Утро было повторением прошедшего утра: душ, завтрак, уборка посуды. От мытья полов заныла поясница, так как швабры не было, пришлось ползать на карачках, поднимая попу. Посмотрел бы я на себя со стороны, если бы мог, может, и не так скучно показалось бы медленно идущее время. До обеда валял дурака, играл на смартфоне, смотрел каналы: попалась передача про верблюдов, немного отвлекла, помогла скоротать полчаса.

В субботу ближе к обеду приехала Мария и принесла неутешительные вести: полиция допрашивала ее еще раз и теперь более настойчиво. Если всех других сотрудников опрашивали всего по полчаса, то ее держали около трех часов, грозя депортацией, если она что-то знает и скрывает. Мария была напугана, но понимание того, что моя жизнь в опасности, укрепляло ее, и она смогла не податься на угрозы и не проронила ничего, что могло бы привести ко мне. В отель приезжали из российского консульства. Но сама девушка никого не видела и не знала об этом ничего конкретного.

Полиция также приезжала в Совайме, где поговорила со старушкой, которая сдала мне квартиру, но бабулька меня видела мельком, разговоры с ней вел Рахим. Кстати, Рахим, со слов Марии, также пытался выудить у нее сведения обо мне и, как подозревала Мария, это было под давлением полиции. Мария в этот раз не задержалась, принесла мне несколько упаковок айрана и творог, расхваливая эти продукты. Я попросил Марию обменять четыре тысячи динаров на доллары, с учетом того, что доллары более универсальная валюта и, возможно, они мне понадобятся в России.

Мария отсутствовала недолго, вернулась и принесла шесть тысяч триста долларов, что меня несколько удивило. Но, загуглив, я понял, что курс был грабительским и я потерял по крайней мере тысячу долларов при обмене. После ухода Марии минуты вновь потянулись невыносимо долго. Несколько раз порывался переодеться в арабскую одежду и просто погулять по городу, чтобы убить время. Останавливал риск быть разоблаченным, если ко мне обратятся на арабском языке, хотя разговаривать без весомой причины на улице с женщинами здесь не принято. Но взвесив все за и против, вновь решил не рисковать, нельзя было мелочью испортить запланированный отъезд.

В понедельник и вторник Мария должна была работать, но она обещала поменяться, если позволит хозяйка магазина, и вернуться во вторник с утра. Планируемый отъезд был назначен ближе к одиннадцати часам, ехать всего час-полтора, поэтому Мухаджир, со слов Маджида, так решил. В воскресенье и в понедельник я чуть с ума не сошел: не помогал ни телевизор, ни смартфон. Даже физические упражнения отвлекали ненадолго. Несколько раз пожалел, что не попросил Марию привезти спиртное: но, вспомнив последнюю попойку, решительно отмел такие мысли. Увидит меня Маджид выпившим и передумает помогать.

Я часами сидел на подоконнике на кухне, разглядывая жизнь на улице, затем мерил комнату, перебирал свою одежду, в сотый раз все перекладывая. Ночью в понедельник не мог уснуть несколько часов, временами засыпал, но испуганно просыпался, вообразив, что Мухаджир уехал без меня, что я не услышал стук в дверь, что меня не смогли добудиться. За эти несколько дней я стал крайне дерганым, ел мало, спал плохо. Ко всему присоединилось расстройство кишечника на нервной почве. Утром пришлось немного затянуть лифчик. Если так дальше пойдет, стану похожим на анорексичку.

«Господи, дай мне силы дотерпеть этот последний день, прошу тебя»! Лишь когда на востоке стала сереть полоска неба, я провалился в крепкий сон. Проснулся я в девять, до времени назначенного отъезда было примерно два часа. Теперь, когда оставалось всего ничего, закрались сомнения, правильно ли я поступаю. Что ждет меня в этом лагере, где массовое скопление людей, переживших войну, обозленных на всех и вся? Вряд ли это самое лучшее место для молодой, одинокой и симпатичной девушки. Не совершаю ли я очередную ошибку, торопясь примерить новую беду. Может, там вспышки инфекционных болезней? Видел один раз передачу про похожий лагерь в Африке, где один народ загнал в резервацию другой, мирно уживавшийся с ним веками. До сих не могу забыть лица детей, умиравших от болезни, с впалыми животами, с ребрами, на которых можно изучать анатомию при жизни. И чувство безнадежности и отчаяния в глазах матерей, смотрящих на своих умирающих детей.

