– Сослать, значит, хочешь, государь, – хрипло проговорил Игнат.

– Хочу, – а зачем скрывать то, что и так всем понятно? – Только не в Сибирь, где пока перспектив никаких, а в Америки в ту часть, что еще португальцами не освоена. Ты же умный, не зря тебя главой избрали, прекрасно видишь, какие это барыши принесет, в случае успеха, нужно только рискнуть. Да и я, и вся империя Российская поможем ежели что.

– Это оттуда испанцы свое серебро и золото везут?

Ха, я же говорю – оппозиция, но умный, уже хмурится по-другому, перспективы просчитывает.

– Оттуда, – я кивнул. – Ну что, поедем договариваться? Ведь вас же гораздо больше, чем на территории слободы проживает. На пяток кораблей наберется, это точно.

– А кто поведет корабли? – он прищурился.

– За идиета-то меня не держи, – я вздохнул. – Знаю я, что не ходили мы так далеко. Так что, ежели договоримся, начну капитанов, лоцманов и других специалистов искать, кто уже бывал в Америках и знает, что к чему.

Игнат оглянулся на своих. То ли они умели телепатически общаться, то ли что-то еще, но он тяжело кивнул.

– Ну, давай, государь, попробуем договориться, все равно жизни нам никакой не дадите, а беспоповцами, прав ты, хуже некуда жить.

И он кивнул двум молодым парням, видимо, сыновьям. Те быстро метнулись в сторону домов, за лошадью, наверное. Ко мне же подскочил бледный Дашков.

– За что, государь? За что наказываешь так грозно?

Вот сказать бы тебе матом. Я вообще не хотел лезть к старообрядцам, но из-за тебя пришлось, и еще не известно, чем все это закончится. Сомневаюсь, что все они дружно соберутся и на корабли попрыгают. Все равно очередной раскол теперь уже среди них подавлять придется. Но эти товарищи к подобным фортелям привычны, у них каждые десять лет кто-то в свою секту откалывается, а вот мне сейчас брожения никак ни к месту. Вообще, как показала история, которой уже не случится, староверы вполне договороспособны, но нужно всегда подкреплять свои требования с позиции силы. Хотя Игнат за теорию злата и серебра лихо ухватился. Но Дашков ждет, а Смола смотрит, как на врага номер один. И кто тебя выпустил-то? Узнаю, а я узнаю, потому что Ушаков дела Синода уже оформил у себя как отдельное подразделение, убью.

– Вы, когда сан принимали, клялись нести слово Божье туда, куда поведет вас рука Господня. Вот вам шанс. Там, куда вы отправитесь, просто уйма некрещеных туземцев-дикарей. Проповедуйте. Обращайте в веру предков своих. Это же подвиг во имя Господа нашего, и вы мне должны быть благодарны, что я вас на сей подвиг благословил. Так что готовьтесь внутренне, а пока таинства вспоминайте старые, чтобы обвенчать перед походом невенчанных и детишек крестить некрещеных, хотя можете просто к суровой, но благородной жизни проповедников готовиться, а здесь рукоположить кого-нибудь, кто уже готов принять сан.

– Я готов, государь.

Отвернувшись от Дашкова, я повернулся к Игнату. Он сидел на добротной лошади и смотрел на меня с высоты ее роста. Ну-ну. Ко мне уже подводили Цезаря, с которого я соскочил, чтобы с народом пообщаться. Правда, близко к народу меня охрана не пустила, Михайлов очень быстро учился на ошибках, особенно своих, но зато видимость и приличия были соблюдены. Вскочив на лошадь, я поднял руку, призывая, кому надо двигаться следом. Не все выдвинулись, несколько человек остались, следить, как семеновцы организуют охрану. Это уже люди Ушакова, которых быстренько ко мне вездесущий Андрей Иванович приставил. Повернувшись к Игнату, я с трудом удержался, чтобы не подмигнуть. Потому что я теперь был на порядок выше. Мы с моим конем были под стать друг другу.

– Двинули, – я махнул рукой и первым устремился во дворец, чтобы начать такие неожиданные переговоры, к которым я, если честно, совсем не был готов. А ведь мне еще с Синодом бодаться предстоит, если мы с Игнатом о чем-то договоримся.

