Словно в замедленной съемке я вижу, как Тэхён отталкивает плечом впереди стоящего парня, и выходит вперед. Сердце взмывает вверх и начинает бешено колотится в горле.

— Не надо, — говорю ему одними губами.

Его кулаки сжимаются до побелевших костяшек, скулы натягиваются. Он упрямо шагает вперед, но ловит мой умоляющий взгляд и, застыв на долю секунды, отступает.

— Я люблю тебя, Лиса. Влюбился очень давно и на сто процентов уверен, что больше ни к кому не испытаю это чувство. Именно поэтому сегодня при всех этих людях я хочу спросить: ты выйдешь за меня?

Я разрываю зрительный контакт с Тэхёном и ошарашенно смотрю на Джексона, на ладони которого стоит раскрытая бархатная коробка с кольцом. «Cartier», — машинально говорит внутренний голос, — «Шестьдесят восемь тысяч долларов». Если до этого момента всего его слова были не более, чем набором привычных клише, то последняя фраза… Джексон делает мне предложение? После всего? После того, как его отвергала и избегала? Предлагает мне выйти за него замуж?

Джексон напряженно улыбается и пододвигает коробку ближе, словно убеждает меня ее принять.

— Я люблю тебя, Лиса, — эти слова он говорит тихо, опустив микрофон, лично мне. — Выходи за меня.

Пол начинает закручиваться под ногами словно воронка, лишая меня устойчивости. Я растерянно смотрю в толпу, застывшую в плотоядном ожидании, нахожу глазами Тэхёна. Кажется, он потрясен не меньше меня — натянут как струна и не дышит. И словно в насмешку моему многолетнему дежавю, в этот момент я вижу Бэма. Он по-идиотски скалит зубы, и пусть из его рта не исходит не звука, лающий смех из тоннелей прошлого громко звучит у меня в ушах.

— Я не могу, — я пытаюсь облизать пересохшие губы, но их словно склеили.

Джексон подается вперед и заглядывает мне в глаза.

— Что, милая? Я тебя не слышу.

— Я не могу. Прости, не могу.

Не знаю, услышал ли он меня, потому что я разворачиваюсь и бегу. Натыкаюсь на людей, не успевших расступиться, случайно задеваю столик, заставленный дурацкими стаканами в белый горох, и вылетаю из дома. Бегство стало моей любимой привычкой.

========== Глава 24 ==========

POV Тэхён

Дворники не справляются с потоками воды, заливающими лобовое стекло, хотя работают в максимальном режиме. Здравый смысл подсказывает остановиться и переждать ливень, но прислушаться к нему не могу. Ведь речь идет о Лисе. Она не отвечает ни на мои сообщения, ни на звонки, с тех пор как сбежала с той идиотской вечеринки, где он сделал ей предложение. Это не дает мне ни жить, ни дышать. Я полностью пропал, потому что не могу перестать о ней думать. Никогда не переставал.

Бывает, что человек пускает корни в твоем теле с первой минуты вашего знакомства. Опутывает ими сердце, душу, мозги, проникает в кровеносную систему. Ты можешь сколько угодно искать этому объяснение, пытаться взять эту зависимость под контроль — это уже ничего не изменит. Таким человеком стала для меня Лиса, когда ей было всего девять. Смелая, упрямая, капризная, трогательная, щедрая и невероятно ранимая, несмотря на всю показную браваду. А еще Лиса, также как и ее повзрослевшая версия, совсем не умела лгать и изворачиваться.

Даже когда мне было двенадцать, я видел ее насквозь — все ее страхи и недостатки, каждую ее попытку быть тем, кем она в действительности не являлась. Это меня не отталкивало, а наоборот, привязывало к ней еще сильнее. Если в душе существуют пазы, то Лалалиса Манобан идеально в мои попадала.

Своего отца я не знал, с Чахён мы никогда не были близки, и Лиса с легкостью завладела всей любовью, которую я был способен отдать. Оглядываясь назад, я понимаю, что каждый мой поступок так или иначе был посвящен ей. Когда после очередного поручения дяди, меня тошнило от волнения в подворотне, в чувство приводила лишь мысль о том, что когда-нибудь я заработаю много денег, и мы сможем быть вместе. Не убивался по ней и не ставил жизнь на паузу — Лиса просто всегда была со мной, и я твердо знал, что когда-нибудь мы встретимся. Именно благодаря мыслям о ней, я никогда не чувствовал себя одиноким. Дядя и мать, моя единственная семья, никогда даже близко не значили для меня столько, сколько эта девятилетняя избалованная девочка.

