Ты, строго, как Родина-мать с плаката, спросил себя писатель Василий Объёмов, готов отлиться в новой форме? И сам же себе (Родине-матери) ответил: нет! Значит, пробуждение – не факт, предательски подумал он, переворачиваясь на другой бок. Кто сказал, что растворение в свободном ничтожестве, умноженном на усиленный ужин, не жизнь? Не всем охота отливаться в новой форме, идти на корм смеющемуся вампиру, пусть даже это непременное условие грядущего… величия России. На кой хрен лично мне такое величие?

«Где ты?» – вдруг, как библейский Моисей в окрестностях неопалимой купины, услышал Объёмов страшный для русского человека вопрос. Всё, перепугался он, слуховые галлюцинации, рассеянный склероз! Но, собравшись с духом, как Моисей же мужественно ответил: «Я здесь!», а потом уже от себя честно закрыл тему: «Между формой и отвалом. И нет воли, Господи, выбрать».

Коэффициент бездействия, резко опустил планку странных литературно-обществоведческо-религиозных изысканий писатель Василий Объёмов, уравновешивается в формуле бытия (государства, народа, отдельно взятой личности) коэффициентом риска. В характере Печорина коэффициент риска едва ли не превосходил аналогичный у контрабандистов. Коэффициент риска у Объёмова был величиной блуждающей, почти неразличимой внутри математической погрешности. Печорин ничего не выиграл, но сломал контрабандистам игру. Объёмов тоже ничего, кроме отвращения и презрения со стороны гэбистов (он надеялся, что им не придёт в голову отправить видеозапись постельного допроса в Союз писателей России), не выиграл. Но и не дал проиграть Каролине, Олесе, свалившемуся через шестнадцать лет с неба майору Лёшке и… загадочному деду из Умани, если, конечно, тот был в курсах. Хотя, может, дед ни сном ни духом, шлифовал себе пятки напильником да поджидал, укрепившись виагрой, очкастенькую завучиху.

Игра контрабандистов была проста и, в принципе, понятна Печорину. Игра собравшихся полтора часа назад в гостиничном номере людей была Объёмову непонятна. Похоже, и сами игроки не вполне её понимали, действовали, как говорится, по прецеденту. Власть в лице охранки стремилась нейтрализовать потенциальных носителей секретной (о чём?) информации. Каролина и Олеся – уберечь от власти пропавшего без вести (по вине власти, кого же ещё?), но спустя шестнадцать лет загадочно объявившегося мужа и отца. Печорин был лишним человеком для контрабандистов, подрывавших экономику николаевской России. Объёмов оказался нелишним для избегавших контактов с госбезопасностью объектов странного научного эксперимента с неясными последствиями. Кажется, так выразился борода. Объективно лишний человек Печорин принёс пользу России. Что принёс России патриот Объёмов, пока было неясно. А что если, мелькнула нехорошая мысль, патриот сегодня в России и есть даже не лишний, а сверхлишний человек? Народ, сама собой продолжилась мысль, тоже лишний, но его пока слишком много.

Я не струсил, рискнул, ещё как рискнул, подбадривал себя, ворочаясь в кровати, Объёмов, только непонятно… что я буду с этого иметь? Перебрав варианты, он пришёл к выводу, что единственно возможный бонус для него – Олеся! Объёмов даже нашарил на тумбочке телефон, чтобы ей позвонить, но потом устыдился. О чём он, когда на кону… Россия! Да и Олеся была бы полной дурой, если бы после допроса не отключила телефон, не вытащила из него симку. А ещё у Объёмова неожиданно сложился сюжет для (сейчас такое безобразие входило в моду) рассказа «Тамань-II». Печорин не уехал по казённой надобности, а примкнул к контрабандистам, отбил дивчину у Янко, разобрался с конкурентами, создал настоящую морскую бандитскую империю. У слепого (Печорин его пожалел и приблизил к себе), как у болгарской Ванги, открылся дар предвидения. Он предсказал Крымскую войну и поражение России. Печорин тайно встретился в Севастополе с Николаем Первым, а потом…

Бред! Не мысль изреченная есть ложь, поправил Тютчева уставившийся в смутный и как будто слегка кружащийся потолок Объёмов, а жизнь изреченная есть ложь! Я переутомился, закрыл глаза, хорошо бы заснуть.

Но сон не шёл.