Наступил февраль, но весной даже и не пахло. Было морозно, снежно и очень ветрено. Метели мели почти ежедневно. Я мрачно перебирал бумаги, удивляясь собственной наивности, которая поначалу позволяла мне думать, будто я смогу быстро разобраться с делами армии, флота и всего остального. Ага, счаз. Для человека, имеющего отношение к армии только в том аспекте, что работал в НИИ, подчиненном нашему Министерству обороны, я уже довольно неплохо начал разбираться в том, какими вообще войсками располагаю. Это было уже хорошо, потому что, когда я взял армейские сказки впервые в руки, то едва чувств не лишился от обилия терминологии, о которой даже не подозревал.

Я встал, потянулся и отложил те документы, которые старательно изучал сегодня, в сторону. Хорошего помаленьку. А Петра высечь не помешало бы. Вот какого хрена он уроки прогуливал? Его хоть чему-нибудь кроме языков учили? Почему я с самых азов вынужден изучать, чем именно Конный полк отличается от Кирасирского Его Величества полка? Все послезнания Петра в моем сознании сохранены, вот только знаний тех даже не кот наплакал, а еще меньше. Вопросы к Остерману все увеличивались в объеме, как будто их и так мало. Но, чтобы Петр не делал, а мне изучать азы все равно приходится, тут уж никуда не деться и рассчитывать особо не на кого. Нет, можно, конечно, в охоту упасть, как в пропасть, да так и веселиться всю оставшуюся жизнь, но почему-то не хочется.

В комнате становилось темно. Февраль, темнеет рано. Не так как в январе, но все же. Дверь приоткрылась и в комнату скользнул верный Митька, которого без моего на то повеления принялся натаскивать Ушаков. Чему он его учил, то мне неведомо, но результаты не заставили себя ждать. Митька – парень, и так не глупый – начал под руководством Андрея Ивановича превращаться вообще хрен знает в кого. Он уже явно перерастал свою должность, но даже намека не давал о том, что сам думает на этот счет. Лично я хотел его к марту произвести в свои личные денщики и сделать секретарем по совместительству. Но разговоров пока подобных не начинал, все присматривался. Иногда мне хотелось самого себя пнуть как следует, чтобы уже прекратил осторожничать до такой степени, но ничего с собой я поделать не мог: мне требовалось все проверить и перепроверить много раз, прежде чем пускать в дело.

– Что скажешь, Митя, про Матюшкина и Левенвольде? – я подошел к окну, за которым уже практически ничего не было видно, кроме моего отражения, и так и встал, разглядывая мальчишеское загорелое лицо с впалыми щеками. На фоне загара, который настолько въелся в кожу, что никак не хотел сходить, волосы выглядели еще светлее, чем были на самом деле. Та англичанка права, черт ее подери, Петр Алексеевич довольно красивый тип.

– Михаил Афанасьевич повторно отцом стал, и снова сына они родили с Софьей Дмитриевной. Михаилом назвали мальчонку.

– Я знаю, я им подарок отписал, – я махнул рукой, чтобы продолжал.

– Тесть его, Дмитрий Алексеевич Соловьев в печаль ударился, говорит, что бумагу, матушкой-императрицей Екатериной подписанную о его баронстве потомственном, утерял где-то… – Митька зажег свечи и принялся расставлять на столе тарелки с ужином. В последнее время я предпочитал есть в одиночестве. Это не то, чтобы не одобрялось, но, учитывая мой нежный возраст, спускалось. А там, глядишь, и привыкнут, вовсе перестанут волками смотреть. Но новость Митька мне принес знатную, что ни говори.

– А что Андрей Иванович так и не нашел выхода на Англицкий банк, где Александр Данилыч свои сбережения сохранил и куда сам Соловьев, кажись, деньгу хоронил?

– Никак не может найти, все сокрушается, горемычный. Хочет уже просить тебя, государь, Бестужева-Рюмина к ногтю прижать…

– Обойдется, – я хмыкнул. – Ему дай волю, он и меня к ногтю прижмет, дабы на измену за вымя пощупать.

– Ну так недоволен Андрей Иванович, как ты, государь, с Ванькой Долгоруким обошелся. Считает, что слишком уж мягко ты с любимцем своим поступил…

Я только хмыкнул. Ну это как посмотреть, как посмотреть.

Вместе с Иваном провинившихся, знавших аж о двух заговорах: про поддельное завещание и про Кондиции, направленные Анне Иоанновне, но так и не дошедшие, Ушаков выявил почитай полторы сотни человек. И все они, как один, принадлежали Преображенскому полку. Все шло к тому, что я или расформирую этот проклятый полк, или отправлю куда-нибудь в полном составе. Достали уже. Круговую поруку устроили, уроды мамины. Семеновцы вон, на тех же щах вскормленные и ничего, сидят и не отсвечивают, только пользу государству приносят. Я сжал и разжал кулаки.