— Ага, продолжать жить, — подхватил Морестранственник. — Нет, давай рассуждать дальше, Кавинант. Какой вообще прок от силы, если она — не власть над смертью? Если ты полагаешься на нечто меньшее, то твоя надежда может обмануть тебя.

— И что из этого?

— Но власть над смертью — это не решение проблемы. Жизнь без смерти быть не может.

Кавинанту пришлось признать этот факт. Но он не ожидал от великана подобного умения спорить. Это открытие вызвало у него желание выбраться из пещеры на солнечный свет.

— Великан, — пробормотал он, вставая с ложа, — я вот что думаю… — Он почувствовал силу взгляда Морестранственника. — Хорошо. Ты прав. Но скажи мне, откуда, черт побери, берется надежда?

Великан медленно встал. Он возвышался над Кавинантом, и голова его почти касалась потолка.

— Из веры.

— Ты слишком долго общался только с людьми и начинаешь спешить.

Вера — слишком короткое слово. Что ты имеешь в виду?

Великан двинулся вслед за ним между цветами.

— Я имею в виду не себя, а Лордов. Послушай, Кавинант, вера — это способ жизни. Они полностью посвятили себя служению Стране. И они принесли клятву Мира — приговорили себя к служению великой цели своей жизни только определенными методами, даже к смерти, если она понадобится, но они никогда не подчиняются великой разрушительной страсти, ослепившей Высокого Лорда Кевина и вызвавшей Осквернение. Разве ты поверишь, что Лорд Морэм может когда-нибудь отчаяться? Это — суть Клятвы Мира. Он никогда не сделает чего-либо из того, что бывает от отчаяния, — убийства, осквернения, разрушения. И никогда не поколеблется, ибо его служение Стране, его звание Лорда поддержат его. Служение вызывает служение.

— Но то, что ты сказал, — это не надежда, — заметил Кавинант, выходя на залитую солнцем площадку. Яркий свет заставил его опустить голову, и при этом он снова заметил пятна, оставленные мхом на его одежде. Он быстро огляделся. Зелень была расположена среди белых цветов так, что напоминала узор зеленых линий и пятен на его белом парчовом халате. Он подавил стон. Словно изрекая непреложную истину, он сказал: — Все, чего действительно необходимо избегать, — это неизлечимой глупости или неограниченного упрямства.

— Нет, — настаивал Морестранственник. — Лорды — не глупцы. Посмотри на Страну.

Широким жестом он обвел простиравшуюся перед ними землю, словно ожидая, что Кавинант увидит сразу всю Страну, от края и до края. Взгляд Кавинанта не мог охватить сразу все. Но он смотрел на зеленые просторы равнин, слышал отдаленный свист позывных Стражей Крови ранихинам и ответное ржание тех. Он заметил доброжелательное любопытство домозаботящихся, вышедших из пещеры, поскольку им было невтерпеж сидеть в Обители, где не было ранихинов. Наконец он сказал: — Иначе говоря, надежда происходит из силы того, чему ты служишь, а не из тебя самого. Черт побери, великан, ты, наверное, забыл, кто я такой. — Разве?

— Во всяком случае, откуда у тебя такие познания о надежде? Я не вижу у тебя никаких поводов для отчаяния.

— Не видишь? — Губы великана улыбались, но глаза оставались серьезными под нависающими бровями, а шрам на лбу напрягся. — Разве ты забыл, что от людей я научился ненавидеть? Разве… но оставим это. Что, если я признаюсь, что служу тебе? Я, Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник, великан Прибрежья, посланник своего народа?

Кавинант услышал в этом вопросе эхо, словно донесшееся с дальней вырубки и едва слышимое на ветру, и отпрянул.

— Не говори загадками, черт возьми. Говори так, чтобы я мог тебя понять.

Великан прикоснулся огромным пальцем к груди Кавинанта, словно указывая на одно из пятен на его одежде.

— Неверящий, в своих руках ты держишь судьбу всей Страны.

Губитель Душ объявил поход против Лордов именно тогда, когда мы обрели надежду отыскать свой Дом. Неужели я должен объяснять, что в твоей власти — спасти нас или бросить на произвол судьбы?

— Проклятье! — прошипел Кавинант. — Сколько раз я уже говорил, что я — всего лишь прокаженный? Все это — большая ошибка. Фаул просто разыгрывает всех нас.

