– И тебе не придётся пользоваться этим ведром, – добавила тётя Максин. – Просто оставь его на месте.

На этом экскурсия закончилась: все трое поднялись на первый этаж, и вот так неожиданно жизнь Хэдли круто изменилась. До сих пор она была любимой доченькой, девочкой с толпой друзей. А теперь она стала одиноким ребёнком, угодившим в странное место. Несмотря на разгар лета, в доме было влажно и зябко, как в пещере. Когда Хэдли нечаянно задевала рукой обои на стене, она вздрагивала от сырости, а ковровая дорожка хлюпала под ногами при каждом шаге. Липкий тяжёлый воздух был холодным и в то же время душным.

Поскольку тётки были приверженцами расписания и дисциплины, они сообщили, что Хэдли должна выходить к завтраку ровно в шесть утра. А раз в доме не имелось часов (если не считать те напольные, у которых не было стрелок), девочке пришлось встать, как только она услыхала, что тётушки проснулись. В туалете она умылась, воспользовавшись отвратительным вонючим мылом и грубым полотенцем. Зубы пришлось чистить пальцем – Зоуи, конечно, забыла положить зубную щётку. Кое-как приведя себя в порядок, Хэдли спустилась на два этажа и встретилась на кухне с тётками.

Когда тётя Максин готовила тот первый завтрак, она показала Хэдли, что и как при этом делает: повернула вентиль на газовой плите и поднесла спичку к конфорке. Она растопила масло в тяжёлой чугунной сковороде. Затем ловко разбила несколько яиц и полезла в ледник, откуда извлекла кусок бекона. Отрезала несколько ломтиков и добавила к яйцам на сковороде.

– А у нас дома нет такого ледника, – заметила Хэдли. – Мы пользуемся холодильником.

– А мне какое дело, малявка? – рявкнула тётка. – Лучше смотри и не зевай. Чтобы сама знала, как надо готовить.

Потому что на следующий день это стало обязанностью Хэдли.

– Девочке совершенно необходимо уметь готовить, – ободряюще сказала тётя Шарман. – Вот и молодец, глупенький гусёночек!

– Хэдли, – тётя Максин вовсе не была так довольна, – яйца не прожарились! Чтобы завтра сделала всё как следует!

Далее в распорядок дня входил тихий час (когда тётушки дремали), уборка (Хэдли скребла и мыла под строгим надзором тёток) и прогулка, когда она могла находиться вне дома сама по себе в течение часа. Одичавший и заросший сад был окружён высоченным деревянным забором: через него не смог бы заглянуть даже настоящий верзила, а о том, чтобы перелезть через него, нечего было и мечтать.

Когда Хэдли впервые попала в сад, она обошла его по периметру в надежде найти ворота, но забор оказался сплошным. Девочка всё равно выходила на прогулки в надежде подышать свежим воздухом, но, к сожалению, день за днём воздух в саду почему-то был таким же вязким и душным. Никогда в жизни она не видела такого туманного, мрачного лета. Небо над Гримм-хаусом всегда было серым и тусклым – угнетающее зрелище. Больше всего Хэдли тосковала по солнцу.

Насколько она могла судить, тётки никогда не покидали дом. Продукты просто оказывались на переднем крыльце. Для развлечения они беседовали между собой, дразнились как маленькие и хохотали, как гиены.

– А помнишь тот раз… – начинала тётя Максин, после чего выдавала какую-нибудь гнусность о сестре.

– Ну, ты нашла что вспомнить! – был любимый ответ тёти Шарман. – Это было давным-давно!

В молодости они постоянно влюблялись в одних и тех же парней и теперь винили друг друга в том, что остались на бобах.

– Джордж признался мне, что в жизни не видел никого красивее! – бубнила тётя Шарман. – И я бы прибрала его к рукам, если бы не ты!

– Вечно ты витаешь в облаках, Шарман! – фыркнула тётя Максин. – Никогда он ничего такого не говорил!

– А вот и говорил!

– А вот и нет!

– В жизни не видел никого красивее! Он так и сказал! Слово в слово! Я слышала это собственными ушами!

– Вот этими, что ли? Да они же хлопают так, будто ты украла их у слона!

