– Наши и… ваши, – с неодобрением посмотрела на Объёмова Каролина, словно на нём лежала доля ответственности за «ваших», которых он, кстати, никогда не считал своими. Напротив, как мог, клеймил и разоблачал в публицистических статьях. Да хотя бы за наплевательское отношение к русскому языку и литературе! Собственно, для того он и притащился на раздолбанном «додже-калибере» из псковской деревни на конференцию в Лиду, чтобы в очередной раз прокричать об их безумном воровстве и беспредельном презрении к народу в… пустоту.

– Войсковая операция? – Объёмова поразило, как быстро и осмысленно он включился в обсуждение невозможного события. – Откуда он прилетел? И… на чём?

И не просто включился. Писатель Василий Объёмов уже опережающе работал с сюжетом. Лёшка в последний момент успел катапультироваться. Приземлился на другом поле. Быстро закопал в землю парашют и… исчез на шестнадцать лет. А сейчас объявился! Естественно, его хотят поймать и допросить. Кто главный свидетель с транзитным статусом соучастника преступления? Естественно, Каролина! Может, они вместе все эти шестнадцать лет шпионили… на Россию, на кого же ещё? Или… на Украину? Это хуже. А я… покрылся холодным потом Объёмов, – ясен пень, связной, хорошо, если не резидент! Но она сказала «ваши», торопливо внёс облегчающее собственную участь уточнение в сюжет: если это совместная с «нашими» войсковая операция, значит, я… не шпион, а соратник! У Белоруссии и России это… как его… Союзное государство! Сволочь, с ненавистью посмотрел на ответно сверлящую его сквозь очки волчьим взглядом Каролину, зачем ты пришла, что тебе надо, зачем впутываешь меня в эту историю?

– Самолёт приземлился на базе вчера ночью на самой дальней, заброшенной полосе, – быстро заговорила Каролина, телепатически уловив невысказанные упрёки Объёмова и сделав правильный вывод, что откровенность – единственное средство удержать его от панического бегства, неотвратимого катапультирования из кровати, а может, и из гостиничного номера. – Радары не засекли, он из какого-то особого материала или чем-то покрыт, не знаю, а так – точная копия того, который разбился. Пастух стадо мимо гнал к ангарам, там вокруг ещё зелёная трава, увидел, рассказал в посёлке. Дети побежали. Потом военные приехали, оцепили, привезли аппаратуру. Везде в кабине – Лёшкины отпечатки пальцев…

– Ты сама-то его видела? – перебил Объёмов.

– Я сразу заметила, что за мной следят. Один злобный такой, с бородой, ты сидел, он в кафе заходил. И про тебя я тоже сначала подумала… А тут дочь позвонила, говорит, на съёмную хату нельзя, уже вычислили…

– Дочь? – Объёмов сам начал удивляться своей памяти. – Из Умани?

– Из Одессы. Я Олеську сразу вызвала, как узнала про самолёт, сказала, чтобы никому ни слова и только на попутках. Если меня возьмут, так хоть она ему поможет. А я потом… С Украиной пока граница без проблем. Они её точно в лицо не знают. Имя до паспорта у неё было – Ольга, а отчество я по деду ей сделала – Андреевна. Фамилия вообще по первому мужу, тоже хохол был, только из Полтавы, и тоже сволочь, другую бабу в дом привёл, стал с ней жить при живой жене. Так что никаких концов.

– Ты его видела? – повторил Объёмов, пытаясь вспомнить, где он недавно слышал про Олеську. Вспомнил! Не слышал, а читал. Объявление с отрывными телефонными хвостиками на фонарном столбе на гостиничной автостоянке: «Олеся. 27 лет. Ахнешь! Звони!»

Уже ахнул, мрачно подумал Объёмов, и… пусть анонимно, но позвонил. Зачем-то спросил:

– Сколько ей лет?

– Что? – удивилась Каролина. – Кому?

– Олеське.

– Тридцать. А… что?

– Убавила, – покачал головой Объёмов.

Они притихли, услышав рассыпчатый каблучный стук по голой коридорной плитке.

В дверь легко, как бросили горсть сухих горошин, постучали.

– Открой, – попросила Каролина. – Это она. Что-то случилось. Мы не договаривались, что она сюда.

– Не успею одеться, – растерялся Объёмов, вновь утрачивая (хотя бы мысленный) контроль над реальностью.

– Быстрей! – поторопила Каролина. – Я же голая!

– Хорошо, – пожал плечами Объёмов, удивляясь неожиданной стыдливости своей… подруги? Свесил ноги с кровати. Страх, возбуждение, желание что-то выяснить, куда-то бежать вдруг сменились в нём дебильной покорностью и обездвиженностью. Вот так и несчастная Россия, успел подумать, нащупывая вялыми, как снулые рыбы, ступнями на полу тапочки Объёмов, кто на неё рявкнет, ошарашит, наговорит с три короба, под того она и ложится… Особенно если он… то есть она, покосился на Каролину, в парике и очках… Так сказать, в пассионарном прикиде. Бери голыми руками.

