Но его рука, лишенная половины пальцев, не смогла удержать мальчика, и Пьеттен вырвался от него. Мгновенно вскочив на ноги, он бросился на Кавинанта и ударил его изо всех сил.

— Они ненавидят тебя! — бушевал он. — Уходи!

Свет луны упал на площадку, выделил ее среди окружающих гор. В алом сиянии маленькое личико Пьеттена выглядело как пустыня. Ребенок продолжал молотить по нему кулаками, но Кавинант поднял его с земли и обеими руками прижал к себе. Удерживая Пьеттена таким образом, он смотрел на ранихинов. Теперь он понял. Прежде он слишком старательно избегал их, чтобы заметить, как они реагируют на него. Они не угрожали ему. Этим огромным животным он внушал ужас. Только ужас. Глаза их сторонились его лица, и они роняли вокруг себя хлопья пены. Мышцы ног и груди дрожали. Тем не менее они словно в агонии приближались к нему. Древняя традиция нарушалась. Вместо того, чтобы выбрать себе седока, они подчинялись его выбору. Импульсивным движением Кавинант освободил левую руку и взмахнул холодным красным кольцом перед одним из ранихинов. Тот вздрогнул, изогнув шею, словно увидал перед собой змею, но не сошел с места. Кавинант снова прижал Пьеттена обеими руками. Сопротивление ребенка теперь ослабло настолько, словно он подвергся медленному удушению. Но Неверящий продолжал сжимать его изо всех сил. Шатаясь, словно он не мог восстановить равновесие, он диким взглядом смотрел на ранихинов. Но он уже принял решение. Он видел, что ранихины узнали его кольцо.

— Слушайте, — крикнул он, прижимая Пьеттена к себе, голосом, хриплым, как дыхание. — Слушайте! Я заключаю с вами сделку. Поймите правильно. Проклятье! Поймите правильно. Сделку. Слушайте! Я не могу этого выносить… Я распадаюсь на части. На части. — Он еще крепче прижал Пьеттена. — Я вижу… Вижу, что происходит с вами. Вы боитесь. Вы думаете, что я… Хорошо. Вы свободны. Мне не нужен никто из вас.

Ранихины со страхом смотрели на него.

— Но вы должны что-то сделать для меня. Вы должны уступить мне! Этот крик отнял у него почти все силы. — Вы… Страна… — он задыхался, в его голосе слышалась мольба. — Дайте мне жить! Не просите слишком много.

Но он знал, что в ответ на его слова ему от них было нужно нечто большее, чем готовность вытерпеть его неверие.

— Слушайте, слушайте! Если вы мне понадобитесь, то будет лучше, если вы явитесь. Чтобы мне не приходилось становиться героем. Поймите правильно.

Глаза его слепили слезы, но он не плакал. — И… Вот еще что… Еще одно… Лена… Лена! Девушка. Она живет в подкаменье Мифиль. Дочь Трелла и Этиаран. Я хочу… Я хочу, чтобы кто-то из вас направился к ней. Сегодня ночью. И каждый год. В последнее полнолуние перед серединой весны. Ранихины — это… Это то, о чем она мечтает.

Он смахнул слезы и увидел, что ранихины смотрят на него так, точно понимают все, что он пытается сказать.

— А теперь идите, — прошептал он. — Пожалейте меня.

С внезапным могучим и единодушным ржанием все ранихины встали вокруг него на дыбы, ударив копытами воздух над его головой, словно давая обещание. Потом они развернулись с облегченным фырканьем и понеслись прочь от Обители. Лунный свет, казалось, не касался их. Они упали за край площадки и исчезли, словно сама земля приняла их в свои объятия.

Ллаура почти сразу же оказалась рядом с Кавинантом. Она медленно высвободила из его рук Пьеттена и посмотрела на него долгим взглядом, понять который он не мог, потом отвернулась. Он пошел за ней, едва волоча ноги, словно перегруженный обломками самого себя. Он слышал удивленные голоса ранихийцев. Удивление их было так велико, что в его поступке они не увидели ничего обидного. Он был вне их и слышал, как они говорили:

— Они почтили его ржанием.

Но ему было все равно. Он был болен от чувства, что ничем не овладел, ничего не доказал, ничего не решил.

