После ужина родители подолгу бубнили у себя в спальне. И поскольку во внутреннем дворе по вечерам стояла тишина, то даже из гостиной, где Петру стелили на ночь, было слышно, о чем родители говорят. Разговоры велись, конечно, всё о том же…

Вечером того дня, когда состоялось знакомство с владыкой Ипатием, Петр впервые заговорил с отцом о возвращении в батальон, рассказал об отказе начальства, просил совета и помощи. Петр вовсе не рассчитывал привести отца в восторг своим решением вернуться назад, в свое подразделение. Но и не ожидал столь резко негативной реакции. Впервые за долгие годы ему пришлось выслушать нотацию о том, как нужно делать карьеру, и военный человек, мол, обязан о ней думать. Этому помогают мозги и холодный расчет, а не бравада или глупые поступки «по настроению». Но удивило Петра даже не это, а совсем уж неожиданное заявление отца, что, вместо того чтобы думать об этой самой карьере, ему, мол, самое время побеспокоиться о своей личной жизни, хоть раз проявить серьезность в житейских вопросах… Петр настаивал на своем, просил отца хоть раз в жизни помочь ему по-настоящему, воспользоваться старыми связями, чтобы повлиять на решение командования. Отец не сдержался. Выйдя с ним на улицу, стал обвинять Петра в эгоизме. Из этого Рябцев-младший сделал вывод, что мать пока еще не в курсе его планов…

Однако через пару дней, улучив момент, отец всё же сообщил ему, что смог поговорить с кем нужно… В назначенное время Петр явился в штаб округа. Лысоватый осанистый полковник с холодными серыми глазами пожал ему руку и заявил, что на него хочет лично взглянуть начальник оперативного отдела округа.

Рослый седовласый человек в штатском – как оказалось, это был сам генерал Окатышев – вышел из кабинета в пустую приемную и, заметив по струнке вытянувшегося капитана, кивком пригласил его войти.

Окатышев прошел за свой стол, указал Петру на стул и оглядел его цепким взглядом.

– В отпуске после ранения? – спросил генерал.

Рябцев ответил утвердительно.

– Назад почему рветесь?

Петр мгновенно понял, что решение на его счет еще не принято и что, возможно, оно будет зависеть именно от ответа на этот вопрос.

– Ранение получено при нападении на колонну, – сказал он. – Я оставил там своих ребят, товарищ генерал.

Окатышев поморщился.

– Никого вы там не оставили. Но, может, в вашем рапорте есть неточности?

– Я изложил всё точно, – сказал капитан. – Восемь человек погибли. Двое попали в плен. Возможно, по сравнению с потерями, которые мы там несем, это капля в море…

– В батальоне вы недавно?.. – сверившись с данными лежащего перед ним личного дела, сказал генерал.

– Недавно.

– Вот что, капитан… Я сам воевал и знаю, что это такое. То, что происходит сейчас в Чечне, – это не война. Это другое. Неужели вы, и побывав там, этого не понимаете?

– Я считаю, что вправе настаивать на своей просьбе, товарищ генерал… Я должен вернуться в батальон. Я как любой нормальный человек…

– Вы уже настаиваете, капитан… – перебил генерал. – Вам ведь уже отказано было, так вы через отца действовать решили?

Устремив на генерала вопросительный взгляд, стараясь понять, правильную ли оценку дает невысказанному вслух намеку, Петр ответил утвердительно.

– Отец ваш – порядочный человек. Зла никому не чинил. Немногим тогда хватило мужества поступить так, как он, – произнес генерал. – Сам-то он что думает?

– Не одобряет.

– Рвение ваше? Или кампанию?

– И рвение тоже… У отца свои взгляды. Когда своими глазами видишь обугленный труп человека, с которым вчера…

Окатышев отмахнулся:

– При виде трупов какие угодно мысли в голову могут полезть… Око за око – у нас, у русских, нет таких правил… Да и у них тоже нет. Басни вам рассказывают, а вы уши и развесили. Там живут люди, которые ходят с теми же паспортами, что и мы.

Рябцев вопросительно молчал.

– Ладно, есть решение вашу просьбу удовлетворить. Когда можете отправиться?

