Репнин задумчиво посмотрел на меня, затем подошел к двери, сделал знак караулящему меня гвардейцу и что-то вполголоса ему сказал, затем закрыл дверь, и подошел к моему столу.
— Позволь еще вопрос задать, Петр Алексеевич, — он смотрел с искренним любопытством. Я знал про слухи, что ходили по крайней мере по дворцу, Митька исправно меня ими снабжал, что, мол, от горя по сестре император слегка головой поплыл. В дальнем имение несколько месяцев только и делал, что книги ученые читал, и, о, ужас! даже ни разу на охоту не съездил. А начитавшись умных книг, похоже, слегка мозгом сдвинулся, но, что греха таить, чуть-чуть поумнел.
— Позволяю, — я махнул рукой на кресло. — Ты садись, Юрий Никитич, садись, не нависай надо мной.
Он сел, несколько мгновений раздумывал, а затем задал свой вопрос, который, похоже, интересовал очень многих.
— Это правда, что ты задал задачу нашим воинственным святейшествам школы организовать и начать детишек крестьянских грамоте учить?
— Правда, — я кивнул. Интересно, у кого нервы сдали, и он всем растрепал о наказании от императора?
— А в чем наказание-то? Ну создадут они школы при церквях, заставят подьячих грамоте ребятишек учить и все на этом? Я не понимаю, государь, — он пристально смотрел на меня, я же думал, как ему объяснить, чтобы он понял меня правильно.
— Наказание состоит в том, что они не справятся, а я приказа своего не отменю, пока не исполнят, — я слегка наклонил голову, глядя на Репнина. Он откинулся в кресле недоверчиво глядя на меня, явно не понимая, почему это ученые мужи, облаченные саном, не справятся с такой, казалось бы, малостью. — Как бы тебе объяснить? Понимаешь, мало открыть класс в церкви и сказать: «Идем учиться читать, писать и считать». Отроков можно только заставить учиться, это я по себе знаю. Они пойдут и будут усердно изучать науки, пусть даже это будет обычный алфавит только, когда папка притащит и ремнем пригрозит за непослушание. А случится это тогда, когда родители уверены будут, что науки пойдут отрокам впрок. Что самые прилежные пойдут дальше, и будут в средних школах науки постигать, которые помогут им в люди выбиться. К примеру, самые усердные и прилежные могут в итоге получить вольную, с условием, конечно, что обучение и вольную он отработает на службе государевой, будь то военная служба или светская, не столь важно. Только подумай, какая польза государству Российскому будет, ежели в полки пойдут не увальни, которым сено и солому придется к ногам привязывать, а люди кое-каким наукам обученные?
— Тогда нам не нужны будут иноземцы, в войсках-то точно, ежели отрок уже будет знать, куда он пойдет и науку, артиллеристскую заранее выучит, — подхватил Репнин, сразу въехав в суть дела. — Это очень благое начинание, государь. Но почему ты думаешь, что святые отцы не справятся с первой частью, самой легкой, читать детишек обучить?
— Да потому что, Юрий Никитич, каждый нормальный родитель мечтает о лучшей доле для своей кровиночки, чем та, что у него была. Но обещать, что все так и будет, может только государство Российское, и я император его. А я не собираюсь святым отцам помогать и обещания какие-то давать, — и я жестко усмехнулся.
— Да, но... — Репнин растерялся. Ведь он представил перспективу, и она ему, что и говорить, понравилась.
— У нас нет пока возможности что-то обещать, — я вздохнул и покосился на бумаги с налогами. — Мы начнем строить школы, которые после церковных будут, учителей искать, на довольствие их ставить, материал учебный тоже не в лесу на деревьях растет. К тому же мы пока не знаем, как именно все обустроится. Какие школы будут, или школы будут общие, а потом для части особо усердных дальнейшая дорога откроется. Проблем дюже много, и это пока только задумка моя. А вот святые отцы вольны начинать сие богоугодное дело. Они же проповедники — вот и пущай проповедуют, покажут, как способны крестьян убедить отдать им детей просто так, чтобы те на науку время тратили, коего у крестьян и так мало, на то, без чего их отцы и деды, и прадеды прекрасно жили и не померли в одночасье. Три месяца я даю на то, чтобы собрались они всем миром, нашли того, кто писать обучен и передали мне челобитную, в коей будут просить оградить отроков их, кои на страдах ничего не делают, потому что попы ума лишились совсем и требуют, чтоб те к ним шли в самый разгар работы.
