Короче, я его не выношу, а уж он-то меня просто терпеть не может. Мы никогда не встречаемся. Только обмениваемся дипломатическими нотами. Мы не вправе позволить себе роскошь вести войну друг против друга. У нас слишком много врагов.
ПЛЕМЯННИК. Видите? Господа философы всегда заодно, если им что-то угрожает.
ФИЛОСОФ. Вы вольны упрекать его в чем угодно, но не станете же вы отрицать, что он гений.
ПЛЕМЯННИК. Это-то и ужасно.
ФИЛОСОФ. И почему, позвольте спросить?
ПЛЕМЯННИК. Потому что все гении - чудовища. Не желают оставить этот мир в покое. За любой катастрофой кроется гений. Знай я историю получше, я бы доказал вам это в пять минут. Но, как вам известно, я полный невежда, потому что никогда в жизни ничему не учился; и, как видите, мне это нисколько не мешает.
Однажды, когда меня еще везде приглашали, я сидел как-то вечером за столом с одним министром. Исключительно умным человеком! И всем, кто желал его слушать, он объяснял, что для процветания народа нет ничего более благотворного, чем ложь, и ничего более губительного, чем правда. Я не помню его доказательств, но из них с абсолютной ясностью следовало: все великие мыслители - это чума. Если бы по кончику носа новорожденного ребенка можно было узнать, что в нем есть задатки гения, то его следовало бы тут же утопить.
ФИЛОСОФ. А ваш министр? Он, по-видимому, считал себя совершенным тупицей?
ПЛЕМЯННИК. Не думаю.
ФИЛОСОФ. Видите? Никому не хочется быть глупцом, и однако все они неистовствуют при виде тех, кто их превосходит. Нет ничего более раздражающего, чем гениальный человек. У великих мыслителей дело редко обходится без нарушений психики. Большинство из них резки и своенравны, склонны к высокомерию и мании величия, словом, они невыносимы. Ну и что? Что из этого следует?
ПЛЕМЯННИК. Что неплохо бы их передушить.
ФИЛОСОФ. Вы, разумеется, опять имеете в виду вашего дядюшку. Но чего, вы, собственно, хотите? Будь он честнейший человек, который каждое утро отправляется в свою контору или мелочную лавку, пунктуально каждый год делает своей жене по ребенку, добрый отец, добрый дядя, добрый налогоплательщик - что получил бы от него мир? Мы же взамен имеем дело с изворотливым соглашателем, человеком двуликим, натурой предательской - не буду утверждать, что он таков на самом деле, я привожу только худший вариант. Зато им создан целый ряд шедевров, достойных того, чтобы ими гордиться. Ну, что скажете?
ПЛЕМЯННИК. Для него самого, возможно, было бы лучше, если бы он прожил жизнь честного торговца чулками.
ФИЛОСОФ. Здесь вы, сами того не ведая, изрекли глубочайшую истину.
ПЛЕМЯННИК. Чего еще от вас ждать. Да, таковы уж вы, господа философы! Если наш брат изречет нечто разумное, так разве только случайно. Но, смею вас заверить, я вполне отдаю себе отчет в том, что говорю, по меньшей мере так же, как и все вы.
ФИЛОСОФ. Тогда объясните, почему стать чулочником было бы лучше для него самого?
ПЛЕМЯННИК. Но это же абсолютно ясно. Он и я, мы бы вели развеселую жизнь. Ему не пришлось бы сражаться с сильными мира сего. Никто бы не освистывал его пьес, ему не нужно было бы рыться во всевозможных фолиантах, и шевалье де Роан9 не приказывал бы, чтобы его поколотили. Будучи торговцем шелком с улицы Сент-Оноре, он бы не смог обойтись без меня. А я устраивал бы для него великолепные забавы - аппетитных девиц, чтобы отвлечься от монотонной семейной жизни, увеселительную поездку на лоно природы, первоклассное шампанское, партию в рулетку. Все это вещи, в которых я знаю толк!
ФИЛОСОФ. Ноль по имени Вольтер - вот, что было бы для вас предпочтительнее. К счастью, природа мудрее, чем племянник, она создает не только торговцев чулками, но и личности феноменальные.
ПЛЕМЯННИК. Но раз уж эта самая природа так мудра, как вам кажется, то почему она сотворила из него не эталон добродетели, а настоящего разбойника с большой дороги. Это ваши слова, господин философ.
ФИЛОСОФ. Кто знает! Пожалуй, одно невозможно без другого. Смелость без страстности и искусство без сумасбродства. Все зависит от того, каково единое целое, какова совокупность, а о ней мы знаем слишком мало, чтобы прославлять ее или бранить. Возможно, она - ни то, ни другое, ни хороша, ни дурна.
ПЛЕМЯННИК. При всем желании я не понимаю, что это должно означать совокупность. Наверное, это философия, но тогда я должен вам сказать: подобные вещи меня не занимают. Для меня главное, чтобы в этом едином целом, о котором вы говорите, присутствовал я. Мир без меня не слишком бы мне нравился. Лучше быть личностью ничтожной, беспардонным болтуном, чем вообще не существовать. И все же... все же...
ФИЛОСОФ. Продолжайте.
ПЛЕМЯННИК. И все же я бы желал быть другим.
ФИЛОСОФ. Вот как!
ПЛЕМЯННИК. Невзирая на риск стать значительным, выдающимся, гениальным человеком.
ФИЛОСОФ. Так я и думал.
ПЛЕМЯННИК. Великое творение, мировая слава, бессмертие! Ах, какие слова! Все эти восхваления способны привести меня в неистовство. Да, черт побери, я завистлив. Ничто не читаю я с таким удовлетворением, как писания какого-нибудь тупого рецензента, поносящего великих людей. Ничто я не слушаю с такой радостью, как сплетни об их грешках, их болезнях, их поражениях. Тогда мне становится легче сознавать, что из меня ничего не вышло. Да я, наконец, и сам писал критические статьи, да, было время, когда меня побаивались. Не смейтесь! Я даже стихи сочинял. Этого никто не может отрицать.
ФИЛОСОФ. Разумеется, нет.
ПЛЕМЯННИК. А почему об этом не говорят? Почему никто меня не печатает? Потому что я посредственность. Совершеннейшая посредственность. И по этой причине я ненавижу своего дядю. Когда он в конце концов умрет, и я найду в его письменном столе несколько рукописей, знаете, что сделаю? Я без колебаний поставлю под ними свою подпись, и издатели будут из-за них драться.
Философ смеется.
Всякий раз, когда я смотрю какую-нибудь его пьесу, мне хочется рыдать от бешенства, ибо приходится признать: тебе таких стихов не написать никогда. (Декламирует.)
"Постой, я клевету и зависть сам познал.
Ах! Честный человек где оных избегал?
С младенчества гоним, в напастях возрастая,
