– Ааа, прыехау на…
– Ну как ты говоришь, вот так и приехал на…, – пошутил я, и моя шутка была оценена – Серёга улыбнулся.
Ещё интереснее оказался его прошлогодний разговор с моей женой. Он её инструктировал на предмет хранения парного, ещё тёплого, молока перед дальней дорогой, чтобы оно лучше перенесло пятисоткилометровую тряску в тёплой машине:
– Надо яг(х)о у халадильник на, поставь его на....
Супруга моя стала уточнять:
– Так в или на?
– Ну, у халадильник на…
Всё ясно, так и сделали, поставили «в», и молоко успешно доехало до Питера.
Не припомню, чтобы Серёга обращался к кому-нибудь по имени или ещё как. Нет, у него всего одно обращение: «ты». Да ему и не надо, больше двух человек одновременно он видит только у автолавки.
Вообще Сергей довольно интересная личность. Он кормит себя и мать, которая уже лет десять как не встаёт. Вне зависимости от погоды, при температуре выше нуля одевается всегда в одну и ту же одежду – камуфляжные штаны, какая-то неопределённого цвета рубаха и плотная матерчатая грязно-коричневая курточка. Только в самую жару он может её скинуть, да и то, если мешает косить. Но к приезду автолавки Серёга обязательно приоденется, можно сказать, на нём парадный костюм с тщательно подобранными аксессуарами – брючки поприличнее и сшитые из одного материала в еле заметную клеточку куртка, кепка и авоська. Правда, штаны всё так же будут заправлены в резиновые сапоги. Выход к автомагазину для него равносилен поездке в город, там ведь он бывает только в исключительных случаях, коровы не отпускают. Серёга продаёт молоко своих двух бурёнок, ещё и бычков держит иногда, тем и живёт, У матери пенсия маленькая, но прибавка к доходу от молока существенная. Плюс картошка, огурцы и яблоки свои. Товарно-денежные отношения в нашей деревне не очень развиты, не всё считают в деньгах. Тот же Сергей-молочник, имея своих забот полон рот, может придти помочь выкосить траву около нашего дома. Когда приезжаем на лето во второй половине июня к дому-то и подобраться пешком трудно, столько вырастает зелени дикой, и на первые дни я превращаюсь в не очень-то умелого косаря. Конечно, сено потом Сергей заберёт для своих коров, но ведь я и так бы ему отдал, куда оно нам? Только возня лишняя и ненужная со стожками.
У другого соседа, Вити, пытался я купить косу, у него в хозяйстве их почти десяток имелся. Раньше много косарей было в семье, все, кто приезжали из города, помогали косить, для каждого – своя коса, а нынче ему столько инструментов ни к чему. Вот я и подошёл к Вите с просьбой, продай, мол, одну косу, а то на рынке неизвестно что купишь. Витя не то чтобы ломался, продавать не хотел, а не знал, как ему поступить. Денег от меня он никогда не брал. Я мог придти за пучком свежего лука, тогда, выдав мне в десять раз больше, чем просил, они с женой ещё добавляли: «а когда надо, вон оттуда сам рви». Поэтому я и обращался к ним только в крайнем случае, неудобно всё же. Вот и с косой Витя подумал, что сейчас буду ему купюры совать, но я представлял себе его реакцию, посему на деньгах не настаивал, а на следующий день привёз из города большущий торт с ягодками. Витины внуки уплели его за один день. Такой вот у нас натуральный обмен бывает. Потом Витя ещё учил меня косить, не потому что обучение входило в стоимость торта. Нет, чисто по-свойски, заодно и скосил процентов восемьдесят нашей травы.
Народ в Попадьино считает нас хоть и городскими, но всё-таки соседями, нашему приезду довольны – всё ж больше людей. Покойная баба Галя всегда нас напутствовала при отъезде в Питер: «Когда в следующий раз приедете? Приезжайте, не забывайте!» Раз мы соседи, то соседям надо помогать. Даже Кравченки, которых здесь недолюбливают, способны на бескорыстные поступки. Отец с сыном однажды нам ставни новые повесили – мне одному было никак. Денег не взяли. А случается, что чуть ли не всем людом выходим на общие дела – купальные мостки починить или сжечь срубленные подряжёнными мною работниками кусты перед озером. Рядом есть деревня побольше, там за пятьдесят домов, и подход у народа уже другой, мы для них просто чужие, из Питера понаехавшие, на которых не грех и деньгу зашибить. Подход вполне понятный и разумный, мы не в обиде, платим, сколько скажут.