Чтобы отвлечься, я сделал небольшую разминку, поприседал, порастягивался, и несколько раз отжался. Вещи со вчерашнего вечера были уложены в чемодан, но подумав, я решил сменить свою одежду на арабскую.

Приняв душ и позавтракав, я набрал Марию:

– Привет, ты сможешь приехать сегодня? Присутствие девушки мне придавало уверенности, хотя сама Мария была трусихой.

– Я уже еду, – ответила девушка сквозь посторонний шум, в котором можно было узнать звук двигателя автобуса.

– Будь осторожна, помни о возможной слежке, – я отключил телефон, не дожидаясь ответа девушки. Если представить совсем уж фантастический вариант развития событий, что телефон Марии на прослушке, то я не хотел давать времени слушавшим определить свое местонахождение. Про то, что телефон можно вести дистанционно и даже в выключенном состоянии, я предпочел не думать. С другой стороны, не такая я важная птица, чтобы на мои поиски привлекали серьёзные силы и технические средства. Местной полиции, наверное, и вообще на меня дела нет, не дави на них туристическая компания, несущая ответственность за Александра, не шевельнули бы и пальцем. Возможно, не заинтересуйся этим делом посольство, оно отправилось бы в корзину для мусора.

Мария появилась через час. Сегодня она выглядела наряднее обычного. При ее виде у меня сжалось сердце, мне предстояло уехать от этой чрезвычайно милой и доброй девушки, которая оказалась единственным другом в чужой стране. Эта девушка не испугалась, хотя была трусихой, не поддалась на угрозы и нашла возможность в рабочий день приехать проводить меня, чтобы я не чувствовал себя одиноким.

– Маджид не появлялся? – с порога спросила она, обнимая меня.

– Нет, думаю, пока рано, – я помог Марии, взял у нее сумку с продуктами, – зачем столько много? Я же все равно сегодня уезжаю. Куда мне все это тащить, не зная, как я там размещусь, не зная, есть ли там холодильник. Я скорее ворчал, хотя был благодарен девушке за заботу.

– Неизвестно чем там кормят, надо взять с собой запас на пару дней. Мария начала выкладывать продукты из сумки. Я же, убрав в свой чемодан все, что могло мне пригодиться, со вздохом стал облачаться в арабскую одежду. Надо было привыкнуть, ведь мне предстояло ехать в лагерь именно в ней.

Мария прыснула со смеха, когда перед ней предстала новоявленная арабка.

– Ты слишком высока для арабки, – заявила она, – они все щупленькие и мелкие до замужества, однако, как родят, сразу раздаются вширь, их легче перепрыгнуть, чем обойти. Вот так, перебрасываясь шутками и попивая кофе, мы убили часа полтора, когда раздавшийся звонок не возвестил, что у нас гости, причем гости, нами ожидаемые.

На пороге стоял наш сосед Маджид и его почти точная омоложенная копия, брат Мухаджир. Мухаджиру на первый взгляд было лет пятьдесят. Грубое обветренное, практически безбородое лицо, если не считать маленького островка щетины на подбородке, руки труженика, все в мозолях. Одетый скорее по-европейски, нежели по местному этикету, Мухаджир был немного выше своего брата и, возможно, поэтому сутулился. Но было одно отличие: глаза Мухаджира были глазами торгаша и афериста. Не будь он братом Маджида, я бы не осмелился доверить ему себя в этой поездке.

Они оба прошли в комнату и, при участии Марии, мы снова повторили наши действия по пути в лагерь беженцев. Я должна была изображать дочь Мухаджира, а чтобы меня не вычислили, я должна была изображать немую с рождения, поэтому мне категорически было запрещено пытаться разговаривать в случае проверки. После того, как мы дважды прошлись по сценарию, и от меня было получено четкое заверение, что я слепа и нема во всем, что касается общения, Маджид прочитал коротенькую молитву и, проведя руками по лицу, поднялся. Он что-то отрывисто сказал брату и вышел в дверь. За ним, взяв в руки мой чемодан, спустились мы все. Мухаджир замыкал наше шествие, он же закрыл квартиру и передал ключ брату.