— Что вам угодно, сударь?

Питер представился, не забыв спросить о происходящем.

— Вот, — как будто это могло все объяснить, мужчина указал на прикрытое тканью тело, распластавшееся в грязи.

Даже ткань, уже порядком пропитанная кровью, не могла скрыть чудовищных увечий, нанесенных несчастному. Кровь натекла в лужу, смешалась с раскисшей землей, талым снегом и превратилась в коричневую жижу, в которой отражалось мартовское небо.

— Чего встали?! — вдруг рявкнул мужчина публике. — Здесь не на что смотреть. Уходите!

И полисмены с удвоенным рвением принялись отгонять зевак.

— Надеюсь, мне можно остаться? — Питер побледнел, но старался держаться достойно.

— Если хотите, — буркнул мужчина, расхаживая вокруг тела и присматриваясь к следам. — Только не приближайтесь. Зрелище не из приятных.

Это был коронер.

— Что здесь произошло? Убийство?

— Сомневаюсь, сэр, — эксперт замер, смерив Уолтера оценивающим взглядом. — Скорее, несчастный случай. А хотите взглянуть?

— Да.

Коронер, словно фокусник, сорвал с мертвеца покрывало, и Питер увидел, насколько изуродован труп.

— О Боже, — выдохнул он, поднеся ко рту платок. — Кто мог такое сделать?

— Думаю, дикий зверь, — сказал эксперт. — Волк. Или оголодавшая собака. Может быть, даже бешеная. И громадных размеров. Знатно она его потрепала. Ногу мы нашли метрах в десяти к югу, а вот руки нигде не видно. Надо бы предупредить население.

Тряпица вернулась на место.

— Можете упаковывать.

Те, что приехали на бричке, достали носилки. Питер прислонился к экипажу спиной, изо всех сил стараясь отдышаться. Коронер сочувственно глядел на него и шевелил усами. Внезапно Питер выпрямился, остекленело уставился на полицейского, потом куда-то в лес.

— Там.

Через минуту они стояли возле поваленного черного от гнили дерева, под которым лежала рука, отгрызенная по предплечье. Посиневшие пальцы странным образом скрючились так, что указательный как бы манил к себе.

— Как вы узнали? — восхищенно спросил коронер.

— Догадался, — казалось, Уолтер был ошарашен не меньше.

Мужчина сунул руки в карманы пальто, достал блокнот и что-то записал в нем огрызком карандаша.

— Знаете, что интересно во всей этой истории?

Питер мотнул головой. Коронер склонился к нему и, понизив голос, доверительно сообщил:

— Тело сильно повреждено, но не обглодано. Отсутствует только один орган.

— Какой?

— У жертвы вырвано сердце.

Вкус мяса зависит от многих вещей. Самое главное, чтобы мясо было свежим. А еще лучше — живым. Трепещущим, бьющимся в надежде вырваться, в страхе. Когда добыча понимает, что обречена и скоро умрет, она живет по-настоящему.

Зверь любил такие моменты. Ради этого стоило охотиться, часами выслеживать и сидеть в засаде, чтобы потом все решилось за считанные секунды. Зверь понимал, каким-то своим животным нутром он знал, что создан для этого, в этом смысл его существования, его предназначение.

Мясо самца отличается от мяса самки. Оно более жесткое. И волокнистое. Его хорошо рвать клыками, а вот по вкусовым качествам оно значительно уступает. Еще одно важное свойство — возраст. Старое мясо высушено и похоже на мочалку, хуже которой может быть только падаль. Зато плоть детеныша буквально тает на языке.

Подойдя к ручейку, Зверь опустил морду в ледяную воду и долго, жадно пил.

На этот раз он не спешил. Первичный голод утолен, теперь можно и поиграть.

Он смотрел с пригорка на людское поселение. В некоторых окнах еще горел свет, из труб тянулись струйки дыма. Изредка лаял пес.

Зверь плавно спустился в беспокойный океан ржи.

Вечер субботы Питер проводил в джентльменском клубе графства Йоркшир. Публики было мало. Уолтер-младший бродил среди толпы полузнакомых лиц, изредка ввязываясь в разговор или снимая с подноса стакан бренди. Президент устроил званый ужин, так что мужское общество разбавило несколько леди. Судачили в основном об очередном Свадебном рынке, о театральном сезоне в Лондоне и последних новостях. Старые девы метали в него алчные взгляды, побитые молью вдовцы норовили ухватить за рукав. Уолтер старался поскорее отворачиваться. Всякий, кто пытался завести беседу, непременно упоминал об отце.