— Во как, — Репнин задумчиво поскреб подбородок. — А через три месяца, ты, значит, и условия и обещания выкатишь. И, думаешь, сработает?
— Нет, конечно, — я фыркнул. — Народ у нас дюже недоверчив к разного рода новинкам и придумкам, да еще когда живы те, кто помнит, как дел мой круто взялся. Но кое-кто рискнет. А вот когда дети и взаправду начнут в люди выходить, а не просто в солдаты забирать их будем на пушечное мясо готовя, то тогда потихоньку пойдет дело. Я принуждать никого пока не буду, сами к этому придут. Другое дело недоросли дворянские да боярские, вот там повозиться куда как больше, чем с крестьянством придется. Тем более что им-то, я времени на раздумья всякие давать уж точно не собираюсь. Но, думаю, есть у меня идея, как заставить их родителей пошевеливаться, да своими руками отроков на учение, а в дальнейшем на службу отдавать, — и я покосился на налоговые сказки, все еще лежащие на столе и никуда не исчезнувшие. — Да, есть у меня идея на этот счет.
— А ежели все-таки заставить крестьян-то?
— Я не готов народный бунт подавлять, — я покачал головой. — Нам нужно о чем-то большем думать, о Черном море, чем не думы? А с собственным народом воевать — последнее дело. Поэтому я святым отцам это дело и поручил. Одно дело, если даже я буду уговаривать, обещать, или силой отроков в классы загонять, а другое дело, когда они слова все-таки нужные найдут, да еще и императорским указом подкрепленные. Ну а пока они будут биться головами об стенки и состязаться в твердолобости с нашими людишками, мы спокойно без суеты школы средние покамест организуем. Когда у меня мысля в голове окончательно сформируется, я тебе список лиц, коих следует пригласить для беседы и дальнейшего действа передам, да и...
Дверь открылась и в нее протиснулся Митька.
— Тут царевна пришла, желает императора Петра Алексеевича видеть, — почему-то шепотом сообщил он мне о прибытие Елизаветы. Что-то долго она соображала, а Долгорукие вообще тормозят, даже Ванька не примчался, чтобы поздороваться. Я еще вчера вечером кого-то из них ждал.
— Зови, пошто царевну перед дверями держишь? — я кивнул Репнину, показывая, что мы продолжим позже. Тот все понял, поднявшись, поклонился и вышел из кабинета едва ли не чеканя шаг.
Елизавета ворвалась в кабинет, не забыв обстрелять глазами как раз в этот момент выходящего Репнина. Подлетев к столу, она оперлась на руки и наклонилась ко мне, предложив полюбоваться своими прелестями в обширном декольте.
— Я так рада, Петруша, что ты вернулся в добром здравии, — прощебетала Лиза вместо приветствия.
— А уж как я рад, просто словами не передать, — я постарался не коситься на розовую плоть, так бесстыдно выставленную на показ. — И кого мне нужно поблагодарить, что ты решила скрасить мой досуг? — я покосился на кучу бумаг, лежащую на столе, но, похоже, Елизавета не обратила на мои потуги никакого внимания.
— Петрушенька, я как услышала, что ты вернулся, то сразу же решила навестить тебя и по-родственному, и по-дружески. Да предупредить.
— О чем предупредить? — я наклонил голову. В последнее время начал замечать, что этот жест становится едва ли не навязчивым. А еще мне до смерти надоел парик. Голова под ним постоянно потела, свои волосы выглядели тусклыми, сколько я их не мыл, да еще и кожа на голове стала в последнее время шелушиться. И я решил наплевать на мнение света, иноземцев, и кого угодно, кому данная тема была интересна, и с завтрашнего дня отказаться от ношения этого сомнительного украшения.
— Ходят слухи, что ты чуть ли не похитил их святейшеств: Феофана и Феофилакта и удерживаешь их едва ли не силой, — Елизавета понизила голос и наклонилась еще ниже.
