Сейчас он был даже слишком похож на её отца в тот страшный день. Когда последние капли крови вытекали из его перерезанных вен на грязные половицы чердака, он сидел точно в такой же позе, и взгляд его был так же пуст.

Ковенант отличался от него только тем, что дышал. Ежедневные кормления поддерживали в нём жизнь. Тут он произнёс свою обычную фразу, и Линден испугалась, что на самом дне его подсознания всё же сохранилось нечто, что боится её и предупреждает об этом.

Она обязана одержать его. Как Опустошитель. От одной этой мысли во рту появился отвратительный привкус. Она поняла, что, если будет медлить, взвинтит себя ещё больше. Знакомый страх, который всегда сковывал её волю, болезненно сжал ледяной рукой сердце. Страх перед тем, во что она может превратиться. Руки ходили ходуном, но она заставила себя взять ещё один стул, поставить его так близко к Ковенанту, что, сев, упёрлась коленями в его колени, и трепещущими пальцами сжать его безвольные кисти. Затем она погрузилась в его слепые глаза, пытаясь найти путь к нему.

И вновь вокруг неё стала сгущаться беспросветная тьма, удушливая, просачивающаяся и в неё.

Но тут же появилась опасность: её полная уверенность в бессилии и беззащитности Ковенанта выпустила на волю её давний голод, и тот, урча от жадности, стал расползаться в ней.

Совершенно инстинктивно она попыталась загнать его назад и удержаться на сумеречной границе между своим сознанием и мраком бессознательности Ковенанта. Но бездонная пучина чёрной пустоты, заполнившей его мозг, стала затягивать её. Однако она была ещё в состоянии различать некоторые аспекты его состояния, которые сохранились где-то на задворках. К своему огромному удивлению, она обнаружила, что воздействие на него, заставившее замолчать его разум, оказывается, приостановило и распространение яда.

Кроме того, она нашла определённые качества, делавшие его поддающимся воздействию элохимов. Они ни за что не смогли бы проникнуть так глубоко в него, если бы он сам не подставился, подчиняясь привычке брать все на себя. Именно из этого источника брали начало и его сила, и его неспособность защитить себя. В её глазах эти качества были столь высокими достоинствами, что ей достичь подобного даже не стоило и пытаться.

Но её воля уже попала в знакомую ловушку. Входить так, как она вошла в него, было бесчестным и подлым поступком, это было надругательством над его целостностью — но, с другой стороны, разве можно оставить его без помощи? Разве это не было бы тоже подлостью? И пока Линден путалась в противоречиях, голодная тварь, свившая себе гнездо в её сердце, беспрепятственно просачивалась наружу, алкая силы и власти. Силы Ковенанта. Возможности отмерять по своему желанию жизнь и смерть.

Подстёгиваемая голодом, она нырнула в Ковенанта.

И ночь приняла её как дар.

В одну секунду она окутала весь мир. Она поглотила небо, словно ураган, хотя здесь не было ни ураганов, ни неба. Здесь просто не было ничего. Ураган — это ветры, море; у каждого ветра своё направление; он может быть тёплым или холодным. Здесь же не было ни направлений, ни холода, ни тепла — ничего. В этой пустоте не было ни единой зацепки, которая позволила бы её хоть как-то определить и назвать. Словно чёрная дыра в межзвёздном пространстве, только не было звёзд, чтобы определить её местонахождение. Она заполнила Линден, словно ледяное касание Гиббона, и она была теперь полностью беспомощна перед разверзшейся тьмой, абсолютно беспомощна — ведь отец же выкинул ключ в окно, и у неё нет ни сил, ни дара убеждения, чтобы вырвать его из лап смерти.

Никаких эмоций в ней уже не осталось, кроме боли от огромной потери; её затягивал недвижный смерч мрака, а со дна воронки навстречу стали подниматься рождённые им образы. Фигура — само воплощение тьмы — приближалась к ней из дальнего далека. Сначала её очертания расплывались, словно она шла по мерцающему от жара песку пустыни, и разглядеть, кто это, было невозможно. А потом Линден разглядела.

Это был Ковенант.

