Может выглядеть смешно, что одинокий мужчина вроде меня так хорошо разбирается в предметах дамского обихода, однако же еще в бытность мою помощником судебного следователя в И. мне приходилось проделывать немало личных досмотров и досмотров вещей. Пригляделся.

Опустошив сумочку, я промял ее боковинки, и в одной из них что-то бумажно хрустнуло. Извлек документы я с почти забытой уже ловкостью - тут, в Манчжурии не имелось обыкновения зашивать в подкладки прокламации или письма ссыльным. Аттестат за нумером 660, свидетельствующий об окончании дочерью надворного советника девицей Орловой Доротой Яковлевной И-ского Института Благородных Девиц. Прекрасная плотная бумага с двуглавым орлом на виньетке, с фотографическим изображением хорошо памятного мне здания бывшего комендантского дома на высоком речном берегу. Отмечены отличное прилежание, отменные успехи в изучении языков и словесности, весьма хорошие в изучении остальных наук, и в конце вписано, что вышеозначенная девица удостоена серебряной медали большого размера. 1917 год, май. Стало быть, сейчас ей должно быть лет двадцать семь-двадцать восемь.

Отогнав неуместные сентиментальные воспоминания, я продолжил осмотр документов. Письмо на английском, который я разбирал с пятого на десятое, но все же сумел понять, что письмо рекомендательное. Некая Эмили Джейн Берджесс с похвалой отзывается о miss Dorothy Branitsky и рекомендует ее в качестве… вот тут я не понял вполне точно, но разобрал - что-то связанное с детьми.

Браницкий, Браницкая. Я передал китайцу-полицейскому содержание бумаг и он непроницаемо кивнул. Для него фамилия и имя Дороти Браницкой значили только связь с не столь давним печальным происшествием в семействе Босвелл, а посему он напомнил мне, что отношения с полковником Суном лично и сыскной службой очень зависят от моего умения хранить молчание.

Я понимающе кивнул, заранее готовый к такому исходу дела, и спросил, нужны ли будут в таком случае полковнику могущие возникнуть у меня соображения. Китаец заколебался - необходимость лично принять решение тяготила его. Наконец он высказался в том смысле, что в это дело не должно впутывать никого посторонних.

- Пак-Меченый не убил бы своего хозяина просто из-за женщины, - бесстрастно бросил он, когда мы уже возвращались. - Не тот человек.

Смотря какова женщина, подумал я, подкидываемый мягкими автомобильными рессорами, и вспомнил все те странные, кровавые и нелепые глупости, которые на моей памяти совершались из-за женщин. Самый свежий случай взять, в 17 году, незадолго до государева отречения, Мишка Подкова, гроза и герой всех блатных в И. Как узнал, что его маруха переметнулась к другому, так разом наплевал на выгодное фартовое дело, которое само в руки шло, и мотнулся за полста верст в верную засаду, где получил располосованную ножом харю, два трупа - пассии и ее любовника, - и сам погиб в перестрелке с городовыми.

Перед моим взором возникло красивое молодое лицо, чернобровое черноглазое, цыганское лицо Мишки, по которому сохли все б…ди в том заведении, где служила его зазноба. “Нам бежать - вам держать”, говаривал Мишка, когда его ловили. Все знали эту его присказочку.

Впрочем, если те слухи, что расползлись о Дороте Браницкой после похищения сына Босвелла, правдивы, возможная ее связь с Меченым вряд ли имеет любовный характер.

На случай, если эти мои записки будут изданы, кратко излагаю суть дела семейства Босвелл. Джеймс Говард Босвелл, богатый американский коммерсант, уже довольно давно приехавший в Китай и живший в Тянцзине, вел открытую жизнь, однако на обыкновенного богатого делового человека, получающего от жизни доступные удовольствия, походил не слишком. Он почти не пил и не курил вовсе, утверждая, что нездоровая жизнь больше вредит человечеству, чем войны. Был страстным спортсменом, естествоиспытателем и благотворителем, собирал какие-то философские кружки, на которых сходились люди не только его круга, все здоровые и красивые, как говорили бывшие там - но также туда приглашалось и множество русской полунищей интеллигенции, сбежавшей от большевиков. Последние, по моему разумению, были для господ американцев, англичан и французов на манер цирковых мартышек для поглядения, но тут уж выбирать не приходится. Чего не сделаешь, если гол да голоден.

