– Ну, что скажете? Где устроим фотосессию?

– Признаться, отличные снимки получатся где угодно. И яхта – красавица… – Аманда подняла накрашенный ноготь к нижней губе, привлекая мое внимание. – И объект съемки – просто мечта… Эта обложка поднимет журналу продажи.

Аманда Кадет знала, что красива, и хорошо умела пользоваться своей красотой, чтобы получить желаемое. Впрочем, чего бы она от меня ни хотела – сенсационных признаний или моего языка между ног, этого ей не видать: где работаешь, там не… Я едва не засмеялся при этой мысли, вспомнив, как плясал сегодня вокруг некоей Мисс Бюст с пляжей Арубы.

Я жестом предложил Аманде первой выходить из каюты.

– А давайте пройдем на корму и сядем у левого борта, на фоне бухты?

– Давайте.

Битый час я позировал так и сяк, всей душой ненавидя каждую секунду этого занятия, однако держал свое презрение при себе. Когда они нащелкали достаточно снимков, чтобы оклеить, при желании, стены моего кабинета, Аманда велела всем собираться.

– Я могу записать интервью, – предложил оператор.

Фотосессия задумывалась для печати, но довольно часто репортеры снимали процесс на камеру, чтобы потом повторно прослушать фрагменты, ускользнувшие от их внимания.

Аманда прошлась по мне взглядом.

– Не надо, я и сама прекрасно справлюсь.

Когда съемочная группа уехала, мы остались вдвоем на задней палубе.

– Итак, часто ли вы приезжаете на вашу яхту? У моего брата, хирурга-ортопеда, яхта «Карвер» пятидесяти футов в длину стоит в бухте Сан-Диего. Кажется, за прошлый год брат съездил туда два раза.

Правдивым ответом на вопрос Аманды было «каждый чертов день», но я предпочитал держать подробности личной жизни при себе. Тот факт, что я жил на «Лейлани Мэй», не был предназначен для ушей журналистки и еще того меньше – для ее читателей.

Я покивал, словно хорошо понимая ее брата.

– Недостаточно часто.

– Мне очень по сердцу, что вы бережно храните первую яхту вашего дедушки. По-моему, вещи, которыми человек дорожит, многое о нем говорят.

Знала бы она хоть половину…

– Эта яхта послужила основой нашей семейной компании.

– Как так?

– Это первая модель, которую построил дед. Заказы он начал брать в рамках «Судов и яхт Лексингтона». Тридцать лет спустя компанию превратили в открытое акционерное общество, а моя семья взялась развивать бизнес в смежных областях. Отец начал издавать спортивный журнал, дед прикупил еще несколько изданий, и все это вылилось в покупку новостного телеканала и сети кинотеатров. Так что без этой яхты вам бы не захотелось брать у меня сегодня интервью.

Аманда сверкнула мне кокетливой улыбкой.

– Что-то мне подсказывает, что я все равно захотела бы взять у вас интервью, будь вы генеральным директором одной из ста самых успешных развивающихся американских компаний или уборщиком на этой яхте.

– Ну, я не настолько интересен.

– Мне нравится ваша скромность! – журналистка понимающе подмигнула. – Расскажите о вашем семейном благотворительном фонде. Его основала ваша мама?

– Да, фонд называется «Дом Пии». Мама в пять лет попала в приют, потому что в семье с ней дурно обращались, а потом перекидывали от одних опекунов другим, то есть и психологов ей приходилось часто менять. Консультанты в системе опеки и попечительства вообще меняются со скоростью турникета, потому что платят мало, а нагрузка огромная. Мама чувствовала себя чужой в каждой школе – большинство детей не понимали, что такое приют. Ей было сложно найти того, кто понял бы, через что она прошла. «Дом Пии» – это программа опеки для усыновленных детей, но с той разницей, что «старшие» – сами бывшие приютские дети и хорошо понимают своих подопечных. Фонд обучает волонтеров и оплачивает им и «младшим» поездки, экскурсии, еду и развлечения. Еще фонд берет на себя бо́льшую часть любого займа на обучение у волонтеров или помогает им оплачивать учебу в колледже.

– Это просто поразительно!

Это и вправду поразительно, потому что моя мать вообще была исключительным человеком, но вся эта лабуда есть в интернете, поэтому если услышанное стало для Аманды новостью, двойка ей за домашнюю подготовку.