– Ну! – поторопила Каролина.

Объёмов, поправив трусы и слегка втянув живот, открыл дверь. В номер, едва его не сшибив, влетела Олеська. Объёмов уже устал чему-либо удивляться, а потому совсем не удивился, что она была натурально (видимо, это у них семейное) голая, но в туфлях на металлических шпильках, как ведьма Гелла из бессмертного романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Впрочем, в отличие от Геллы, Олеська всё же небрежно прикрывалась прижимаемым к груди ворохом одежды, из глубины которого пружинисто свесился бюстгальтер. Качающимися своими чашечками он напомнил Объёмову маятник сюрреалистических часов, отсчитывающий… что?

– По объявлению? – ухмыльнулся, рассматривая бесстыдницу, Объёмов.

– Что? – растерялась та, даже выронила одежду. – Мы… разве договаривались?

– Быстрей! В постель! – скомандовала с подушек Каролина. – Сейчас придут!

Олеся размашистыми крепкими бёдрами, как бульдозер подтаявший сугроб, легко передвинула Объёмова на кровать под приглашающе откинутое Каролиной одеяло.

– Поехали! – Каролина сорвала с Объёмова трусы, завалила на себя, обхватив ногами, как клешнями, а над ними (каким-то образом, наверное, затылком сумел рассмотреть писатель Василий Объёмов) римской статуей встала Олеся, больно уткнув в копчик Объёмову острый железный каблук. Если и есть на свете мужик, успел подумать он, способный поехать в данных обстоятельствах, то это точно не я!

В следующее мгновение раздался оглушительный треск. В номер как на серфинговой доске влетел двумя ногами на двери раскоряченный спецназовец в серебристых доспехах с автоматом и в чёрном обливном сферическом шлеме. Следом вошли люди в штатском. В одном из них – в широком, как саван, белом плаще – Объёмов узнал злого бородача, ошибочно принятого им в кафе за завязавшего (с алкоголем) писателя, участника конференции по современному состоянию русского литературного языка. Второй снимал происходящее на видеокамеру. Третий – непрерывно щёлкал фотоаппаратом, озаряющим вспышкой интимно – лампой на прикроватной тумбочке – освещённый гостиничный номер. Он конечно же успел запечатлеть (для истории?) порнографическую скульптурную группу. Если бы не выставивший дверь спецназовец с автоматом наперевес, ворвавшуюся в номер команду можно было принять за белорусское подразделение полиции нравов. Объёмов читал, что такая существует в Европейском сообществе, наряду с Интерполом, но постсоветские государства почему-то не хотят с ней сотрудничать.

– Ой! – Олеся прыгнула под одеяло, больно зацепив железным каблуком Объёмова, едва успевшего перевалиться на спину. Скульптурная группа распалась, точнее, перешла в горизонтальное положение.

Злой бородач в широком плаще (сейчас, впрочем, он выглядел не столько злым, сколько озадаченным) включил весь имеющийся в номере свет.

В настенном зеркале напротив кровати Объёмов увидел три торчащие из-под одеяла головы: свою со слипшимися в отвратительный гребень седыми волосами по центру, справа – очкастую в белом парике голову Каролины, слева – русую, щекастую Олеси. Боже милостивый, ужаснулся он, что могут подумать обо мне… гэбисты? Спецназовца в серебристых доспехах и в обливном шлеме он как низшего по званию (и, вероятно, по интеллекту) в расчёт не принимал. Трёхголовая зеркальная картина навела его на гнусные, более того, оскорбительные для русского фольклора аналогии. Себя писатель Василий Объёмов увидел в образе… Ильи Муромца. Поблёскивающую круглыми выпуклыми очками Каролину – в образе почтенного Добрыни Никитича, кажется, наставника святого равноапостольного князя Владимира, а молодую шаловливую хохлушку Олесю – в образе застенчивого, но отважного Алёши Поповича. Как лихо она запрыгнула на кровать, загарпунила Объёмова острым железным каблуком! Интересно, запоздало встревожился он, что она собиралась делать дальше, куда хотела вонзить каблук? Получалось, что гэбисты, контрразведчики, или кто там они, подоспели вовремя, в очередной раз, подтвердив известный тезис Гёте, что сила, предназначенная творить зло, иной раз свершает благо. Тридцать лет и три года, испуганно вжался задом в матрас Объёмов, Илюша то ли сиднем сидел, то ли лежнем лежал на постели, а потом… как вскочил! И… пошли клочки по закоулочкам… Неужели… приш(ж)порила каблучница?