Великан ответил просто и спокойно:

— Тогда неужели для тебя так удивительно узнать, что я думаю о надежде?

Кавинант встретил взгляд великана из-под нависающего лба, пересеченного шрамом. Тот смотрел на него так, словно надежда Бездомных была подобна тонущему кораблю, и у Кавинанта все заныло в груди от сознания своей беспомощности и неспособности спасти эту надежду. Но Морестранственник сказал, словно спеша на помощь:

— Не тревожься, друг мой. Этот рассказ пока еще слишком короток для того, чтобы кто-то из нас смог предугадать его окончание. Как ты сказал, я провел много времени с вечно спешащими людьми. Мой народ долго смеялся бы, увидев меня — великана, у которого не хватает терпения на длинный рассказ. И у Лордов еще много может быть неожиданного для Губителя Душ. Не тревожь свое сердце. Быть может, и ты, и я уже пережили свою долю из тех ужасов, которые нам положены.

Кавинант хрипло сказал:

— Великан, ты слишком поспешен в суждениях.

Способность Морестранственника к мягкости смущала его. Бормоча про себя проклятья, он отвернулся и занялся поисками посоха и ножа. С площадки доносился шум приготовления к походу. Внутри пещеры суетились домозаботящиеся, укладывая в мешки пищу. Отряд готовился к выходу, и он тоже не хотел оставаться в бездействии. Свой посох и нож вместе с ворохом белья он нашел на камне. Все это было разложено среди цветов, словно на витрине. Потом он попросил одного из домозаботящихся, тотчас пришедшего в неописуемое волнение и восторг, достать ему мыло, зеркало и принести воды. Он чувствовал, что должен побриться.

Но едва он установил зеркало в нужное положение и смочил лицо водой, как обнаружил Пьеттена, торжественно стоящего прямо перед ним, а в зеркале ему была видна Ллаура, стоящая позади. Пьеттен смотрел на него так, словно Кавинант был неуловим, подобно духу, а лицо Ллауры казалось напряженным, словно она заставляла себя делать что-то против своей воли. Беспомощным жестом проведя рукой по волосам, она сказала:

— Ты просил ранихийцев приютить нас здесь.

Кавинант пожал плечами.

— Так же, как и Морестранственник.

— Почему?

В ее вопросе Кавинант уловил целый набор значений. Она не отрывала взгляда от зеркала, а он видел в ее глазах воспоминание о горящем дереве. Он осторожно спросил:

— Ты думаешь, что у тебя может появиться шанс отомстить Фаулу? И что ты сможешь этот шанс использовать? — Он посмотрел на Пьеттена. — Оставь это Морэму и Протхоллу. Ты можешь в этом положиться на них.

— Конечно, — выражение ее лица не хуже слов говорило о том, что не доверять Лордам она не может.

— Тогда займись делом, которое у тебя есть. Здесь Пьеттен. Подумай о том, что с ним может случиться — нечто худшее, чем то, что вы уже пережили. Ему нужна забота.

Пьеттен зевнул, словно ему давно было пора спать, и сказал:

— Они ненавидят тебя.

Голос его был столь же бесстрастным, как голос палача.

— Как? — вызывающе отозвалась Ллаура. — Разве ты не видел, как он себя ведет? Не видел, как он не спит по ночам? Как его глаза пожирают луну? Не видел его пристрастия к вкусу крови? Он не ребенок. Он уже не ребенок. Она говорила так, будто она произносила слова, не имевшие никакого значения.

— Это предательство, облеченное в форму ребенка. Как я могу заботиться о нем?

Кавинант снова смочил лицо и стал намыливаться. Спиной он чувствовал присутствие Ллауры, особенно когда намыливал подбородок.

Наконец он пробормотал: — Попробуй сделать это с помощью ранихинов. Он их любит.

Когда Ллаура нагнулась, чтобы взять Пьеттена за руку и увести его, Кавинант вздохнул и поднес к подбородку нож. Рука его была нетвердой, перед глазами мелькали видения того, как он ранит себя. Но лезвие скользило по коже так гладко, словно помнило о том, что Этиаран отказалась нанести ему удар.

К тому времени, когда с бритьем было покончено, отряд уже собрался. Кавинант поспешил присоединиться к всадникам, словно опасаясь, что отряд уйдет без него.