– Так вот. Разговорились мы как-то с нашим новым председателем, из фронтовиков (сошлись с ним близко, подружились, значит). Он мне – про фронт, как шагал с боями от Москвы до Берлина, чего насмотрелся на этом нелёгком пути. Уж я понаслушался от него страстей-ужасов всяких! Про разные зверства-изуверства фашистские… Ну, а я ему: у нас, мол, в районе, ничего такого не было!.. Да и не только в нашем – в соседних тоже! Напротив, говорю, довольно неплохо при немцах жили, в общем, тихо, мирно. Никого из сельчан наши постояльцы не забижали, всё чин по чину! Аккуратно расселились по хатам, данью, конечно, обложили – а как же без этого, жить-то, кушать-то ведь надо!.. Но, следует признать, посильной данью, не чрезмерно! Не наглели фрицы. Пораскинули умишком, прикинули, чего и сколько им самим нужно, чтоб жить сытно, но и о наших нуждах при этом не позабыли: сколько человек взрослых по дворам, да сколь детей в каждом семействе, да какого возрасту – всё учли!.. Ох, и скурпулёзный народ, надо признать!.. Скрупулёзный!.. – с нажимом на первом слоге, досадливо поморщившись, поправился Петрович. Помолчал с пару секунд, пошевелил губами, будто проговаривая про себя мудрёное словцо, запоминая-тренируясь в очередной раз, как правильно говорить.
– Так вот, просчитали они, значит, всё до мелочей и назначили: ты столько давать будешь, а ты – столько. Чтоб никому обидно не было. Чтоб каждый продолжал нормальное житьё, словно и не захватчики непрошеные пожаловали, а просто гости заезжие, неназойливые, не ненавистные…
Поезд притормозил посреди полей, наверное, пропускал встречный; вагон резко качнуло, коротко истерично взвизгнули колёса, и всё стихло. Только в одном из купе вдруг обеспокоенно заплакал-завопил младенец, но вскоре и он умолк, видимо, убаюканный ласковыми материнскими руками.
– А все наши неприятности, – почти шёпотом заговорил Петрович, наверное поддавшись наступившей тишине, впрочем, вскоре опомнившись и придав голосу необходимую для обстоятельного рассказа силу, – все неприятности наши были от местных партизан. Леса в наших краях не очень богатые, так партизаны небольшими группками-отрядами подалее в них забрались, заховались-затерялись. Засели, короче, и не высовывались, ждали, значит, когда регулярные части пожалуют да войне конец в нашем краю положат… До поры до времени не высовывались. Было у них, у партизан, конечно, и оружие, и боеприпасов в достатке – всё как полагается, да только автоматы в ход пускать они не спешили. Пойдёшь на немца войной – себе дороже станет, кому ж погибать-то охота?.. Помирать партизанцы не спешили. Даже за Родину. Не хотелось, понятное дело. Но вот кушать… Кушать они хотели, как все нормальные люди. И нормально кушать. А где ж им харч взять, коль не делали ничего – не сажали, не ростили, курей-гусёнков не разводили. Где?.. В сёлах, конечно!.. – Семён звучно шлёпнул ладонью по дерматиновой обивке полки. – Вот и шастали они время от времени по сёлам, жратву, значит, добывали. Захаживали и к нам. Да только кто ж их, халявщиков, ждал-то?.. После немца лишнего не оставалось – в аккурат, чтоб не голодной житуха была! К чему нам лишние рты?.. Засел в лесу?.. Так и питайся тем, что тебе лес даёт: грибами, ягодами да дичью какой. А то ведь картоху и в лесу посадить можно!..
