В этом небольшом человеческом ручейке плыл и я, уже в который раз обкладывая себя матом за поспешность решений. Рахим же, вновь поймав полный вожделения взгляд одной из девушек, продолжал нести свою чушь, заметно воодушевившись:

– Еще одна достопримечательность Иордании, это мавзолей Эль-Хазне. Он является главным символом города Петра. На входе в мавзолей вас встретит огромная урна на фасаде. Считается, что раньше в ней хранились золото и драгоценные камни. Чтобы проверить, есть ли там ценности, бедуины стреляли из ружей, но золото так и не посыпалось. О стрельбе говорят небольшие дырки, видимые невооруженным глазом.

Как мавзолей может являться символом города, загадка. Это, как и дырки, был уже перебор, я даже скривился от мысли, что эту бурду хавают, да еще и добавки просят.

Наконец мы достигли Петры или, точнее, главной площади с гигантскими колоннами. Все это напоминало вход в какой-нибудь древнегреческий или римский храм, с той лишь разницей, что это барельеф, и размер его огромен.

Красиво, конечно, но вряд ли стоило ехать сюда, чтобы любоваться на это. Сделанного не воротишь, оставалось надеяться, что обратная дорога будет быстрее и приятнее, ведь возвращаться домой всегда легче. Радостные туристы начали фотографировать место путешествия Индианы Джонса своими айфонами, андроидами и мыльницами, пытаясь запечатлеть сей радостный момент и себя в нем на фоне древнего памятника архитектуры.

Послонявшись пару минут без дела, я вновь осознал, что тащиться в такую даль поглазеть на эту хрень было крайне глупо еще и потому, что мочевой пузырь давал знать о своем крайнем переполнении. И я не заметил ничего, что хотя бы отдаленно напоминало туалет. Я умолял его потерпеть, но упрямый мочевой пузырь тем временем все активнее подавал признаки крайнего недовольства. Решение созрело сразу, и было оно в нашем духе: пока практически все туристы, вволю нафотографировавшись, окружили единственного здесь верблюда и принялись делать селфи на его фоне, я быстро подошел к колоннаде, которая на добрых полметра выступала из основной скалы. Лицом к скале, спиной к туристам, стараясь все делать плавно и незаметно, я расстегнул ширинку и, повозившись пару секунд, начал тихо пускать струю, стараясь не выдать себя ни звуком, ни позой.

Закончив и почувствовав, наконец, облегчение, я отошел от колоннады и, засунув руки в карманы джинсов, направился к туристам, которые по-прежнему фотографировались.

«Ни одной нормальной телочки», – мелькнула мысль после внимательно осмотра группы, что в данный момент либо доедала купленную на входе шаурму, либо уже постила в инстаграм и в Фейсбук отснятые фото, отмахиваясь от вездесущих торговцев. С досады я пнул камешек под ногами и почувствовал чей-то пристальный взгляд. И вот тогда я увидел его!

Этот местный старик был, вероятно, бедуином. Одетый в белую хламиду, с небольшой белой бородкой, весь высохший, он сидел на маленьком раскладном стуле и курил кальян. На голове его был намотан белый тюрбан, конец которого свисал ему на плечо.

Наши взгляды встретились, и меня пробрала дрожь. Его маленькие карие глаза смотрели на меня как из снайперского прицела. Старик глядел не мигая и напоминал змею перед броском. Я же, как загипнотизированный кролик, таращился на него в попытке понять, почему этот маленький и никчемный старикашка внушает мне такой первобытный страх. Даже не страх, а скорее, ужас, парализующий и мешающий трезво оценить ситуацию.

Воздух стал вязким, выкрики туристов в нем тонули, лишаясь смыслового значения. Готов поклясться, что мне даже показалось, что стоит оглушительная тишь, и посреди этой тишины я услышал: «Ant mlaon!»

Все это продолжалось секунд тридцать, может, чуть больше. Я встряхнул головой, наваждение исчезло, звуки ворвались в уши, словно они вмиг прочистились от пробок. Старик мирно сидел и курил, его взгляд был сосредоточен на кальяне, в мою сторону не смотрел никто, туристы гомонили, общий шум разбивался на отдельные фразы, но что-то изменилось…

Всю обратную дорогу этот неприятный старик не выходил у меня из головы. Дождавшись, когда вся группа расселась в трансфере, я позвал Рахима наружу, покурить перед отправлением и заодно узнать, что означают эти таинственные слова. Рахим попросил меня повторить фразу, причем лицо его меняло выражение от удивленного до испуганного.