Он пытался кричать, но у него не было рта. Лицо покрывали глубокие шрамы. В лихорадочно блестевших глазах светилось глубокое отвращение к себе. Страстное желание и страх заставляли его тащиться неровными скачками, как калеку. Но он все приближался, и ему нужно было её сердце.

Его руки превратились в змей, выраставших из плеч. Они извивались и шипели, готовясь к броску. Из пастей торчали клыки, белые, как кость.

Она попалась. Она понимала, что нужно поднять руки и попытаться защититься, но они безвольно повисли. Они были слишком тяжелы, чтобы их поднять против неизбежности, сверкавшей белыми клыками.

Сделав рывок, Ковенант внезапно вырос прямо перед ней — как воплощение всех её ошибок, преступлений и Любовей. Его змеи бросились на неё, и она провалилась в ещё горший, ещё более глубокий мрак. Вместе с Ковенантом.

А потом Линден ощутила, что стиснута в мощном объятии, словно змеи обвили её и душат. Она забилась, пытаясь вырваться, но ей не удалось. Её движения были скованы гамаком. Она хотела крикнуть, но не смогла. Каюта была окутана мраком, как разрушенное сознание Ковенанта.

Наконец она пришла в себя настолько, что осознала, что находится в своей каюте и в своём гамаке. И темно было потому, что уже наступила ночь, а не потому, что она провалилась в пропасть мрака. И слабый привкус «глотка алмазов» во рту вовсе не напоминал о смерти.

Каюта почему-то наклонилась как-то боком, словно дом, перекошенный при оползне. Но тут Линден почувствовала, что корабль сильно качает и поэтому гамак висит под углом к стене. Сквозь гранит она ощущала мощную, пронизывающую всю «Звёздную Гемму» вибрацию от ударов ветра и волн. Значит, в каюте темно не из-за того, что наступила ночь, а из-за того, что налетел шторм.

Он был не просто сильным, он был ужасающим.

В её сознании до сих пор копошились змеи. И она не могла освободиться от них. Но внезапно какое-то движение у стола привлекло её внимание. Приглядевшись, Линден, несмотря на темноту, узнала Кайла. Он сидел на одном из стульев, не сводя с неё глаз. Казалось, никакое предательство с её стороны не может заставить его отказаться от принятой на себя обязанности опекать её. И всё же в сумраке, окутавшем каюту, он казался ей воплощением правосудия, неумолимо требующего от неё покаяния.

— Я давно… — наконец хрипло прошептала Линден. Пустыня иссушила её горло и изгнала всякое воспоминание о «глотке алмазов». Она поняла, что лежит так уже довольно долго. — Я давно в обмороке?

Кайл бесшумно встал.

— День и ночь.

Она тянулась к нему, к этому туманному образу, столь равнодушному и далёкому. Но в нём была стабильность, которая помогала ей удержаться на грани сознания и не соскользнуть в кишащую змеями тьму.

— А Ковенант?

Он неопределённо пожал плечами:

— Состояние юр-Лорда не изменилось.

С тем же успехом он мог бы сказать: «Ты потерпела неудачу. Даже если именно этого и добивалась».

С большим трудом Линден выбралась из гамака — не хотелось лежать перед харучаем, как жертва, обречённая на заклание. Он поспешил ей помочь, но она отстранила его руку, сама спустилась по лесенке на пол и, наконец, оказалась с харучаем лицом к лицу.

— Конечно же, именно этого я и добивалась. — Образы, возникшие после её попытки проникнуть в сознание Ковенанта, все ещё роились в её мозгу, сбивая её и заставляя говорить совсем не то, что она хочет. — Ты обвиняешь меня?

Но лицо Кайла, теперь видимое чётче, совершенно не изменилось:

— Это твои слова. Ни один из харучаев такого не говорил.

— Вам и не нужно говорить. — Она чувствовала, будто в ней что-то сломалось. — У вас это и так на лицах написано.

И вновь Кайл лишь пожал плечами:

— Мы — есть мы. Просто у нас всегда суровые лица. Она понимала, что он прав. У неё не было никаких причин злиться на него. Но в ней все кипело от отвращения к себе. Ей было необходимо выплеснуть разлившуюся желчь, пока та не доконала её. Мы — есть мы. Красавчик нечто подобное говорил об элохимах.