…Когда лёгкие шаги гэбистов и тяжёлые спецназовцев в коридоре стихли, Каролина и Олеся стали одеваться, обидно не обращая внимания на писателя Василия Объёмова. Он топтался между ними в позорных, купленных на рынке в городе Невеле (ближайший к его деревне райцентр) трусах, а они шуршали колготками, искали на полу обувь, равнодушно задевая его объёмными бёдрами. Их разговор напомнил Объёмову разговор контрабандистов из «Тамани».

«Сдурела? – спросила, защёлкивая бюстгальтер, Каролина у Олеси. – Зачем пришла?»

«Так он вырубился, захрипел, задёргался, думала, концы отдаст. Куда я? Они зайдут, а я с трупом, да?»

«Ладно хоть, живой, – согласилась Каролина. – Много ему накапала?»

«Да нет, – пожала плечами Олеся, – норму, чтобы встал и кончил. Он, наверное, больной. Или до этого принял».

«Ты же говорила, что с ней не общаешься, – зачем-то уличил Каролину в изречённой ранее лжи Объёмов, – она с мужем в Одессе, а ты к ним ни ногой».

«Ага, – откликнулась Олеся, – второй год сидит, козёл, без зарплаты. Кофейную машину, которую ты, мам, из Германии привезла, – повернулась к Каролине, – пропил! Сказал, чтобы я без денег не возвращалась».

«Не переживай, – махнула рукой Каролина. – Там в парке кафе закрывали, технику на улицу выставили, бери что хочешь. Надо было всё забрать и к вам на трейлере».

«Так это когда, – возразила Олеся, – сейчас негры и арабы… в момент».

«А муж что, – растерялся Объёмов, – знает про твои… проделки?»

«Х… знает, что он знает, – ответила Олеся. – Мне какое дело? Детей кто будет кормить?»

Объёмов, окончательно растерявшись, взял со стола паспорт. С фотографии на него мрачно уставилась… Каролина в белом парике и круглых выпуклых очках.

«Грибоедова, – пробормотал Объёмов, – она… потомок?» – К своему стыду, он запамятовал, успел ли Грибоедов за короткую жизнь обзавестись детьми.

«Говорит, что по какой-то внебрачной линии, – забрала у него паспорт Каролина. – Позавчера приехала, ездит по области, осматривает усадьбы. Два раза у меня завтракала и ужинала. Образованная дама. Как начнёт про литературу, про деревья и газоны – не заткнуть. Рассказывала, что Грибоедов женился на этой, как её… грузинке…»

«Нине Чавчавадзе», – подсказал Объёмов. Это он помнил.

«Когда ей было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет. Любил сидеть у камина и смотреть, как она играет с куклами. Он что, извращенец был, как его… педофил?»

«Враньё, – возмутился Объёмов. – Он был герой. Она всю жизнь по нему тосковала, отказывала женихам и умерла… от холеры».

«Анна Дмитриевна утром в Гродно с ночёвкой уехала, – продолжила Каролина. – Я как войска из окна увидела, сразу вниз, а на выходе уже документы смотрят. Ну всё, думаю, попалась и Олеську подвела, мы с ней вместе должны были… А ты, – с подозрением посмотрела на дочь, – зачем так рано пришла?»

«Думала, успею. Этот… боров, как фамилия… Залупан?.. Двести долларов обещал. Голос по телефону бодрый такой, а как увидела его…»

«Не расплатился?» – встревожилась Каролина.

«У меня всегда вперёд, – хмыкнула Олеся, – но с него надо было больше. Думала, расплющит пузом».

«Как к тебе попал её паспорт?» – Объёмов натянул спортивные трикотажные штаны. Мимолётно поймав в зеркале отражение, он подумал, что ему вполне подходит определение баран. Так сказать, производное между нищим безработным козлом – мужем Олеси – и похотливым боровом – детским поэтом из Молдавии Серафимом Лупаном, показавшим в Белоруссии своё истинное лицо.

«Легко, – нервно зевнула Каролина, – увидела, что он лежит на ресепшене. Она сдала на регистрацию, а забрать, видать, забыла. Пока дежурную в холле допрашивали, я цап – и в подсобку. А как фотографию увидела… Господи, это же я… – покосилась на Объёмова, – ну, лет через… десять. Взяла Олеськин парик, а очки один идиот в буфете на столе оставил. Напился, скотина, всё меня маринованными опятами соблазнял, торговать приехал из Великих Лук… Кому тут нужны его опята?»