– Завтра, если нужно.

– Завтра не нужно. Новый год встретите дома. После чего убыть в распоряжение командира батальона. Вернетесь к полковнику Семенову. У него получите инструктаж. Строго выполнять все указания. Всё ясно?

Капитан вытянулся по стойке «смирно».

– Позвольте поблагодарить, товарищ генерал.

– Было бы за что, – недовольно пробормотал Окатышев. – Кабы потом жалеть не пришлось. Отцу привет передавайте…

К восьми вечера подполковник Волохов собрал офицеров в помещении столовой. Решение отметить Рождество командир принял на ходу. Новый год пришлось встречать на городских задворках, в снегу и грязи, среди заледенелых развалин. Еще недавно отсюда велось простреливание путей отхода выкуренного из центральных районов большого отряда сепаратистов, само появление которого в зоне расположения войск стало для командования полной неожиданностью.

Под водку была разогрета тушенка. Повара расстарались на славу: порадовали еще и тушеной капустой, жареной картошкой, кабачковой икрой и солеными огурцами. Из своих личных запасов Волохов выставил две бутылки коньяку. На всю офицерскую братию коньяку было, конечно, недостаточно. И большинство, проявляя такт, теснилось возле Бурбезы, подставляя ему кружки и стаканы под водку. Тот усердно разливал спиртное, в том числе из бутылок, которые капитан Рябцев привез два дня назад из Гатчины.

С пылающей от выпивки физиономией, обдавая всех ароматами дешевого курева, солярки и костра, Бурбеза поглядывал на вернувшегося капитана с каким-то немым обожанием.

За время отсутствия Рябцева отважного украинца повысили в звании, присвоили ему старшего прапорщика. Он радовался этому, как ребенок долгожданному подарку. Заметно похудевший, но уже полностью оправившийся от ранений, Григорий Бурбеза выглядел здоровее, чем до госпиталя.

Волохов, сидевший во главе стола с двумя штатскими из местной администрации, поднялся. Воцарилась тишина. Поддерживая подвязанную левую руку – неделю назад его задело осколком, – подполковник произнес речь. В ней упоминались рейды, ночные и дневные ЧП, недавние потери, особенно во второй роте, которая на днях нарвалась на фугас. Потери не превышали «отпущенной квоты», – Волохов так и выразился, хотя ему, как и всем присутствующим, штабная лексика с арифметикой претили: погибших все знали в лицо. Командир поднял тост за павших.

Офицеры выпили, помолчали и уже через несколько минут стены вновь содрогались от взрывов хохота. Никто больше не обращал внимания ни на командира, ни на чеченскую пару, что держалась поближе к подполковнику. Пара чем-то напоминала птиц, выпущенных на волю: клетку открыли, но пленники что-то не очень торопились лететь на все четыре стороны. Командира и пару с живостью обслуживал повар Колян, который не переставал завистливо коситься туда, где галдели и смеялись.

Потянуло сильным сквозняком, и в дверях показался Голованов. Майор прямиком направился к Рябцеву и на радостях поднял было руку – хотел хлопнуть Петра по плечу, но вовремя вспомнил о ранении капитана.

– Ну, Петя, ставь бутылку! Это надо обмыть! – радостно воскликнул майор. – Как услышал, что ты вернулся, не поверил даже… Какой леший тебя сюда притащил? Да ты рассказывай, чего молчишь? Мы тут истосковались по новостям! Оклемался? Рука-то зажила? Какая, не пойму? Правая?..

– А ты угадай! – усмехнулся капитан.

– Надо ж, как изменился-то! После больниц у всех глаза становятся какие-то… как будто вас там гипнотизируют с утра до вечера, – Голованов внимательно оглядел Петра. – Нет, ей-богу, чего ты такой расстроенный-то?

– Всё нормально, – заверил Рябцев. – Рад, что вернулся, вот и всё.

– Да, дожили… Не дома, зато среди своих, – подбодрил Голованов и, шумно выдохнув, не без удовольствия осушил протянутый ему Григорием пластиковый стаканчик с водкой.

Майор принялся рассказывать о том, какой переполох поднялся в бригаде, когда стало известно, что есть приказ о возвращении Рябцева в батальон.