И это раздражало. Как будто нет других тем.

Спасение нашлось среди игроков в вист: при себе у Уолтера имелось несколько фунтов, так что перекинуться картами он был не прочь. Уолтер обходил столы, пока не наткнулся на старого приятеля, Джона Маккарти: тот отчаянно проигрывал.

Противниками оказались знакомый семьи, лорд Кэмпбелл и офицер морского корпуса с фамилией Жабен, ранее Питеру на встречавшийся.

Поначалу игра шла переменчиво и как-то вяло. Жабен, не особенно приглядываясь к картам, молотил языком о своих подвигах в Африканских колониях, о том, как ходил на льва, о зулусах и эпидемии лихорадки. Кэмпбелла сегодня интересовала исключительно политика с ввозными пошлинами. Джон травил ирландские анекдоты, находя их остроумными. Уолтер потягивал бренди и чувствовал обманчивую легкость. Партии тянулись, третья, пятая, и постепенно перед Уолтером выросла горка фишек. Разговор затих, мужчины сосредоточились на игре. Еще два роббера Джону и Уолтеру фартило, но затем пошла полоса неудач.

Опытный Кэмпбелл играл умело. Офицеру хватало ума ему подыгрывать. Карты ритмично шлепались об стол, резали масть и уходили в руку.

Уолтер ощутил азарт и перед следующей партией сказал:

— Иду ва-банк.

— Смело, — кивнул Кэмпбелл, демонстрируя согласие.

Сдавал Джон. Питер открыл карты и посчитал козыри. Расклад был удачный. Но друга почему-то переклинило — каждый его ход оказывался до обиды провальным. Уолтер держался еще какое-то время, но настал момент, когда исход игры стал очевиден.

Кэмпбелл выложил свои карты на сукно. И победно улыбнулся.

— Поздравляю, — сказал Питер.

— Если вы ведете дела так же, как играете в вист, — громко произнес офицер, вертя в пухлых пальцах игральную фишку, — имение Уолтеров ждет печальная участь. Ваш отец был осмотрительнее.

Партнеры по игре, и даже кое-кто за соседними столиками, добродушно засмеялись. С Питером что-то произошло. Его захлестнула какая-то дикая, первобытная ярость.

— Что вы имеете ввиду?

— Что следует думать головой прежде, чем вступать в игру. Иначе можно остаться без гроша в кармане! — офицер снова одолел приступ веселья. — Но дураку и закон не писан.

Улыбки вокруг моментально увяли.

— Прошу извиниться, — не своим голосом прохрипел Питер; ему вдруг захотелось вцепиться в эту лоснящуюся, самодовольную рожу зубами. И рвать ее, рвать на куски.

— С чего бы? — осведомился Жабен. — Не вижу повода.

Питер одним движением смахнул со стола карты, фишки, еще не спрятанные Кэмпбеллом деньги и наполненные стаканы. Жидкость выплеснулась на мундир обидчика. Кто-то коротко взвизгнул.

— Сейчас увидите, — он встал.

Жабен залился краской, как спелый помидор, и засипел:

— Да как вы с-с-смеете?..

Мгновенно образовалась тишина. Маккарти быстро схватил шатающегося Уолтера под мышки и поволок из зала. Кэмпбелл шел следом и успокоительно о чем-то бубнил. Гомон возобновился, но Питер успел услышать отчетливое: «Пьянь!».

Питер хотел было вырваться, но его крепко спеленали еще двое джентльменов. Заботливо поддерживая под локти, они повели его к выходу.

Перед глазами плавало и двоилось.

Содержимое желудка рвалось наружу.

Зверю нравилось, когда добыча не видит, но чувствует его присутствие. Сначала ее трогает смутное, чуть уловимое волнение, которое постепенно перерастает в тревогу, заставляет ее высматривать врага, оглядываться, прислушиваться к каждому шороху, замирать в напряженной позе. Наконец, испуг достигает такой степени, что даже мышиный писк заставляет ее подпрыгивать. Но это имеет предел, переступив который слабая жертва сдается, а сильная продолжает бороться за свою жизнь. Больше всего ему нравилось охотиться за сильными. В последнее время такие попадались все реже.