать, и эта мать – усталая, несчастная и работающая, вкалывавшая на работе мечты и разлученная с ребенком – тупо уставилась на нее и хотела было поведать свои теории о том, что все это ловушка, рассчитанная на то, чтобы полностью их подчинить, ловушка, из которой им не выбраться. Но ее мозг уже не работал как прежде. Жизнерадостная работающая мать ждала. Нужно было что-то сказать? Что такое диалог?
Нет, в конце концов ответила несчастная мать. Мне кажется, работающая мать – вообще какая-то бессмысленная чепуха. Я имею в виду, какая мать не работает? А если прибавить к этому оплачиваемую работу, то кто она тогда? Работающая работающая мать? Представь себе, если бы кто-то сказал – работающий отец. Ха! – она горько усмехнулась, даже не зная, насколько горько звучат ее слова.
Добрая работающая мать кивнула и посмотрела на нее с жалостью. Та мать, которая не спала и вкалывала на работе мечты, мать, которая, может быть, старалась изо всех сил, которая нуждалась в поддержке… но да – она выглядела совсем не так, как должна была. Впечатление. Каждый может его произвести. Почему она такая неблагодарная?
В тот вечер мать тоже плакала, держа на руках спящего малыша, потому что неспящим она видела его лишь час, может быть, два в день. Он так и не смог уснуть в яслях, и домой она принесла его измученным, отчаянно просившим молока, просившим, чтобы его укачали и дали уснуть на руках матери. Она плакала, качая его, а когда уложила его в кровать, он заплакал. Ребенку хотелось, чтобы его держали на руках, и она не могла его винить, поэтому, привязав его к груди, полночи отвечала на письма, а потом вместе с ним свалилась в кровать.
Когда пришло время завести ребенка, а потом принять решение, ее муж зарабатывал больше денег, а она – меньше, и значит, именно ей пришлось остаться дома. Вот так просто.
В то время, когда это решение принималось, ей и самой искренне хотелось остаться дома – так она устала, хотя никогда раньше ей ничего подобного не хотелось. И, честно говоря, сначала она воспринимала это как привилегию. Как удовольствие. Мать понимала, что она всего лишь счастливая, чересчур образованная женщина, живущая в центре Америки, имеющая возможность держать ребенка на руках двадцать четыре часа в сутки. По практически всем стандартам, ей теперь не на что было жаловаться и, скорее всего, раньше тоже было не на что. Да и вообще, разве это не было немного в духе, ну, знаете, чересчур высокомерных белых леди – вообще думать о том, чтобы жаловаться? Если она читала статьи, изучала данные, задумывалась о своей жизни, о своем месте в обществе, своей исторической роли в угнетении всех, кроме белых мужчин, она вообще не имела права ни на один клочок земли, где можно было бы встать и издать хоть один жалобный стон.
