***
Белый волк трижды или четырежды возненавидел лестницу, по которой им пришлось взбираться в комнату. Пусть виконт и весил не так много, но ноги совершенно его не слушались, и он постоянно то за гвоздь цеплялся, то грозился вывалиться из рук поддерживающего его друга и скатиться по всем ступенькам этого кособокого сооружения, державшегося на честном слове. Пока добрались — ведьмак взмок, и пыльная мансарда вместе с пауком, что жил на потолочной балке и ровно во время их возвращения решил взглянуть, кто это пришёл, показалась ему лучшим местом в этом треклятом Новиграде. Стоило отпустить виконта на одну из постелей, тот распластался на ней. Несмотря на то, что его тащил не самый чистый ведьмак (ему так и не удалось привести себя в порядок) Юлиан выглядел крайне поэтично.
Пока Белый волк раздумывал, стоит ли трогать это тело, то оторвало от кровати голову и воззрилось на него самым пьяным взглядом в мире.
— Геральт, — Лютик попытался сесть, но у него мало что получилось, так что он махнул рукой и продолжил, тщательно выговаривая слова, — з-знаешь, ч-што?..
— Что? — Вздохнул ведьмак и наклонился, чтобы стащить с барда сапоги.
— Т-ты мой, — вздох и пауза, — самый лущ… курва… лучший друг. Я тебя л-люблю.
И во второй раз ведьмак возблагодарил ведьмачьи мутации, не позволяющие вогнать его в краску. Он прикусил губу, стащил второй сапог с Лютика и, не поднимаясь, тихо заявил:
— Я тоже тебя люблю.
Когда Геральт всё-таки встал, то отметил, что его родственная душа, пьяная в задницу, уже пару минут как спит.
Он пролежал без сна всю ночь, вслушиваясь в мерное дыхание Юлиана, периодически становящееся храпом. С постели сорвался рано, захватил мечи и потянулся за курткой, но передумал — день обещал быть жарким — и вышел.
Утро выдалось приятно прохладное, и после бессонной ночи в душной каморке хорошо отрезвляло. Геральт не знал, зачем выперся в такую рань — в хозяйствах за городскими стенами только начинали горланить петухи — но оставаться наедине с Лютиком не мог. Раз или два он обходил пьяных, одному слепому безногому нищему кинул монетку. Когда она звякнула о тарелку, тот начал рассыпаться в благодарностях, но его товарищ, которого ведьмак поначалу принял за груду тряпья, зашипел и сообщил, что это грязные деньги от отвратительного отродья. Ведьмак застыл, словно его стукнули чем-то тяжёлым по голове. Нищие восприняли это как угрозу и уползли куда-то в особо зловонный и тёмный переулок. А он думал. Думал о том, что, может быть, не только нищие так считают. Может, и Лютик тоже держит в голове эту мысль? Что он, Геральт, отродье?.. Это многое бы объяснило. Конкретнее — объяснило бы всё.
Резво развернувшись на каблуках, он решительно зашагал обратно к их обиталищу, едва не сбив торговку рыбой. Она гаркнула ему вслед, что он сукин сын, и это словно стало толчком. Ведьмак ускорил шаг и вскоре уже забирал свои вещи из пыльной мансарды. Лютик спал всё в той же позе, милый и беззащитный. Будь желание — резани по открытой шее, вот прямо под острым кадыком, и всё — никаких страданий и ревности… Он потряс головой, словно выкидывая из нее мысль и поднял голову, отыскал взглядом паука. Тот деловито оборачивал в кокон попавшую в паутину муху и на человека внимания не обратил.
Ещё немного постояв у постели барда, Геральт выгреб из кармана оставшиеся монетки и насыпал их в левый сапог Юлиана, молчаливым кивком пожелав ему счастья и удачи на кроватях то одной, то другой. Закинув куртку на плечо, ведьмак покинул мансарду и зарёкся общаться с этим невыносимо слепым музыкантишкой.
Заспанный паренек, отвечавший в этом доме за коней, открыл ему ворота и почти сразу вернулся на свою лежанку, даже и не глядя на то, как человек с самыми грустными глазами в Новиграде оборачивается, отыскивает мансардное окно и всё-таки уезжает.