– Ты ничего не путаешь? – вновь переспросил он, и я уже начал злиться, что меня не понимают. Ненавижу категорию людей, не въезжающих с первого раза, кому приходится повторять самые простые вещи.

– Рахим, не тупи! Я точно помню эту фразу, могу еще десять раз повторить, она и сейчас у меня в голове: ant mlaon, ant mlaon!

– Хватит, не повторяй! – чуть ли не с плачем перебил меня Рахим. – Это как приговор, это значит, что ты проклят. У нас этих слов не говорят никогда. Считай, что от тебя я их не слышал! – закончил он и полез в микроавтобус, оставив меня в некотором недоумении.

«Двадцать первый век на дворе, а этот идиот про какое-то проклятие твердит. Вот уж точно, Восток – дело тонкое», – пронеслось у меня в голове, и я также сел на свое место и захлопнул дверь. Заурчал мотор, и мы начали свой путь в отель. Большую часть дороги я проспал, так как очень устал от этой пыли, пустыни, стариков недоделанных и странно пугливых гидов.

Когда мы вернулись, уже стемнело: в Иордании быстро падает ночь, вот только солнце еще выше горизонта, а через десять минут наступает темень. Впереди маячила ночь с искрометными танцами живота, но дорога очень сильно утомила, спуститься в ресторан и зависнуть там казалось тяжелой физической работой. Наскоро поужинав, завалился на свою кровать размера king-size, даже не удосужившись одеться после душа…

Мне снился век этак четырнадцатый. Меня захватили китайцы за контрабанду пороха и, посадив в бочку, били по ней молотками. Но это был не сон, это был просто стук в дверь, стук тихий, несильный, но назойливый. Еще практически не проснувшись, я дошагал до входа: румбой как раз поднял руку, чтобы произвести очередную серию постукиваний, когда я рывком открыл дверь и попытался сфокусировать зрение. Первое, что я увидел, был поднос, на котором стоял стакан со свежевыжатым апельсиновым соком. Он покачнулся и грохнулся о пол, обдавая мое тело желтыми брызгами.

– Sorry, – сдавленно произнес румбой.

Я поднял на него глаза: цвет его лица стал буро-красным, зрачки расширились. Повторно сказав «sorry» каким-то неестественным голосом, румбой быстро развернулся и засеменил, не оглядываясь, в сторону лифта.

«Вот долбоеб, – пронеслось у меня в голове, – голого мужика, что ли, не видел? Или его мой размер так впечатлил», – усмехнулся я мысленно, закрывая дверь и левой рукой касаясь предмета своей гордости…

Стоп!!! Левая рука не ощутила того, что должна была ощутить, и отработанное движение закончилось в низу живота в чем-то подозрительно мягком. Медленно опуская взгляд, я наткнулся на полушария грудей, красовавшихся на моем теле. Ярко-коричневые соски горделиво смотрели на мир, как боеголовки ядерных ракет, а на месте мужского достоинства красовалась лишь поросль темно-каштановых волос.

– Блядь, все-таки сон! – облегченно рассмеялся я и закашлялся. Это был не мой смех. Точнее, смеялся я, но каким-то не своим голосом. Тембр был женским, новым для моего уха, но приятным, чарующим.

– Надо проснуться, это уже не смешно! Как же проснуться? Надо рвануться из оков видения, преодолевая его гипнотическое воздействие! Надо просто захотеть, у меня так бывало, я мог выбраться из собственного кошмара усилием воли! Стоп. Если это сон, почему я все вижу в цвете?! Я ведь не шизофреник! Это только шизофреники видят сны цветными!

Я рванулся к зеркалу, которое украшало огромный шкаф-купе: из него – или из сна – на меня таращилась двадцатилетняя девушка. Достаточно высокая, с очень неплохой формой груди, с каштановыми волосами до плеч, голубоглазая, с чувственными губами. Живот плоский, не тренированный в кубиках, просто плоский, без всяких кармашек. Бедра широкие, ноги стройные, длинные. Красивые такие ноги. Тут меня реально ошпарило: надо просыпаться или мне каюк.