Жизнь в нашей деревне размеренная, неторопливая. К этому располагает природа: внизу тихо ласкает берег озёрная вода, больших волн там не бывает никогда, иногда плеснёт разыгравшаяся рыбина, вокруг стеной стоят смешанные леса, вековые ели в них соседствуют с молодыми берёзками. В лесах тишина, только на сильном ветру шумят, колышатся берёзы и клёны, трещат ветками ёлки. Из чащи порой выходят заблудившиеся косули. Прошлым летом одна такая красотка пробежала по дороге через давно проснувшуюся деревню. С южной и восточной сторон приткнулись к домам два небольших поля, там ищут свою добычу хищные птицы, они долго парят в высоте, а потом камнем падают вниз.
Озеро под горкой – ещё одно место охоты, только за рыбой, её ловят чайки. Утки тоже кормятся в воде. С виду они совершенно спокойно проводят время на поверхности водной глади, совсем как любители плавания, отдыхающие на курорте, но вдруг следует резкий нырок, и уточка появляется из воды уже в отдалении, метрах в двадцати. Всё время крейсирования она напряжённо искала в воде свою жертву и, наверное, её настигла. Поохотившись, утки парами взлетают с разгона и, обязательно сделав крутой разворот, совсем как пара истребителей, уходят на другое озеро. А у нас продолжается медленное течение времени – слышно, как трава растёт.
И люди участвуют в жизни природы, подстраиваясь под неё, принимают неспешный этот ритм. Тут торопятся только сено ворошить летом, пока его не вымочил очередной дождь, да и то, если лето мокрое. Утро начинается раньше всех у Серёги и у Кравченко, коров доить надо, потом скот выгоняют на поле: Сергей – рядышком со своим участком, а младший Кравченко ведёт коров далеко, почти за километр, там их колхозный пай. Потом начинается шевеление и в других домах – воды наносить, еду приготовить, в огороде покопаться, а нет особых дел, так можно дрова поколоть – они в хозяйстве никогда лишними не бывают. Сосед Витя унаследовал в прошлом году дом мачехи своей жены, Тамарки, как звала её Витина супруга, ухаживавшая за ней до последнего. Всё прошлое лето Витя занимался тем домом – гнилые венцы менял, полы перестилал, в основном один, у зятьёв работа. Потрудится, посидит – покурит. Если подойдёшь к нему, то и поговорит с удовольствием. В деревне развлечений мало, поэтому общается народ друг с другом по любому поводу и без повода. Нельзя просто придти и попросить спички, нужно человеку внимание уделить, обменяться десятком фраз, зачастую ничего не значащих. Тем для разговора хватает – погода, урожай картошки, сена, ягод лесных, рыбалка, а то и просто:
–Ну как?
– «Да никак!» – и так далее.
Людей в Попадьино почти не осталось, поэтому только летом с приездом дачников появляется возможность зацепиться с кем-нибудь за язык прямо на улице. А когда раз в неделю приезжает автолавка – белый ГАЗ с фургоном, то покупатели пользуются случаем, чтобы обсудить все возможные события и проблемы. Получается своего рода импровизированный сельский клуб, в котором водитель (он же продавец) магазина играет роль первой скрипки.
А ведь многие считают, что единственной формой социальной жизни в наших деревнях остаётся старое «сообразим на троих». В Попадьино живет слишком мало народа, чтобы делать далеко идущие выводы, но пьянство здесь, как явление, можно сказать, изжито. Сильно пьющих людей тут нет, хотя раньше, особенно в девяностые, когда колхоз развалился, и работы не стало, алкоголиков хватало, но все они быстро переселились на погост, заливали внутрь что попало. Одни пили, другие похмелялись, некоторые иногда трезвели и завидовали пьяным, а те хмелели всё больше. Упасть и лечь можно было где угодно, главное, чтоб не зимой. Вот картинка из былой жизни Попадьино: лежит под ясенем у нашего нынешнего дома хорошенько набравшийся, несмотря на ранний час, Сашка Ворон и лёжа на гармошке играет, а тут другой Сашка, Голубев или Монах, по отцовскому прозвищу, домой топает. Завидно Монаху, он-то сам трезвый, на бутылку ещё не заработал и никто не налил, а приятель один веселится да под деревом отдыхает, ну, так хоть мораль ему прочитать: «Вот напился и лежит дурак-дураком!» Теперь уже ни того, ни другого нет на этом свете. Доживший до наших дней народ или вообще не пьёт, или не злоупотребляет, во всяком случае, по российским меркам. Коллективные посиделки с крепкими напитками устраиваем только мы, дачники, причём желательно со своим самогоном или настойкой, тут у каждого имеются личные достижения. А что касается остальных, то выпить и закусить деревня собирается лишь на очередных похоронах.