Лорд Морэм подошел к нему. Кавинант не поднял на него взгляда, но услышал неподдельное удивление в голосе Лорда, когда тот сказал:

— Ах, Лорд! Подобная честь еще не оказывалась простому смертному — будь то мужчина или женщина. Многие приходили на равнины и были предложены ранихинам — и получали отказ. А когда была предложена Лорд Тамаранта, моя мать, пять ранихинов выбрали ее — пять! Это была высочайшая честь. Но о подобном мы никогда не слышали. Ты отказал им? Отказал?

— Отказал, — тяжело вздохнув, простонал Кавинант. — Они ненавидят меня.

Он прошел мимо Морэма в глубину Обители. Двигаясь нетвердыми шагами, как корабль с разбитым килем, он направился к ближайшему костру, где готовилась еда. Ранихийцы уступали ему дорогу и смотрели вслед с благоговением. Ему было все равно. Подойдя к костру, он схватил первое, что попалось под руку. Мясо выскользнуло из его больных пальцев. Тогда он зажал мясо в левой руке и жадно принялся за еду.

Он ничего не замечал вокруг, почти не пережевывал мясо и, едва проглотив один кусок, тут же запихивал в рот следующий. Потом ему захотелось пить. Он оглянулся вокруг, увидел великана, стоявшего неподалеку с бутылью «глотка алмазов», до смешного миниатюрной в его огромной руке. Кавинант забрал у него бутылку и залпом осушил ее. Потом он некоторое время стоял не двигаясь, ожидая воздействия напитка. Оно последовало быстро.

Вскоре его голову начал заполнять туман. В ушах зазвенело, словно звуки Обители доносились со дна колодца. Он знал, что скоро его сознание отключится, и очень хотел этого, но прежде чем это случилось, боль в груди заставила его сказать:

— Великан, я… Мне нужны друзья.

— А почему ты считаешь, что их у тебя нет?

Кавинант закрыл глаза, и перед его взором предстало все, что он сделал в Стране.

— Не будь наивным.

— Тогда — значит, ты все же веришь в нашу реальность.

— Что? — Кавинант словно цеплялся за смысл сказанных великаном слов руками, на которых не было пальцев. — Ведь ты думаешь, что мы не сможем простить тебя, — пояснил Морестранственник. — А кто простил бы тебя с большей готовностью, чем твой собственный сон?

— Нет, — сказал Неверящий. — Сны никогда не прощают.

Потом он перестал видеть свет костра и доброе лицо великана, погрузившись в забытье.

Он вздрагивал, блуждая во сне, в ожидании ночных кошмаров, но их не было. Сквозь туманные подъемы и падения ночных скитаний, словно даже вне его чувств, он оставался настороже по отношению к Стране — ощущал, что за ним наблюдают издали. Взгляд этот был обеспокоенным и доброжелательным и напоминал ему того старого нищего, который заставил его прочитать эссе о фундаментальном вопросе этики.

Проснувшись, он обнаружил, что Обитель уже ярко освещена лучами солнца.

Темный потолок пещеры был почти не виден, но свет, отражавшийся от пола, казалось, рассеивал гнетущий вес камня. Лучи солнца проникали в Обитель достаточно глубоко, чтобы Кавинант мог определить, что проснулся почти в полдень теплого, уже почти летнего дня. Он лежал возле дальней стены пещеры в полной тишине. Рядом с ним сидел великан.

Кавинант на мгновение снова закрыл глаза. Он вспомнил, что пережил вызов ранихинов. И у него было смутное чувство, что его сделка действительно вступила в силу. Подняв веки, он спросил так, словно только что восстал из мертвых:

— Сколько времени я спал?

— Здравствуй и добро пожаловать, мой друг, — ответил великан. — Судя по тебе, мой «глоток алмазов» стал слабее. Ты проспал всего лишь ночь и утро. С удовольствием потянувшись, Кавинант сказал:

— Наверное, дело в привычке. Я так часто делаю это, что… стал уже почти нечувствителен к нему.

— Нечувствительность — редкое умение, — усмехнулся Морестранственник.

— Я бы так не сказал. Среди нас прокаженных гораздо больше, чем тебе кажется.

Он внезапно нахмурился, словно поймал себя на непроизвольном нарушении своей заранее предрешенной выдержанности. И, чтобы его не восприняли всерьез, добавил мрачным тоном:

— При этом я более широко толкую это слово…