– Ох, Максин, ты такая противная! Не будь ты моей милой сестрой, я бы ни за что с тобой не разговаривала! – Несмотря на грубые слова, звучали они без злобы. Это было их привычным развлечением – оскорблять друг друга.

Хэдли слушала их кваканье и хохот и всё больше погружалась в муки одиночества. Ей ужасно хотелось поговорить с подругами, Софией и Лили! Она даже готова была опять оказаться под надзором Зоуи! Но у тёток не было телефона, и выходить ей не разрешалось. Все двери, ведущие на улицу, были надёжно заперты – как и окна. Хэдли невольно задавалась вопросом, отчего так стараются запереться престарелые тётки.

Любимым временем стала пауза после ужина, когда ей позволялось танцевать. Каким-то чудом Зоуи, позабыв про зубную щётку и пасту, умудрилась уложить все костюмы для танцев. Само присутствие этих вещей в тёткином доме приносило ей утешение. И девочка не спеша брала их в руки по очереди и выбирала, что наденет.

Каждый сценический наряд будил воспоминания о представлении, и каждый нёс своё особенное чувство. Один был связан с джазовым номером, другой – с драматическим танцем. А третий напоминал о танцевальном дуэте, исполненном вместе с лучшей подругой, Лили. Звёздное выступление стало кульминацией долгих часов их общего изнурительного труда: каждое движение совершалось с безупречной синхронностью. И разделённая девочками любовь к танцу только укрепила и без того прочную дружбу.

В детстве благодаря несомненному таланту она очень быстро освоилась на уроках танцев, однако, повзрослев, познакомилась с мастерством других артистов, вдохновлявших её постоянно трудиться и совершенствоваться. Мама шутила, что она нашла своё племя, – и это было правдой. Хэдли чувствовала себя на месте в своём племени и лучшего не желала.

Разложенные на кровати наряды напомнили ей об этом и вызвали слабую улыбку. Она не спешила с выбором, любуясь блёстками и переливами эластичной ткани. Наконец она оделась и сразу почувствовала себя лучше. Лёгкий шелест юбки, колыхавшейся во время спуска по лестнице, вернул знакомое предвкушение, как бывало каждый раз перед выходом на сцену.

Холл у тётушек идеально подходил для представлений благодаря свободному пространству в центре, под великолепной хрустальной люстрой. У окна на большом письменном столе поместили лампу – чуть в стороне от места для танцев. Также тётя Шарман раскопала древний проигрыватель, который именовала виктролой[1]. Когда игла опускалась на пластинку и начинала звучать мелодия, они с тётей Максин погружались в недра продавленных кресел и следили, как Хэдли скользит и кружится под музыку. Часы и часы безоблачного танца. Только в это время девочка чувствовала себя настоящей. Тётки подбадривали её, пока она не доводила себя до изнеможения. Случалось, что она делала ошибки, но ничто не могло лишить её веры в себя.

– Чудесно, Хэдли, чудесно! – приговаривала тётя Шарман.

– Браво, браво! – тётя Максин снисходила до воздушных поцелуев.

Их похвалы и аплодисменты не давали ей остановиться, даже когда сердце бешено стучало, а мышцы сводило болью. Она едва находила в себе силы подняться по лестнице на третий этаж, зато засыпала мгновенно.

Утром ей приходилось напоминать себе, где она и как здесь оказалась. Хэдли ужасно тосковала по родителям и прежней жизни. И каждый раз за завтраком первым делом спрашивала:

– Есть новости о корабле? Вы что-нибудь слышали о моих родителях?

Поначалу тётки старались быть снисходительными и даже делились с нею теми крохами информации, которую получали от спасателей.

– Этим занимается береговая охрана, – говорила тётя Максин. – Спасательные команды разосланы по всему району.

– Не тревожься, Хэдли, – однажды утешила её тётя Шарман. – В этом районе великое множество мелких островков. Твои родители вполне могли добраться до одного из них и теперь лишь ждут спасателей!

Хэдли попыталась представить, как её неунывающие папа с мамой стараются выжить на необитаемом острове. Усталые и грязные, но непобеждённые. Наверняка мама с присущей ей находчивостью изобретает способ вскрывать кокосовые орехи, а папа рыбачит.