Когда я увидел ее в университете, то испытал злость оттого, что в моем воображении по прошествии этих лет она была другой. Не такой стервозной к людям, не зависящей от чужого мнения и условностей, не имеющей отношений с ним. Но дерево по имени Лиса слишком глубоко пустило в меня корни: вырвать его — означает умереть самому. Я не смог в ней разочароваться, и наблюдая со стороны, понял, что причин для этого совсем нет. Передо мной была та же самая девочка, что и много лет назад: смелая и ранимая, запутавшаяся в себе, но имеющая понятия о добре и справедливости. И мне стало совершенно плевать, как она ведет себя с остальными. Она могла бы линчевать половину университета — в моих глазах это бы не изменило ничего, потому что я никогда не встречал такого одновременно сильного и беззащитного человека как она. Лиса вызывает во мне бурю чувств: восхищение ей и желание ее оберегать от нее же самой. Многие ненавидят и боятся ее, но это лишь потому, что они слабы и не знают ее такой, какой знаю я. Мое неидеальное совершенство, за которое я бы мог убить.

Я останавливаю машину возле дома ее родителей и, накинув на голову капюшон, чтоб укрыться от дождя, жму кнопку ворот. Жду секунду, две, три, десять, и когда собираюсь нажать ее снова, в домофоне раздается голос Бона Манобан, матери Лисы.

— Кто это?

Я снимаю капюшон, давая разглядеть себя в камеру, и наклоняюсь ближе к динамику.

— Это Ким Тэхён, миссис Манобан. Я звонил сегодня. Хотел поговорить с Лисой.

— Кажется, я сказала тебе, что ее здесь нет, — ее высокий голос натянут раздражением, которое она не пытается скрыть. Манеры для Боны в приоритете, но для сына домработницы, которого она всегда считала недостойным дружбы с ее дочерью, она не видит повода стараться. Мне плевать. На ее нее саму и на ее мужа, и на их мнение обо мне. Таких снобов как они, я бы, не раздумывая, посылал к черту, если бы не одно «но». Они родители Лисы, и они для нее важны. Я приползу к ним на животе и стерплю тысячи снисходительных взглядов, если это означает быть с ней.

— Я вижу ее машину, миссис Манобан, и ее подруга сказала, что она у вас. Просто передайте, что мне нужно ей кое-что сказать, а потом я уеду.

— Моя дочь не хочет с тобой… — Бона обрывается на полуслове, и я слышу голос Лисы, доносящийся откуда-то издалека. В течение нескольких секунд она спорит с матерью, а потом в домофоне раздается глухое «Сейчас выйду».

Я облегченно вздыхаю и ловлю ртом капли дождя, скатывающиеся по лицу. Они затекают за воротник толстовки, щекоча грудь и живот, но сейчас это даже кажется приятным. Главное, что я увижу ее. Каковы бы ни были причины, по которым она избегала меня, я смогу ее переубедить. И я не должен был уезжать с дядей в Париж, а быть с ней. Лиса запуталась, а мне всего лишь нужно было напоминать ей, как важно чувствовать. Я должен был дать ей понять, что она не одинока, и у нее есть я.

Лиса появляется на крыльце, одетая в шорты и толстовку в капюшон, похожую на мою. На улице темно и мне приходится напрягать зрение, чтобы разглядеть ее фигуру, идущую по тускло освещенной дорожке. Я слишком изголодался по ней, чтобы потерять хотя бы секунду. Я не должен был уезжать.

Лиса отщелкивает замок на воротах, ее лицо по-прежнему остается скрытым тенью капюшона.

— Пройдем в беседку, — она кивает себе за плечо. — Ты полностью промок.

Я бы предпочел поговорить у себя в машине, но сейчас готов принять любые ее условия. Мне нужно, чтобы она меня слушала, а где это произойдет, не так важно.

Мы в молчании доходим до беседки и встаем друг напротив друга. Лиса обнимает себя руками, и, наконец, смотрит мне в глаза. В груди колет холодом — ее лицо напоминает застывшую маску.