Я улыбнулся.

– Мама никогда не забывала своего прошлого.

– Вас и ваших сестер тоже взяли из приюта?

Я кивнул. Это тоже можно прочесть в «Гугле» через две минуты поиска.

– Совершенно верно. Папа с мамой стали моими первыми приемными родителями, мне тогда было пять лет. Меня усыновили первым, потом в семье появилась Кейт, за ней Джиллиан. Мы все из приютов. Мама продолжала принимать детей, пока не заболела.

– Я очень сочувствую вашей потере… А у вас есть «младший брат»? Я хотела сказать, участвуете ли вы в программе фонда? Насколько я знаю, нет.

– Отчего же, есть. Ему одиннадцать, под моей опекой будет до двадцатилетия. Мои сестры тоже заботятся о своих подопечных.

– А как его зовут?

О, вот и первый конкретный вопрос. Впрочем, я не собирался называть имя Лео. Отношения между «старшим» и «младшим» – очень личное дело, особенно такие сложные, как у нас с этим пацаном.

– Я не готов делиться информацией о детях, которые участвуют в программе.

– О, конечно, я понимаю. Они же несовершеннолетние. Простите, не подумала.

Следующие полчаса мы говорили о разной ерунде, которая войдет в хвалебную статейку Аманды: кто и чем руководит в «Лексингтон индастриз», как идут дела у компании, какое направление я намерен выбрать на ближайшие годы. Наконец от Аманды прокатился пробный шар на личную тему.

– Вы не женаты?

Я покачал головой.

– И у вас нет избранницы, которую вы по выходным катаете на этой прекрасной яхте?

– На данный момент нет.

Аманда наклонила голову.

– Очень и очень жаль.

В этот момент у меня зазвонил мобильный. Я взглянул на дисплей.

– Это из офиса. Извините, я отвечу.

– Конечно-конечно.

Я провел пальцем по экрану, отлично зная, кто на линии, и отошел от журналистки на несколько шагов.

– Здравствуйте, мистер Лексингтон, это Милли. Я уже понемногу собираюсь домой. Вы хотели, чтобы я позвонила вам в шесть часов и напомнила о времени.

– Да-да, отлично. Спасибо. – После того, как секретарша положила трубку, я еще некоторое время прижимал телефон к уху и наконец повернулся к журналистке: – Простите, через несколько минут у меня зарубежный звонок. Мы уже можем завершить интервью?

– О, конечно, никаких проблем. – Аманда встала. – Я услышала все, что мне нужно…

«Для своей дурацкой статейки, нудной, как зубная боль».

– Ну, прекрасно. Благодарю вас.

Аманда убрала в сумку блокнот и выудила визитку. Написав что-то на обороте, она подала ее мне, игриво наклонив голову.

– Я написала свой домашний телефон. – Она улыбнулась. – Обожаю морские прогулки!

Я тоже улыбнулся, будто польщенный ее авансом.

– Буду иметь в виду, когда соберусь выйти в море.

«Учитывая, что яхта стоит на приколе уже больше восьми лет, ждать тебе, Аманда, морской прогулки до седых волос».

Подав Аманде руку, я помог ей спуститься на пристань. Забросив на плечо ремень сумки, журналистка обернулась посмотреть на золотые буквы поперек темно-синего корпуса.

– «Лейлани Мэй», – прочла она вслух. – А в честь кого названа яхта?

Я ей подмигнул.

– Простите, интервью окончено.

Я не мог отвести от нее глаз.

Снег валил густой пеленой. Новенькая кружилась у крыльца босиком, раскрыв рот и высунув язык. Когда ей удавалось попробовать снежные хлопья, она смеялась.

Лили.

Как лилия. Нужно где-то достать этих лилий и узнать, чем они пахнут. Я не был таким дураком, чтобы верить, будто Лили будет пахнуть лилией, но отчего-то не сомневался, что ее запах будет лучшим на свете.

Я смотрел из окна во двор с болезненным, сосущим стеснением в груди. Логически под ложечкой могло заныть от горячих сэндвичей с сыром и томатного супа, которыми мама кормила нас за обедом, но я понимал, что настоящая причина в другом. Даже в четырнадцать лет я знал, что такое любовь. Еще час назад не знал, пока в дверь не позвонили, зато сейчас уже не сомневался.