Семён перевёл дыхание, плеснул в стаканы на палец, выпил. Подождал, когда Иван оприходует свою порцию, и продолжил:
– Да и за что их кормить-то, бугаёв здоровых?.. Бездельников… Ну, и отказывали, конечно. Мы не давали, так они отбирать стали!.. Свой?.. Так почто ж ты последнее со своих гребёшь?!. Ну, старики да бабы – на поклон к немцам, подмоги-защиты искать. И как партизаны в село, кто-нибудь стучит в соседнюю хату, где немчура поселилась – выручайте! Перестрелка, конечно. Так вот инциденты и возникали. Партизаны с курями за пазухой в лес отходят, огнём огрызаются, немцы преследуют. Но далеко за ними не ходили – на кой они сдались? Хлопот ведь от них, в общем, никаких, так зачем?.. Из-за чужеродного населения шкуру под партизанские пули подставлять? Дудки!.. Прогнали лешаков обратно в лес, да и ладно. Однако нет-нет, да и подстрелят партизаны при отходе кого из фрицев. Вот тут и у нас, мирных жителей, проблемы начинались. Наказывали, значит. Нет, не вешали, не расстреливали – другими способами воздействовали. Чтоб значит, пожёстче с партизанами обходились, хотя – куда уж жёстче?.. Не воевать же старикам да бабам с кольями против вооружённых лесных тунеядцев?.. Так вот, как наказывали нас. Чаще всего – голодными оставляли, выборочно, то есть, лишний кусок отбирали. А то корову-кормилицу прирежут да съедят. Или кабанчика раньше сроку, пока он вес не нагулял. А самое жестокое было – хату порушить либо сжечь. Танком давили. А однажды так целую улицу снесли – это самое большое наказание для нас было за всё время! Всех жителей с одной стороны улицы перегнали-переселили со всем скарбом в дома напротив, потеснили хозяев. Подогнали танк к крайнему дому и пальнули по нему – так, что все дома по той стороне одним снарядом и развалили. Вот так наказывали, но чтоб какого человека жизни лишить – не было такого ни разу, вот те крест!.. – Семён истово перекрестился, нахмурился: «А что?.. И правильно делали, что наказывали. Вот если б моего другана лепшего кто порешил – неужто я не отплатил бы супостату?.. Даже не задумался бы! И ему, и всем его сотоварищам тошно стало б!.."
Семён уставился в окно, почти прижался упрямым лбом к стеклу, пытаясь высмотреть чего-то в темноте. Поезд давно набрал ход, и колёса задорно постукивали в стыки рельсов: «Успокойся! Всё хорошо!.. Успокойся! Всё хорошо!..» – будто пытались настроить каких-то неугомонных пассажиров на мирный лад.
– Ладно, Михалыч, я сейчас… – Семён поднялся и вышел из купе, видать, приспичило.
Иван откинулся к стене, прикрыл глаза, повздыхал, живо припоминая своё житьё-бытьё в послевоенные годы…
– Так вот, Михалыч, – Семён опять устроился напротив. – Обо всём этом я своему другу-председателю и поведал, вот так и обсказал, как тебе сейчас. И что ты думаешь?.. Осерчал он сильно. Так сильно осерчал, что на следующий же день настучал на меня куда следует. И взяли меня под белы рученьки и… В общем, десять лет лагерей. А за что?.. В чём моя вина, если так всё и было?.. Ты ведь приедь в те края, поспрошай у местных, кого война накрыла, – правда это али как?.. Если где-то в других местах фашист свирепствовал, – как люди рассказывают, в книгах пишут, – я ведь не спорю! Раз говорят да пишут, – значит, так оно и было! Но в наших краях – ни-ни! Никаких таких зверств не было!..
Петрович в сердцах махнул рукой, слегка задев горлышко наполовину пустой бутылки и едва не опрокинув её, – поймал-подхватил вовремя, твёрдо вдавил дном в столик, будто она от этого стоять прочней должна была, – прилипнуть, что ли?..
– Ты мне вот что скажи, Иван!.. – Петрович перегнулся через стол, вперил взгляд в глаза Михалычу. – Откуда в наших людях наклонность такая, к стукачеству?.. Не понравилось что – ну скажи мне, обсудим-потолкуем, и дело с концом!.. К тому же, – не чужие ведь вовсе, сдружились как-никак, не одну пол-литру засандалили сообща!.. Так нет – на другой же день строчит донос, ну что за!.. – Семён хотел было выругаться покрепче, поперебирал разные нехорошие словечки, суетливо шевеля губами, но сквернословить передумал, так и оставил фразу незаконченной. Вместо заковыристой ругани он лишь расстроенно махнул рукой, откинулся назад, устало привалился к стенке, глубоко вздохнул.
– Ну почему же в «наших»?.. – миролюбиво возразил Михалыч. – Таких людей по всему свету с избытком. Христа ведь тоже недорого продали…
Помолчали…
– Ну, а ты, Михалыч, за что загремел?.. – вскоре возобновил разговор Семён. – По уголовке срок мотал али как?..
Михалыч насупился.
– Дак я ведь тоже… того… политический… Войну прошёл – не всю, до сорок третьего довоевал, дальше комиссовали по ранению. Вернулся в родные края, в свою деревню. По причине отсутствия мужского населения – ну, если стариков не считать, конечно, да пацанят-недорослей – поставили меня председателем колхоза. До меня в нём баба командовала, не справлялась, тяжко ей было. Толковая, да только дома – трое детей да старуха-мать немощная в придачу, – попробуй это осиль, а тут ещё и общественные заботы-хлопоты! Не разорваться…