Семья у Босвелла казалась образцовой, скромница и хозяйка жена, оттеняющая красавца-мужа, подрастающий сын. И вот около полугода тому назад в этот райский порядок вторглась беда - сын Босвелла был похищен хунхузами. Обыкновенно такие дела мимо меня не проходят, но тут я узнал о похищении только из полицейских кругов.

Я тут же вызвал Довона и, нисколько не сомневаясь, что меня привлекут для такого громкого дела, вместе с ним предпринял небольшое черновое расследование, обыкновенно самое простое в такого рода делах - узнать, кто из атаманов решил отхватить солидный куш, каковым должен был быть выкуп за сына Босвелла. Однако никаких сведений о похищении ребенка местными хунхузскими шайками я не получил. Более того - утверждалось довольно определенно, что никто из хунхузов не имеет к этому ни малейшего отношения.

Тем не менее, каждый день читая в газетах очередные сведения о поисках несчастного мальчишки, я написал Босвеллу и предложил свои услуги. Однако всего через пару недель после похищения ребенок был счастливо возвращен родителям, живой, здоровый и невредимый, а мне пришло письмо на хорошей веленевой бумаге, где в изысканных выражениях от моих услуг отказывались и настоятельно просили не тревожить более и так пострадавшие нервы матери и отца. Вернули сына и Господь с ним со всем, Босвелл написал, что прощает всех причастных.

Каково же было мое удивление, когда в газетах то и дело стали попадаться материалы, сообщающие постфактум детали этого похищения. И большинство деталей явственно указывали на виновного, а точнее причастную к похищению особу - гувернантку сына Босвелла, мисс Дороту Браницкую. Город шумел, и я не сомневаюсь, что подобным же образом корыстную подлую прислугу, продавшую воспитанника подлым хунхузам, проклинали в Тянцзине, Шанхае и других городах. Однако же никаких официальных обвинений против девушки выдвинуто не было. Я хорошо помнил на третьей полосе ежедневного листка пойманную моментальным снимком женскую фигуру, поспешно прикрывшую руками лицо, и понимал, что от суда Линча девушку спасает разве что сравнительная малочисленность тех, кто способен читать английские газеты.

Словно последний гвоздь в крышку, в начале октября в тех же английских газетах было напечатано открытое письмо супругов Босвелл, в котором заявлялось, что ради чудом обретенного ненаглядного сына хотят простить всех причастных к его похищению и не держат ни на кого зла.

***

Вернувшись домой, я все не мог успокоиться - лежал без сна и припоминал все детали, все что знал и помнил о Дороте Браницкой. Нет, в И. она была Доротой Орловой, и сама по себе привлекала мое внимание лишь постольку, поскольку была внучкой ссыльного поляка, дочь коего, мать Дороты, жена тихого и благонадежного путейского инженера, порой мелькала в донесениях филеров относительно сборищ на квартирах, где пелись польские песни и велись - или же могли вестись, что одно и то же, - вредные разговоры. Будучи в то время помощником судебного пристава, я непосредственно отвечал за гласный надзор за некоторым числом ссыльных, а также их родных, привлекших внимание полиции. И госпожа Орлова, урожденная Браницкая, помнилась мне хорошо - женщина она была редкой красоты, однако же и красота ее затмевалась той необыкновенной горячностью и бесстрашием, с которой она отдавалась захватывающим ее делам. Должно быть, муж ее тяготился такой супругой - это было похоже на владение горячей кобылицей, которая так и норовит затоптать неловкого ездока, и уже будучи объезженной, в любое время готова укусить или ударить. Впрочем, многие без такого перцу не видят жизни.

Надзор за госпожой Орловой был прекращен, когда стало известно, что она превратилась в морфинистку, и далее о судьбе ее мне не было ничего известно.