========== Часть 3 ==========
В следующий раз, когда Лютик встретился с Золтаном Хиваем, они почему-то не стали пить. Бард отметил и то, что встреча эта произошла поутру, на следующий день после исчезновения Геральта. Так что он нисколько не удивился предложению зайти в корчму, зато его брови поползли наверх, когда краснолюд отказался выпить. Нет, конечно, у Юлиана не было никаких предубеждений касательно непьющих, он много повидал интересных финтов судьбы, однако, за всё то время, что они были знакомы именно этот конкретный краснолюд никогда не упускал возможности испробовать горячительного. То был первый звоночек.
Перебросились парой реплик, подходящих для начала разговора, замолчали. Де Леттенхоф заволновался, чуть не подавился яичницей и с сожалением её от себя отодвинул. Хивай смотрел на него так, что нечего было и помышлять о еде. А ещё он молчал, и это было вторым странным звоночком в его поведении. Поволновавшись пару минут и осознав, что ничего визави говорить не собирается, Лютик откинулся на спинку лавочки и сложил руки на груди:
— Ну?
— Гну, — сразу же отозвался его спутник, и этого оказалось для него достаточно, чтобы начать, — Лютик, скажи мне, тебя по голове часто били?
— Отличное начало разговора, Золтан, — поморщился трубадур, но, увидев, что друг не слишком-то доволен ответом на, в общем-то, риторический вопрос, поднял руки, демонстрируя ему холёные ладони и несколько поспешно добавил, — Всё-всё, не перебиваю.
— Так-то, — протянул краснолюд, сцапал тарелку с уже подстывшей яичницей и с непонятным для барда остервенением принялся потрошить несчастное блюдо. Когда яичница была истерзана, в голове у Лютика зазвенел третий звоночек — вилка воткнулась в столешницу едва ли не на всю длину зубчиков. Тупо попялившись на эту инсталляцию пару секунд, виконт поднял глаза на Золтана и указал на неё рукой. Он совершенно не понимал всех этих слишком иносказательных шарад, и отчего-то стал походить в этом аспекте на ведьмака. С кем поведешься… — Короче, Лютик, ты еблан, вот ты кто.
— Смотря что ты подразумеваешь под этим определением, — холодно отрезал бард и снова сложил руки на груди. Если их оставить на столе, то вполне может случиться и так, что вилка перекочует в его запястье. — Если мои успехи в любов…
— Я подразумеваю, Лютик, что ты еблан! — раскатился по всей корчме рёв раненного быка. Бард окинул немногочисленных затихших посетителей взглядом и, вздохнув, пододвинулся к краснолюду.
— Золтан, друг мой, давай мы либо закончим эту не слишком понятную для меня беседу, либо ты перейдёшь сразу к кульминации.
Хивай помолчал ещё с минуту, и де Леттенхоф уже собрался расплатиться и уйти, но он всё-таки произнёс:
— Несчастье в том, что ты мне друг. И он — друг. Но из-за тебя, еблана слепого, не складывается ни-че-го, — по слогам проговорил краснолюд и вдруг зыркнул на некоторых завтракающих, что ещё глядели на них, как на бродячий цирк. Вид его внушил достаточно страха, чтобы все уткнулись в свои тарелки и хотя бы не так откровенно подслушивали. — Вот и спрашиваю я тебя, друже, как так вышло, что ты игнорируешь всё?
Даже после этой проникновенной речи Лютик понял целое ничего, а потому продолжил молчать. За время последнего путешествия с Белым волком он очень хорошо научился чувствовать, когда лучше продолжать молчать, даже если ничего не понимаешь. И в этом они с Золтаном сейчас ой как похожи. Наверное, ведьмак его укусил.
— Геральт из-за тебя поутру уехал, — подытожил краснолюд и опять помолчал. Предусмотрительность в Лютике уже начала ослабевать, и он хотел начать отбрехиваться, потому что ведьмак всегда уезжал только по собственной воле. «Далеко уже не в первый раз он исчезает, а потом появляется из какого-то медвежьего угла с новым шрамом и вечно постным еблом, и с головой очередного чучела, притороченной к луке седла.» — Хотел сказать Лютик, и даже представил, как это сделает, но почему-то не сказал.
